Петр Павленко - Собрание сочинений. Том 5
Берлин, Париж и Рим встретились в необычайном соревновании. Кто лучше сражается за мир? Кто привлек больше людей доброй воли? Кто собрал больше подписей под Стокгольмским Воззванием?
Берлин занял в этом соревновании первое место, за ним шел Рим, от которого не отстал и Париж, принесшие на слет по четыреста тысяч подписей.
Я вспоминал эту трогательную ночную сцену, читая о том, как тысячи жителей Гамбурга вышли навстречу «каравану мира», в котором приняли участие сто восемьдесят три французских преподавателя, и как гамбургские школьники встречали французских педагогов песнями демократической Франции.
Я вспоминал эту ночную сцену, читая о молодом человеке из города Сан-Мартина в Аргентине, собравшем пятнадцать тысяч четыреста подписей под воззванием Постоянного комитета Всемирного конгресса защитников мира…
Один — и пятнадцать тысяч, им привлеченных к защите мира! Какие великолепные вожаки подрастают на земле!
Я вспоминаю сцену на немецком озере, слыша по радио, что третий национальный съезд учащихся средних школ Бразилии принял от имени трехсот тысяч человек резолюцию, в которой говорится: «Учащиеся средних школ являются сторонниками невмешательства Бразилии в жизнь Кореи. Они против отправки бразильских войск за пределы страны».
Где, в какой стране мира не горит такой молодежный костер и ребята, собравшись вокруг огня, не запевают великую песню, воспитавшую много поколений русских революционеров:
Смело, товарищи, в ногу,Духом окрепнем в борьбе,В царство свободы дорогуГрудью проложим себе!
Я вспомнил ночную сцену на озере, когда, вернувшись домой, прочел в журнале «Большевик» прекрасную статью руководителя итальянской Коммунистической партии Пальмиро Тольятти «Современное международное положение и национальные интересы Италии».
Вот что пишет товарищ Тольятти о Германии 1950 года:
«Недавно, участвуя в третьем конгрессе Социалистической единой партии Германии, я имел возможность посетить Германскую демократическую республику и вынес глубокое убеждение в том, что и в этой части Европы достигнута крупная победа… Когда я разговаривал с товарищами из Социалистической единой партии Германии, когда я посещал заводы, где немецкие рабочие встречали меня, как брата по труду и борьбе, я действительно чувствовал, что рождается новая и единая Европа. Но это не Европа так называемых европеистов, которые имеются и в рядах наших правительственных партий. Это истинная Европа, которая простирается от Урала до Атлантического океана и в которой живут жаждущие мира и сотрудничества европейские народы — от русского народа до французского, чешского, итальянского. Между народами, которые уже создали новый строй, и передовой частью тех народов, которые еще этого не достигли, налицо солидарность, единство в защите мира, в борьбе за демократию, за создание нового мира».
Когда в декабре 1950 года швейцарское правительство, под нажимом американских дельцов, не разрешило въехать в Женеву участникам Первой сессии Всемирного Совета Мира, правительство демократической Германии оказало широкое гостеприимство делегатам восьмидесяти стран обоих полушарий. Ректор Берлинского университета имени Гумбольдта профессор Фридрих поблагодарил Бюро Всемирного Совета Мира за то, что Первая сессия собралась именно в Берлине, «руины которого взывают о мире и предостерегают против безумия новой войны».
Поэт Иоганнес Бехер выразил на этой сессии мысли всех передовых немецких борцов за мир, сказав: «Либо Германия будет мирной, либо она перестанет существовать».
Берлин — некогда гнездо фашизма — превращается в один из могучих центров борьбы за мир во всем мире. Молодые немецкие труженики мира видят это значение своей столицы, ценят его и гордятся им. Демократическая Германия вошла в семью миролюбивых государств, показав на деле, трудом народа, искренность своей политики мира и дружбы между народами.
Я представляю, какое огромное воздействие на самые широкие слои немцев имеет беседа Иосифа Виссарионовича Сталина с корреспондентом «Правды», как много она говорит их сердцу.
Вопрос корреспондента: «Что Вы думаете об интервенции в Корее, чем она может кончиться?» — и ответ товарища Сталина: «Если Англия и Соединенные Штаты Америки окончательно отклонят мирные предложения Народного Правительства Китая, то война в Корее может кончиться лишь поражением интервентов», — вероятно, известны наизусть любому и каждому, ибо события в Корее немец переносит на себя.
Эттли запрещает говорить о мире в Лондоне, Трумэн — в Вашингтоне, Макартур запрещал в Токио, а Берлин, былому гитлеровскому облику которого они до сих пор упрямо подражают, Берлин — борец за свободу!
В майские дни 1950 года он собрал в невиданном количестве немецкую молодежь. Он пригласил для работ сессию Всемирного Совета Мира и, наконец, в марте 1951 года гостеприимно открыл двери европейской конференции рабочих против ремилитаризации Германии, став, таким образом, одним из боевых штабов рабочих европейских стран.
Вырос и становится на ноги новый Берлин — первая столица первой подлинно демократической Германии. В этом также большая доля труда немецкой молодежи.
12Спустя месяц после слета мне снова пришлось быть в Германии, и я прежде всего поинтересовался, что дал стране молодежный слет, поднял ли он на борьбу за мир новые сотни тысяч молодых сердец.
— Да, — ответили мне, — слет сделал великое дело. Он оказался смотром сил молодежи, ее резервов и возможностей. После слета молодежь развернулась вовсю.
В самом деле, заметно больше стало молодежи на городских улицах, в театрах, в музеях, на всяческих демонстрациях, в науке, в труде. Точно гурьбой вбежала она в жизнь, да так и осталась на виду у всей страны.
Мне лично жизнь приготовила встречу совершенно необыкновенную и исключительно сложную, вероятно единственную в своем роде. Я не упоминал бы о ней, если бы она не имела принципиального значения, если бы не касалась отношения ко всему советскому искусству. В Берлине, в кинотеатре «Бабилон», шла премьера второй серии «Падения Берлина». Случилось так, что нужно было выступить перед началом сеанса и рассказать собравшимся, как создавался фильм и какие задачи стояли перед режиссером М. Э. Чиаурели и мною, когда мы начинали работу.
Мне, как одному из авторов сценария, предстояло выступить перед аудиторией, которая если не целиком, то уж во всяком случае в значительном большинстве пережила описанное в кинофильме падение своей столицы. Аудитория не участвовала в съемках фильма, но участвовала в событии, являющемся финалом фильма. Кто она, эта аудитория? Союзник или противник? Для многих из сидевших в зале падение Берлина, возможно, являлось и личным, и имущественным, и классовым падением, а потому и наш фильм «Падение Берлина» мог явиться для них враждебным.
Но, повторяю, сложилось так, что не выступить я не мог, и отправился в этот «Бабилон», сам еще не зная, что буду говорить.
Я представлял, как выхожу на сцену и, глядя на публику, произношу:
«Господа!.. Я и режиссер Михаил Чиаурели написали сценарий, по которому Чиаурели поставил потом фильм. Его вы сейчас увидите. Мы ставили перед собой задачу — попытаться проанализировать события прошедшей войны и крах гитлеризма и показать неизбежность этого краха. Мы были бы рады получить ваши замечания и пожелания…» Да нет, что я! Какие замечания и пожелания? Я же не в Москве! Я ведь нисколько не застрахован от того, что где-нибудь в десятом или одиннадцатом ряду партера не сидит последний или предпоследний из гитлеровских могикан, и ведь не ему же в самом деле предоставляется право поправлять или, тем более, критиковать кинофильм! Но тогда что же говорить? Или, может быть, так: «Друзья! Я был бы рад выслушать, насколько точно и верно удалось нам…» Да нет… опять не то.
Пока я сочинял речь за речью, машина подкатила к зданию кинотеатра. У кассы (было часов шесть-семь вечера) толпилось множество народа. Настроение мое еще больше ухудшилось, и, не будь со мной Николая Семеновича Тихонова, я бы безусловно удрал из машины, но он удержал меня, так сказать, на посту.
Не помню, как я с кем-то здоровался, как шел темным коридором за экран и как выжидал там, пока меня выпустят на эстраду.
Рядом со мной стояла девушка в голубой блузе, лет шестнадцати — семнадцати, с большим букетом цветов, который она должна была, оказывается, преподнести мне тотчас после моей речи. Я взглянул на нее и совершенно обмер — она плакала, губы ее беззвучно шевелились, и когда она успевала вытереть слезы, я видел, как ее красные испуганные глаза ободряюще глядели на меня.
Нет, я не мог ошибиться — она, безусловно, ободряла меня. Я оглянулся, ища переводчика, но было уже некогда, девушка сжала мне локоть, и я вышел.
