Евгений Поповкин - Семья Рубанюк
— Поднавернем такого, — фамильярно подмигивая старосте, разглагольствовал Сычик, — ух, ты! В Берлине такого не видели.
— Ты давай, давай. Старайся, — одобрительно бормотал Малынец.
Он самолично прибил над столом портрет в рамке с надписью «Гитлер-освободитель», разложил газетки «Голос Богодаровщины», «Украинский доброволец», «Нова доба», «На казачьем посту».
Накануне, в субботу, фон Хайнс пришел посмотреть «сельуправу». Бесстрастно оглядел марлевые занавесочки на окнах, цветочки, сказал: «Гут!» — повернулся и ушел.
Однако спал в эту ночь Малынец неспокойно. Можно было ждать подвоха от односельчан. Хоть и бегали полицаи по дворам, строго-настрого приказывая никак не позже девяти утра явиться всем к «сельуправе», а все же черт их знает!..
— Придут! — заверил Сычик. — Не заявятся добром, на веревочке приволокем.
— Э-э, дурень! — фыркал Малынец. — «На вере-е-воч-ке…» Ты еще скажи «на цепке». Это ж, голова твоя, праздник… Разъяснить требуется. «На вере-е-вочке»…
— Разъясняли, — глядя куда-то вбок мутными глазами, уверял Сычик.
Докладывая, он уже не особенно твердо держался на ногах, и Малынец, зная, что поручать ему что-либо в таком состоянии рискованно, решил назавтра сделать все самолично.
Потому-то и встал он чуть свет и, надев новый пиджак, начистив сапоги едко смердящей ваксой, немедля пошел в село.
Шагал, подозрительно заглядывая через плетни и заборы. Увидев хозяина или хозяйку, тоненьким своим голоском визгливо напоминал:
— Не копайтесь! Все на свято! В обязательном порядке…
На просторной площадке усадьбы МТС немецкие солдаты, громко перекликаясь, мыли машины, посыпали двор желтым приднепровским песком.
Малынец постоял, посмотрел. Солдаты, резвясь, пихали друг друга в кучу песка, весело гоготали. Настроение у них было, видимо, превосходное.
Малынец шагал дальше, мимо дворов, и постепенно мрачнел: ему начало казаться, что криничане готовят какой-то подвох. На его напоминания о празднике люди молча улыбались и невозмутимо продолжали заниматься своим делом.
«Ну погодите! — грозился он мысленно. — Я еще покажу, кто такой есть Микифор!»
Взгляд его скользнул по белой стене общественного амбара. Накануне он велел тщательно выбелить его известкой и уже представлял себе, как хвастнет перед начальством: «Под зерно нашим дорогим освободителям…»
Но что это? Малынец схватился обеими руками за голову. Во всю ширину побеленной стены кто-то крупно вывел дегтем:
Не видать вам, каты, Сталинграда,Как Москвы и Ленинграда.
Малынец в смятении заворочал головой по сторонам. Вдоль плетней, поджав хвост, бежала по каким-то своим делам шелудивая собачонка, поодаль рылись в конском помете две черно-сизые вороны.
С вороватым видом староста поднял щепочку, торопливо стал соскребать надпись. На праздничный костюм его, на сапоги, на картуз сыпалась известковая пыль, но все усилия были тщетны. Жирный деготь прочно въелся в глину и не поддавался.
Малынец отшвырнул щепочку, отряхивая на ходу пыль, ринулся к «сельуправе».
Через несколько минут он бежал назад. Следом за ним спешили со скребками и щетками полицаи.
Возились подле амбара долго. Сычик, примчавшийся к месту происшествия позже других, грозно отгонял всех, кто намеревался пройти мимо.
— Кругом! Запрещенная зона! — орал он, размахивая резиновой палкой.
Но надпись была видна издалека. Криничане шли в обход «запрещенной зоны», гася усмешки, подмигивая друг другу.
Кое-как приведя себя в порядок, Малынец заспешил к «сельуправе». Стали съезжаться гости.
Около увитого зеленью крылечка, разминая ноги после тряской езды, прохаживался «украинский представитель».
Малынец издали опознал его по ярко расшитой сорочке, огромным сборчатым шароварам и соломенной шляпе.
— Пану старосте! — басил приезжий, шагая навстречу. — Атаману, так сказать, вольного казацтва украинского.
Он был в отменном настроении, этот неизвестно кого представляющий «представитель». Троекратно, по древнему обычаю, облобызав Малынца, пощекотал его вислыми усами, щедро обдал запахом лука и водочного перегара. Взглянув на кислое лицо криничанского старосты, хлопнул его пр плечу широкой ладонью, пропел:
Гей, ну-мо, хлопци, ела в ни молодци,Чом вы смутни, невесе-ели?..
— Проходьте в помещение, проходьте, як що желаете, — приглашал Малынец.
Он пропустил вперед широкозадого, пропотевшего в подмышках гостя. Глядя на его мощную спину с жирными полукружпями лопаток под полотняной, до блеска выглаженной сорочкой, подобострастно лопотал:
— Имя, отчества не помню, ну вы присаживайтесь… Побегу. Еще подъедут…
— Ого-го! — рокотал «представитель», разглядывая газетки. — Полная культура! Знает атаман, куда нос держать…
— Как вы сказали?
— Проехало. Полная культура, говорю…
Малынец попытался изобразить улыбку, но вдруг лицо его вытянулось и позеленело. На портрете Гитлера над шальным чубом фюрера, глядевшего на Малынца выпуклыми злыми глазами, торчали приделанные углем рожки. Это уже пахло весьма крупным скандалом.
— Жарковато в помещении, пан добродий, — торопливо забормотал Малынец, увлекая гостя обратно, к двери. — Может, на свежем воздухе прохолонете?..
«Представитель», озадаченный столь странным гостеприимством криничанского старосты, слегка сопротивлялся, но Малынец проявлял такую настойчивость, дергал гостя за рукав так энергично, что ему пришлось-таки оставить прохладное помещение и снова выползти на жару. Малынец, еще раз со страхом оглянувшись на рогатого фюрера, плотно прикрыл за собой дверь.
На его счастье, остальные гости — гебитскомиссар, Збандуто, фон Хайнс — еще не прибыли. Отыскав глазами среди полицаев Сычика, староста зловещим голосом позвал:
— Старший полицейский! А ну сюды!
Втолкнув Сычика в помещение, он яростно ткнул пальцем в портрет:
— Это что? Га?
Полицай непонимающе выпучил глаза:
— Это… хюрер…
— Я тебя спрашиваю, балбес, что это?.. Кто сотворил такую пакость?
— А вы не лайтесь.
— Я тебе полаюсь… Ишь ты! Обидчивый какой… Гляди лучше! Раскрой пьяные свои зенки.
Сычик, наконец, заметил, как разрисовали портрет.
— Ух ты! Какая ж это стерьва? Хлопчаки, сучьи дети…
— Лезь, стирай!
Взгромоздив на стул табуретку, Сычик вскарабкался на нее.
— Держите, а то брякнусь.
— Быстрей!
Придерживая табуретку и отдуваясь, как в бане, Малынец косился на окно. Где-то за площадью уже гудели легковые машины.
— Стирай живей! — почти плакал Малынец.
— Тряпочкой не берет. Размазывает только.
— Шкуру сдеру, — потрясал кулаками и чуть не плача орал Малынец.
— Дайте ножичка… Да держите! А то как бухну… Громко сопя, полицай начал счищать рожки лезвием. В этот момент к крыльцу «сельуправы» подкатили одна за другой две легковые машины. Малынец дернулся:
— Готов?
— Зараз!.. Ейн момент… Ух ты! — ужаснулся вдруг полицай: впопыхах он выдрал «фюреру» глаз.
Этого Малынец уже не мог пережить. В горле его что-то булькнуло, зашипело, и он бессильно присел на корточки. Сычик, потеряв равновесие, судорожно уцепился за рамку и имеете с портретом грохнулся вниз.
Едва «оппель» с гебитскомиссаром свернул к «сельуправе», Збандуто, подпрыгивавший на заднем сидении, вытянул по-гусиному голову и, оглядев кучку полицаев подле крылечка и одиноко возвышающегося над ними «представителя» в соломенной шляпе, понял, что празднество сорвано. А ведь он, понадеявшись на старосту, заверил гебитскомиссара и районного сельскохозяйственного коменданта, что в Чистой Кринице их с нетерпением ожидают «освобожденные» крестьяне!
Поправив галстук и шляпу, Збандуто резво выпрыгнул вслед за гебитскомиссаром из машины и сердито крикнул ближайшему полицаю:
— Старосту!
Малынец выбежал на крыльцо испачканный и взлохмаченный.
— Тут я, пан бургомистр. Тут!
Вид его был столь непрезентабелен, а глаза так испуганно вытаращены, что Збандуто, вместо приветствия, напустился на него:
— Вас что, корова жевала, господин староста?
— Да тут… извиняюсь… маленькая неувязка случилась…
— «Неувязка»! Кто гостей должен… э… встречать? Я? Где люди?
Збандуто оглянулся на немцев, которые переговаривались в сторонке с «украинским представителем», приблизился к Малынцу и, сжав кулаки, прошипел:
— Голову оторву..! Где люди?
Староста виновато вытянул руки по швам:
— Приглашали… Да, может, еще подойдут… Бургомистр смерил его с ног до головы свирепым взглядом. Заметив майора фон Хайнса, показавшегося из-за угла, он приподнял над лысиной шляпу, с вежливой улыбочкой засеменил навстречу.
