Александр Бек - Талант (Жизнь Бережкова)
— Никакой интуиции, просто мне рассказывали о вас. — Она лукаво добавила: — Я многое слышала. Например, об институте авиационных двигателей.
— Вы занимаетесь авиацией?
— Именно занимаюсь. Я ведь студентка. — Валя пояснила: — До института долго была на комсомольской работе.
Распахнув дверцу машины, я предложил своей спасительнице присесть, не беседовать же нам стоя. Поколебавшись, Валентина устроилась на заднем сиденье, я сел за руль. Надо было быстро и незаметно осуществить один блеснувший мне замысел.
Некоторые части внутри моей машины были закреплены маленькими велосипедными гаечками. Я незаметно отвинтил одну гайку и протянул Валентине.
— Видите? Хранил всю жизнь.
Почему-то я не увидел свою будущую жену ни потрясенной, ни растроганной. Взяв «сувенир», она лишь сдержанно улыбнулась.
Вскоре я добился разрешения включить мотор, продлить прогулку. Миновали Петровский парк. Вдруг сзади протянулась розовая ладонь, на которой лежали две одинаковые гайки.
— Тоже хранила всю жизнь, — не без яда сказала Валя.
Я обернулся. У правой дверцы не хватало одной гаечки.
— Вы очень наблюдательны, — любезно сказал я.
— Наблюдательна и правдива, — ответила моя пассажирка.
Я поддал газку и, не раскрывая рта, домчался до знаменитого Архангельского. Меня гнал страх, что Валентина откажется от дальнейшей прогулки. Но прогулка оказалась изумительной. Эта прогулка и следующие…
В общем, мой друг, почему, как и отчего приходит любовь, не объяснишь. Во всяком случае, далее должны бы следовать страницы не из этой, а из другой книги. Ее мы с вами, может быть, еще напишем. Вот ведь как бывает. Совершенно не думая ни о какой любви, поглощенный, казалось бы, большой творческой задачей, борьбой за свою вещь, я вдруг безумно влюбился. Верите, буквально через месяц Валентина стала моей женой.
25
Вернулся из отпуска Новицкий посвежевший, благодушный. Он нашел меня в главном чертежном зале и еще издали приветливо мне улыбнулся. Подойдя, он крепко сжал мне руку и сказал:
— Поздравляю вас, Алексей Николаевич.
— С чем?
— А как же? Слухом земля полнится; Бережков женился.
Я скромно кивнул.
— Поздравляю, — повторил он. — Жаль, я опоздал на вашу свадьбу.
— Никакой особой свадьбы не было. Так… Очень маленькое торжество.
— Почему же?
— Не до того, Павел Денисович. Надо работать. Пятилетка…
— Золотые слова. Но боюсь, — он весело прищурился, — что вы за этот месяц не слишком были поглощены работой.
— Наоборот, Павел Денисович. Сделал очень много.
— Тогда совсем отлично. Завтра с утра с вами засядем, потолкуем о делах. — Снова сощурив карий глаз, он испытующе посмотрел на меня. Значит, женился, остепенился?
Я засмеялся. Остепенился? Еще чего!.. Однако браво ответил:
— Так точно, товарищ начальник.
— Рад! Очень рад за вас! Перед вами прекрасное будущее. Алексей Николаевич, передайте, пожалуйста, от меня привет вашей жене.
Затем Новицкий прошелся по залу, порой останавливаясь около того или другого конструктора, спрашивая о здоровье, о работе. Летний свободный парусиновый костюм скрывал его грузноватость, но неторопливая, спокойная поступь все же была, как и прежде, тяжеловатой. Остановился он и у стола Недоли.
— Здравствуйте, товарищ Недоля. Как ваши успехи? Я вижу, вы стали очень недурно чертить…
Поднявшись, когда к нему обратился директор, Недоля, конечно, черт бы его взял, смутился, покраснел.
— Приятный чертеж… На пятерку, товарищ Недоля. Это для какой же машины?
Недоля замялся. Я поспешил было на помощь моему славному другу, но Федя не дождался меня.
— Для… для… — запинаясь повторял он.
Федя совершенно не умел врать. Он напрямик выпалил:
— Для тысячесильной!
— Какой тысячесильной?
В первую минуту Новицкий даже не понял, не сообразил, что все это время, пока он был в отпуске, я вместе с несколькими молодыми конструкторами, моими друзьями, кому я доверился, разрабатывал в чертежном зале института проект моего нового сверхмощного авиамотора. Но когда это наконец до него дошло, разразился колоссальнейший скандал.
Разумеется, Новицкий моментально позабыл, что передо мной «прекрасное будущее». Взъярившись, он кричал мне:
— Это приемчики мелкого жулика! Уважающий себя конструктор не позволил бы себе…
— Павел Денисович, я попросил бы…
— Я вас не желаю слушать. Вы, кажется, забыли, что это государственный советский институт, а не частная лавочка, не конструкторская фирма гражданина Бережкова. Я не допущу, чтобы вы разлагали коллектив, протаскивали контрабандой собственные забракованные изобретения. Если вы не желаете честно работать, можете совсем оставить институт. Больше предупреждать я вас не буду.
Наговорив мне оскорблений, резкостей, Новицкий вышел из зала. В тот же день мне был объявлен выговор в приказе.
Конечно, Новицкий имел против меня очень веский, формально решающий довод: протокол совещания старшего персонала института, где мой проект был забракован. Что же я мог этому противопоставить? В тот момент только одно: мою убежденность. Я сам понимал, что после всех моих бесконечных неудач это весило очень немного. Но как же, по-вашему, я должен был поступить? Пойти к Родионову? Да, я так и решил сделать. Но не очертя голову, не с пустыми руками, не с карандашными набросками. Пока у меня не готов рассчитанный, проработанный проект, который можно защищать перед любым научным синклитом, до тех пор я не имею права рисковать. Дело было настолько серьезным, настолько большим, что я не разрешал себе ввязываться невооруженным или недостаточно вооруженным в новый тур борьбы.
Впрочем, тут уже надо говорить не «я», а «мы»…
26
Мне так и сказал в тот же день Андрей Степанович Никитин. Все последнее время он тоже работал вместе с нами, взявшись рассчитывать мотор.
Я мрачно сидел у себя в кабинете, вспоминая все, что пришлось выслушать, а Никитин вошел, посмотрел на меня и улыбнулся.
— Придется, значит, сегодня записать, — произнес он, — один ноль в пользу Новицкого.
— Андрей Степанович, как вы можете шутить?! Вы представляете, я настолько верю в эту вещь, настолько убежден, что в ней есть все, чего от нас ждут, что… Пускай мне сто раз запрещают, а я все-таки буду чертить. Как хотите, а я решил уйти в подполье. И в конце концов один все начерчу.
Никитин засмеялся, сел. Было очень приятно видеть его спокойное лицо с вьющейся темно-русой шевелюрой, с упрямой, сильной челюстью. Тут-то он мне и сказал:
— Знаете, Алексей Николаевич… Давайте теперь не говорить «я». Будем говорить «мы».
Я встрепенулся.
— Мы? Идет! — Вскочив, я протянул Никитину руку. — Давай руку!
Первый раз в жизни я обратился к нему, секретарю партийного бюро, на «ты», сам не заметив, как у меня вырвалось это.
Никитин крепко стиснул мою пятерню.
— Ну, слушай… Всю драку я беру на себя, а твое дело — работать!
Так случилось, что вопрос о «я» и «мы» для нас решился еще одним маленьким местоимением — не сговариваясь, мы перешли на «ты».
— Но где же работать? И с кем?..
— В подполье… — Никитин расхохотался, произнося это слово.
— Нет, я серьезно тебя спрашиваю.
— Будешь работать дома по вечерам и по ночам с нашими ребятами. — Он назвал Недолю и еще нескольких моих учеников, молодых конструкторов. — И я тоже буду там с вами. Думаю, Валентина нас не выгонит?
— Что ты? Она сама сядет с нами чертить!
— Ну вот… Здесь, в институте, веди себя так, чтобы… В общем, свято исполняй обязанности. А с Новицким уж мне предстоит схватиться. — Он с улыбкой потянулся, расправил широченные плечи. — Тебя я не позволю отвлекать ничем. Твое дело скорее чертить и чертить компоновку. И не терять ни часу.
Мы еще раз обменялись рукопожатием. И я перенес домой проектирование мотора.
27
Мы собирались каждый вечер, а по воскресеньям с девяти часов утра у меня на квартире, которая превратилась в чертежное бюро. Моя чудесная жена была возведена приказом вашего покорного слуги в ранг младшего чертежника-конструктора и вместе с нами просиживала ночи за чертежным столом. Таков, мой друг, был наш медовый месяц.
Никитин обычно являлся с опозданием — случалось, даже чуть ли не к полуночи, — но все же обязательно ежедневно приходил. Он радостно окунался в атмосферу кипучей деятельности, немедленно принимался за работу.
Молодые конструкторы охотно подсказывали отдельные решения, разрабатывали детали. Среди дела подчас сверкала шутка. Например, кто-то, вбежав, кричит:
— Новицкий идет! Федя, в окно!
Клянусь, если б мы не жили на четвертом этаже, Федя действительно выпрыгнул бы в окно.
