Все случилось летом - Эвалд Вилкс
— Оскар, где ты?..
В тот ясный и тихий день крик разнесся далеко-далеко, однако на зов никто не откликнулся. Прижимая к груди младенца, спотыкаясь и падая, с разметавшимися волосами, она обежала все службы, поля, пока не добралась до опушки, где увидела среди колючего можжевельника белую березу, и тогда остановилась, дрожащими губами глотнула воздух и выпрямилась.
Из задранных вверх штанин торчали грязные босые ноги Оскара Круклиса…
Она стояла в глубокой задумчивости. Стояла, точно каменная, негромко твердя одно и то же:
— Что ты наделал? Что ты наделал?
Потом бережно положила ребенка в мох под можжевеловым кустом, схватила валявшийся трухлявый кол и принялась им дубасить того, кто был недавно ее мужем, с каждым ударом крича все громче, все злее:
— На кого ты нас бросил?.. Как теперь будем жить?.. Почему о нас не подумал?..
Кол переломился, она отшвырнула его, продолжая кулаками молотить безжизненное тело.
Девчушка где-то обронила соску, но лежать в мягких мхах было приятно, и она не плакала. Она загляделась на верхушку березы, — ветерок шелестел листвой, мелькали солнечные зайчики, и беззубый ротик раскрылся в улыбке…
— А Элза Круклис жива? — спросил я Вэстуре. — Или тоже… погибла?
— Нет, жива, — ответила Вэстуре. — Но после всех потрясений очень переменилась, стала набожной, ушла в добровольный затвор. Нянчит внучат, живет у старшей дочери, — та работает железнодорожным кассиром на тихой станции. Младшая закончила университет, занимается кибернетикой. Практику проходила в Новосибирске, там и замуж вышла. Летом с мужем и сыном, которому скоро в школу, навещают мать. А хутор «Леяспаукас» стоит заброшенный. Кто теперь в такой глуши согласится жить. Постройки обвалились, заросли бурьяном, кустарником… Что еще ты хотел бы узнать?
Я не ответил. Мне казалось, что в поисках правды я избороздил столько дорог океана жизни и вот теперь пристал к берегам, где правда совсем близко. Я взглянул на Вэстуре. Подойдя к столу, где посветлее, она подкрашивала губы.
— Зачем ты это делаешь? — спросил я.
— Зачем? Чтобы тебе понравиться.
— Не надо! Пожалуйста, пойди смой.
Она вышла. Я слышал, как в ванной плескалась вода. Вскоре Вэстуре вернулась и взглянула на меня как-то очень серьезно. Она выглядела постаревшей, на лице было написано страдание.
С мягкой хрипотцой пробили стенные часы. Утро… У меня было такое чувство, будто кто-то стоит рядом, смотрит на меня пристальным взглядом, ждет ответа. Я открыл глаза, оглянулся, в комнате ни души. От долгого сидения затекли руки и ноги, и замерз я основательно. Метель за окном утихла, поскребывал совок дворника. Окна домов светились розоватыми, желтыми, зелеными огнями, беспорядочная громада города, расцвеченная зарей, подступала к самому горизонту. По улице прокатил первый троллейбус… Передо мною на столе лежала раскрытая записная книжка, а в ней запись: «Валка. Осень 1941 года. Хозяин отвез своего пастуха полицаям… Человек, каким ты будешь завтра послезавтра, в недалеком будущем?»
1968
ОТРЕЗАННЫЙ ЛОМОТЬ
Из мира сего Вилис Сатынь ушел столь же лихо и скандально, как и жил в нем. О гибели Сатыня рассказал Ивар Озолнек, в тот момент оказавшийся поблизости, и от всех переживаний и ужасов, свидетелем коих стал, он потом не день ходил сам не свой.
Как было установлено следствием, Вилис Сатынь с утра на своем колесном тракторе возил сено для молочной фермы, затем, на тракторе же, скрылся в неизвестном направлении. Следы вели к хутору «Трейжубуры», где одна девица с той же фермы справляла день рождения. Там Вилис и загулял. Спустя некоторое время возникла потребность пополнить запасы спиртного, потому как ранее заготовленные успели иссякнуть. Вилис охотно вызвался доставить напитки из заречного магазина, ближайшей торговой точки от хутора «Трейжубуры». Кто-то возразил — лучше бы пешком туда отправиться, на что Сатынь ответил: «Уважающий себя тракторист на тракторе ездит даже туда, куда король пешком ходит, а уж в магазин — и подавно».
И был таков.
Прямиком проложенная колея через пашни вывела к Даугаве.
О дальнейшем, как сказано выше, давал показания Ивар Озолнек, чей дом на берегу.
Озолнек находился в комнате, когда расслышал странный шум — будто поезд приближался, будто гром накатывал. Выйдя во двор, Озолнек сразу понял, в чем дело: в Даугаве лед тронулся. Он поспешил к берегу, глянул вниз. С виду все спокойно, прикрытый грязным снегом лед тянулся от берега до берега, противоположная сторона проступала смутно, потому что крупными хлопьями повалил мокрый снег. Но в верховьях зарождался грозный гул, от него Озолнеку, хоть и находился он в безопасности, стало не по себе. И тут-то на своем тракторе подкатил Вилис Сатынь. Выпрыгнул из кабины, сказал, что собирается за реку, в магазин. Озолнек стал его отговаривать, сквозь снежную пелену уже было видно, как ломится ледяная громада, но Сатынь в ответ рассмеялся, еще обозвал его нехорошим словом, потом скинул телогрейку, швырнул на снег и в одном красном свитере скатился вниз по склону, затем с прохладцей, не спеша, оборачиваясь да всякие неприличные жесты Озолнеку показывая, двинулся через Даугаву. Далеко ему удалось уйти? До середины — ну, может, чуть подальше, как лед вдруг превратился в крошево, и началась такая крутоверть, сам черт бы ничего не разобрал. Да, снег валил по-прежнему, но ведь на Сатыне был красный свитер, уж он-то был бы виден. А ничего не было видно.
Когда на «газике» подъехал председатель колхоза Даугис, Озолнек успел уже раз десять пересказать собравшимся историю. Народ поглядывал на вздувшуюся реку, за час-другой вода поднялась на несколько метров. Воды не было видно, только льдины, наползавшие друг на друга, громоздившиеся, с глухим треском ломавшиеся и обдиравшие берега. Снег все еще шел, то густо, то пореже, и лес на той стороне лишь иногда проступал как призрак другого мира. Председателю все уже было известно. Он вылез из машины и стал громко ругаться, хотя был человек с высшим образованием и ко всем обращался на «вы». Отдельные слова люди пропускали мимо ушей, схватывая лишь суть. А суть заключалась в следующем: если кому-то взбредет в голову топиться, отправляйся на Рижское взморье, а уж если совсем подопрет и будет лень забираться так далеко, ступай вверх или вниз по течению на территорию соседнего колхоза, вместо того чтобы своим подкладывать свинью…
Председатель умолк, поймав на себе неодобрительные взгляды. Понял, что сгоряча наговорил лишнего. Постоял, оглядел разбуженную яростную Даугаву, за снежной пеленой укрывшийся берег, вздохнул и снял шапку. Люди переглянулись и последовали его примеру.
— Ну, что мы можем сделать? — спросил Даугис.
