Когда взрослеют сыновья - Фазу Гамзатовна Алиева
Хасбика-ада появилась в последний момент, когда все уже сидели за богато накрытым столом.
— Вабабай! — хором воскликнули женщины. И даже Хабиб как-то по-бабьи ахнул.
На Хасбике было бархатное платье цвета нежно-зеленой лужайки, еще не запыленной, не пожелтевшей от солнца. На голове цветастый платок с золотыми прожилками — подарок журнала «Женщина Дагестана». Ноги обуты в белые лакировки. Из всех своих орденов она надела только орден Ленина. И этот орден придавал всему ее облику такую значительность, что все невольно встали при ее появлении.
— Вуя! — воскликнул кто-то. — Зачем тебе на пенсию? Ты же, оказывается, совсем молодая!
— Подумать только, какая красота скрывалась за ее коричневым штапельным платьем!
Пока женщины шумно выражали свой восторг, Хабиб заботливо и почтительно усаживал ее между собой и Абдулкадыром.
Вот Хабиб ударил карандашом по графину, требуя тишины, и праздничный вечер начался.
Первым, конечно, держал речь председатель. Это была хвалебная речь, в которой Хасбика-ада превозносилась до небес, отдавалась дань ее самоотверженности, ее неподкупной честности, ее преданности ферме и колхозу. В конце речи Хабиб со слезами в голосе пожелал ей долгого здоровья на радость им всем и вручил от имени райкома партии Почетную грамоту, а от колхоза памятный подарок — золотые наручные часы.
Вторым должен был выступать Абдулкадыр. Но у несчастного так разболелся зуб, что он с видом мученика только показал на свою щеку, которую раздуло, словно во рту у него было по меньшей мере голубиное яйцо.
Много пламенных речей было произнесено на этом торжестве. Особенно долго, словно листая всю жизнь Хасбики, говорила ее соседка по дому и товарка по работе Айшат. Она не забыла упомянуть о том, как Хасбика-ада своим примером учила молодых доярок, как она брала у них худших коров и возвращала их только тогда, когда эти коровы своими качествами уравнивались с лучшими, а то и превосходили их. «Словом, — закончила свое выступление Айшат, — для всех нас она была и остается примером мужества, самоотверженности и любви к своему делу».
Короче всех выступила сама Хасбика. Встала, натянула на голову соскользнувший платок; на мгновение верхняя губа потонула в нижней…
— Спасибо, мои дорогие аульчане, за все добрые слова. За ласку вашу, за уважение ваше спасибо! Но только не моя заслуга в том, что ферма наша — лучшая в районе. Это… в этом… словом, спасибо всем вам, мои дорогие доярки. Ведь это вы трудились, не зная отдыха. Это ваши руки трескались на морозе и шелушились от солнца… Много говорить я не буду, да и не умею я говорить… а хочу вручить свой рабочий фартук нашей молодой, но очень старательной доярке Камиле… пусть она, так сказать, не посрамит чести… словом… — Хасбика-ада сбилась, махнула рукой и протянула фартук Камиле.
— Спасибо, Хасбика-ада, — вспыхнула Камила, — я так тронута… мне еще надо заслужить право носить этот фартук. Но я не могу его принять, потому что я получила вызов из сельхозинститута. Завтра уезжаю сдавать экзамены. А фартук вручи лучше Зорянке. Она его больше заслужила.
— Ну что же, — согласилась Хасбика-ада, — желаю тебе удачи. А Зорянка, она тоже уважаемая доярка и всем известная певунья. С ней на ферме работать одно удовольствие. — И она подошла к Зорянке, желая вручить ей фартук.
— Ой, Хасбика-ада, получить от тебя эстафету — это для меня такая честь! Но я ведь тоже уезжаю. В Москву. В Тимирязевку. Такое уж совпадение. Прости.
При этих словах Хабиб вздрогнул и подозрительно покосился на Хасбику, а Абдулкадыр аж застонал, схватившись за щеку. И только сама Хасбика, казалось, была спокойна.
— Ну что же, — продолжала она после небольшой паузы, — каждая доярка на нашей ферме достойна принять мой фартук. И я с радостью вручаю его Умагани, моей старой подруге. Мы ведь с ней поднимали ферму еще в тридцатые годы…
— Ты же знаешь, Хасбика-ада, — поднялась Умагани, — что мне на операцию ложиться… еще неизвестно, чем это кончится…
— Ну что же, если никто из вас не может принять моего фартука, у меня одна надежда на тебя, Айшат. Ты-то хоть не подведи!
— Хасбика-ада, — взмолилась Айшат, — я за тебя в огонь и в воду. Но вот получила письмо от сына, зовет в Волгоград. Невестка учиться пошла. Кому же за внуками ходить? Никак нельзя отказать. Я уж и чемоданы уложила. Прости…
Наступило такое затишье, какое бывает в природе перед грозой или на фронте перед боем. И в этой тишине вдруг раздался стук, от которого все вздрогнули: то председатель ударил кулаком по столу.
— Вы что, сговорились?! А кто же будет работать на ферме?!
…На другой день в ауле было столько пересудов, что от трех водопроводов в разных концах аула потекли целые реки: то женщины, встретившиеся у колонок, забыли закрыть краны. Главным источником сведений была соседка Хасбики Айшат. Она и рассказала, что в тот вечер, закончившийся столь печально и позорно, последними в правлении остались Хабиб и Абдулкадыр. И что они насмерть поругались меж собой. И что она, Айшат, притаившись за дверью, слышала все от слова до слова. Недаром говорят, что у нее слух как у совы. В середине ее рассказа, когда женщины, заслушавшись, совсем забыли о кранах, истекающих водой, кто-то вдруг усомнился: «А как же Абдулкадыр мог говорить, ведь у него был флюс с голубиное яйцо? Он из-за этого флюса и речи не сказал». — «А так, — победоносно ответила Айшат, — дело в том, что это был вовсе не флюс с голубиное яйцо, а самый обычный грецкий орех, заложенный за щеку. И когда Абдулкадыр стал кричать на председателя: мол, это твоя затея… она ни дня не может прожить без фермы, а ферма без нее… в это самое время орех и
