Иван Лазутин - Родник пробивает камни
— Я с детства не переношу физической боли, господин ротмистр. И если ваши жандармские палачи будут сегодня ночью пытать меня, чтобы вырвать из меня, что вам нужно, то я буду кричать… Я не выношу даже малейшей боли… — Вдруг Люся Люсинова стремительно встала со скамьи и, заложив руки за спину, гордо, с вызовом, еле слышно продолжала: — Но знайте, господин жандармский ротмистр: за каждый стон, исторгнутый из моей груди, вы заплатите звериным криком от безумной боли, которую вам лично причинят мои друзья по борьбе. Они сегодня на свободе, и они знают, что меня допрашивает ротмистр Сундуков, который живет на Якиманке, в двухэтажном домике рядом с церковью. Мои друзья не простят вам физического насилия надо мной.
Взбешенный ротмистр широко распахнул двери следственной комнаты и заорал что есть силы:
— Часовой!.. Уведите эту… — Он так и не нашел слова, которым хотел назвать юную революционерку Замоскворечья.
На этом показ фрагмента из спектакля оборвался, и на экране снова появилось лицо молоденькой дикторши с прической, напоминающей вавилонскую башню.
«Спектакль «Люся Люсинова» на общегородском смотре спектаклей драматических коллективов Российской Федерации получил Диплом первой степени и выдвинут на республиканский смотр спектаклей народных театров и драматических коллективов Домов культуры страны, который будет проходить в Москве в октябре этого года».
— Ты слышишь, Симочка, куда нацелилась племянница Капельки Хлыстиковой?
— Слышу, — глухо ответила Серафима Ивановна.
Диктор говорила что-то еще, но это уже было о другом. Кораблинов не слушал ее и думал о своем.
— Ну, что ты скажешь, мамочка? — наконец спросил Сергей Стратонович, видя, что телепередача не на шутку разволновала Серафиму Ивановну.
— В этих Каретниковых чувствуется порода. Такие, как старик, делали революцию, а такие, как его внучка, эту революцию защитят даже ценой собственной жизни. Я это поняла четыре года назад, когда она вошла в наш дом. Талантлива — больше ничего не скажешь!
— Вот именно — талантлива! — заключил Кораблинов и набрал номер телефона квартиры секретаря ВЦСПС.
Трубку взяла сама Надежда Николаевна. По голосу она сразу же узнала Кораблинова.
— Ну как, Сергей Стратонович? — В вопросе Надежды Николаевны звучало затаенное беспокойство.
Но Кораблинов сказал то, чего Надежда Николаевна никак не ожидала:
— Дорогая Надежда Николаевна, свое впечатление о телепередаче и о концерте художественной самодеятельности я выражу своим конкретным и твердым деловым решением. Я соглашаюсь возглавить жюри Всесоюзного конкурса спектаклей народных театров и драматических коллективов страны, который будет проходить в Москве. А поэтому, прошу вас, подошлите мне официальные условия конкурса, состав его участников и персональный список членов жюри. Только сделайте это как можно быстрее.
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
На республиканском смотре художественной самодеятельности драматический коллектив Дома культуры завода, поставивший пьесу «Люся Люсинова», был отмечен Дипломом первой степени и выдвинут на всесоюзный смотр. Главную роль в спектакле играла крановщица Светлана Каретникова.
О талантливом исполнении главной роли в спектакле писала «Советская культура», писала «Комсомольская правда». Театральные фоторепортеры больше часа мучили Светлану после спектакля, стараясь зафиксировать особенно впечатляющий поворот головы, выражение лица, целую мизансцену…
…И вот сегодня в переполненном зале Кремлевского театра (а среди зрителей была добрая половина своих, заводских) ильичевцы ставили «Люсю Люсинову».
Шел последний акт спектакля. Приближалась развязка. Кипел бой на одной из улиц Замоскворечья… В пороховой дымке виднелись зубцы Кремлевской стены и силуэт Никольской башни. С оружием в руках, обмениваясь короткими фразами-командами, между баррикадами пробегали и проползали красногвардейцы. Последний бросок в последнем, решающем штурме Кремля… И чем накаленней и драматичней становилась обстановка боя, тем глубже погружался в тишину замерший зрительный зал.
В третьем ряду сидели члены жюри. Их было девять человек. Был среди них и Кораблинов. Совсем седой, но по-прежнему гордый и величественный. Рядом с ним сидел Волчанский.
В директорской ложе разместились директор завода, секретарь парткома, его заместитель Таранов, председатель завкома, главный инженер завода и Петр Егорович Каретников. За их спиной весь спектакль простоял Владимир Путинцев. В темном вечернем костюме, в белоснежной сорочке, он выглядел строго и несколько официально.
Мать и отец Светланы вместе с Брылевым и Капитолиной Алексеевной сидели в соседней ложе.
Несколько раз дежурная по правому крылу амфитеатра предлагала Владимиру стул, но он благодарил за любезность и отказывался. Ему не сиделось. Он видел четкий профиль Кораблинова, напряженно следил, с каким неослабевающим вниманием взгляд старого режиссера был прикован к сцене. Видел также Владимир, как Дмитрий Петрович Каретников, счастливый и полный отцовского достоинства, не спускал глаз с дочери. Рядом с ним затаив дыхание, не шевелясь сидела Елена Алексеевна.
Оба они в эти часы, пожалуй, меньше всех из сидящих в зале следили за тем, что происходило на сцене. Не только драматизм событий в пьесе волновал отца и мать Светланы и наполнял их души огромным чувством сопереживания.
Брылев весь спектакль сидел чинный и торжественный. Он был уверен, что не кто-нибудь, а он, Корней Брылев, первым открыл в Светлане Каретниковой искорку таланта. Это он, а не кто другой, девизом мечты Светланы и надежд ее начертал перед ней древнюю мудрость римлян: «Per aspera ad astra!»
И он был прав. «Смотрите, люди!.. — всем своим счастливым видом как бы восклицал Брылев. — Это моя работа! Здесь все мое: моя закваска, мой труд… Моя школа!..»
Никогда Брылев не думал, что злопамятный и болезненно тщеславный Кораблинов в интервью для «Советской культуры» может выступить с такой высокой оценкой игры Светланы. И это после всего того, что случилось четыре года назад. Об инциденте в ресторане «Чайка» Брылев знал. Знал он и о последнем визите Кораблинова к Светлане домой, когда он принес приказ о зачислении ее в институт.
Спектакль заканчивался… Гибель героини протяжным многогрудым вздохом отозвалась в замершем зрительном зале.
Героиня умирала на баррикадах. Умирала с улыбкой гордости и надежды, что жизнь прожита не даром. И последние слова, которые произнесла она: «Товарищи!.. Друзья!.. Пронесите меня туда, вперед, где бой!.. Туда, где бой!.. Там мне будет легче…», — прозвучали, как шелест крыльев смертельно раненной чайки. А потом она затихла.
Вот прозвучали последние грозовые аккорды побеждающей музыки революции.
Упал занавес.
Минутная тишина, сковавшая зрителей, вдруг разорвалась. Аплодисменты хлынули на сцену, затопили зал и, распахнув двери, вырвались в вестибюль.
Спектакль закончился… А тяжелый занавес все поднимался и опускался, опускался и поднимался. Когда все участники спектакля вышли на поклон, к ногам Светланы упали цветы, брошенные кем-то из заводских. Напирая на обитый бархатом барьер, за которым была оркестровая яма, взволнованные зрители отбивали ладоши. Потом еще и еще летели цветы к ногам красногвардейцев Замоскворечья. А Брылеву казалось, что весь этот взвихренный прибой аплодисментов накатывался на его ложу, где сидит он, первый учитель и режиссер Светланы.
Капитолина Алексеевна, комкая носовой платок, с трудом удерживала себя на месте. Потом она встала. Ей казалось, что все, что проходит перед ее глазами, — сон, который может каждую минуту оборваться. Наклонившись к уху Брылева, она горячо и взволнованно шептала ему, продолжая громко хлопать в ладоши:
— Корнеюшка, милый, ты только посмотри на Сережку Кораблинова! Мне кажется, я дважды заметила на его глазах слезы!
— Таким я редко его видел, — ответил Брылев, который тоже стоял и аплодировал.
Потом из зрительного зала прогудел чей-то немолодой бас, который тут же был подхвачен дружными, более звонкими голосами:
— Режиссера!..
— Корнея Брылева!
— На сцену!..
— Режиссера!..
Брылев поправил галстук, приосанился, оглядел сверху вниз партер, бегло окинул глазами амфитеатр и, чувствуя на себе взгляды знакомых и совершенно незнакомых людей, которые, обернувшись к его ложе, продолжали аплодировать, тронул за локоть Капитолину Алексеевну:
— Пойду! Положено по ритуалу.
Поддерживая под локоть Капитолину Алексеевну, Брылев вышел из ложи и служебным коридором направился на сцену.
Еще три раза поднимался и опускался занавес, когда на сцену на поклон выходил режиссер спектакля Корней Брылев.
И снова неслось из зала:
