Антти Тимонен - Мы карелы

Сперва Оссиппа отвечал односложно, потом, видя, что Гюллинг хочет знать обо всем подробно, решил рассказать все как есть.

— Из Кеми до Ухты двести верст. Лошадей мало, людей тоже. Завезти удается лишь часть продовольствия. К тому же и бюрократы всякие мешают, и воровство случается, спекуляция… Так что положение неважное… А мы даже с контрабандистами не можем покончить, — запальчиво говорил Липкин, словно за столом был кто-то третий, виновный во всем. — У богатых все есть. И сахар, и мука. И кофе. Гляди, мол, народ. Из Финляндии все это. Вот такие дела, Эдвард Александрович.

— Пейте кофе. Остынет, — заметил Гюллинг, записывая что-то в блокнот.

Но Оссиппа уже не мог остановиться. Раз уж начал говорить, так надо сказать обо всем. И о том, что не хватает врачей и медикаментов, и о том, что в школах нет учебников, тетрадей…

Кофе они пили холодным.

После завтрака Гюллинг открыл свой портфель, взял какую-то бумагу, подержал в руках и сунул обратно. Походив по комнате, он вдруг спросил Липкина, что он думает о карелах, которые бежали в Финляндию.

— Бежали? Как сказать… Кто бежал, а кто нет. Ведь белые целые деревни угоняли, прикладами в спину толкали.

— А что вы скажете, если беженцы начнут возвращаться?

— Это было бы здорово! — воскликнул Липкин. — Большинство вернется с охотой. Люди нам нужны.

Гюллинг подошел к окну, из которого открывался вид на Кремль.

— Там сейчас решается этот вопрос.

— А Ленин сейчас там?

— Ленин болен.

— Ему лучше? Он скоро поправится?

— Если бы это зависело от нас…

— Я однажды собирался к нему, — сказал Липкин и рассказал, как в октябре семнадцатого года солдаты выбрали его в делегацию, которая должна была после боя с юнкерами пойти в Смольный и доложить Ленину о том, что их рота готова сражаться за революцию до полной ее победы. В том бою они это доказали. Но в Смольный Оссиппа не попал — он оказался в лазарете, где провалялся до марта восемнадцатого года.

Если бы Оссиппа сейчас мог побывать у Ленина, он столько рассказал бы… О вымерших деревнях, о том как угоняли женщин и детей, как убивали, грабили, жгли…

— Вполне возможно, что вопрос о беженцах будет решен завтра.

— Это было бы здорово! — ответил Липкин. — А меня вы зачем вызвали, товарищ Гюллинг?

Гюллинг загадочно улыбнулся.

— Дел у нас много, людей маловато. Знаете, когда я пробирался из Финляндии сюда, у меня и в мыслях не было, что мне придется стать главой правительства Карелии. Давайте подождем. Можете идти сейчас отдыхать. Вечером увидимся.

Оссиппа отправился гулять по Москве. Дошел до Охотного ряда, поглядел на лавки. Дальше побоялся уйти — в Москве недолго и заблудиться. Здесь была уже настоящая весна. Появились листики на деревьях. А там, на севере, откуда Липкин уехал всего несколько дней назад, еще лежит снег.

Оссиппа вернулся в гостиницу. Обед ему принесли в номер. После обеда он решил лечь спать. Что же делать? Раз велено отдыхать, так будем отдыхать.

Вечером его пригласили на ужин к Гюллингу.

Гюллинг рассказывал о положении в Финляндии. О белом терроре, о различных карельских обществах, о борьбе акционерных обществ между собой. О многих этих вещах Оссиппа знал по газетам, но Гюллинг приводил такие подробности, что Оссиппа заслушался. Наконец Гюллинг, видимо, заметил, что он увлекся, и подал Липкину кипу финляндских газет.

— Вот возьмите. Полистайте на досуге… А я займусь своими делами.

Оссиппа никогда не видел финляндских газет. Он с удивлением разглядывал рекламные объявления фирм и компаний, занимающие первые страницы газет. Стал просматривать заголовки статей…

«…Судьба Гавкина». Что же они; пишут о нем?

«…Гавкин бежал в Финляндию, но, затосковав по родине, вернулся домой. Большевики его сразу же арестовали, убили и труп утопили в болоте…»

— Ну и врут!

Липкин вскочил и, даже не постучавшись, вбежал в номер Гюллинга.

— Вы только поглядите, что эти сволочи пишут. Вот… Да это же… Ведь все было наоборот. Тут все ложь… Они читателей за дураков, что ли, принимают? Как они могут так лгать?! — возмущался Оссиппа.

— Детали-то совпадают, — усмехнулся Гюллинг. — Ударили топором, утопили в болоте. А кто кого — это неважно. Вот это и есть борьба. Скажите, Оссиппа, а что бы вы сделали, если бы кто-то оскорбил вашу семью? — вдруг спросил Гюллинг.

— Ну, я пошел бы к клеветнику, и ему бы не поздоровилось.

— А если бы вы, к примеру, представляли за рубежом свою страну и там кто-то начал бы клеветать на нашу страну? Как бы вы поступили?

— Я пошел бы к их президенту и…

— Скажем, в министерство иностранных дел. По дипломатической линии.

— Значит, дипломатической… У дипломатов свои порядки.

— Какими ты представляешь эти порядки? Давай будем на «ты». Допустим, ты дипломат и едешь с нотой протеста в министерство иностранных дел.

— Сперва там, наверно, надо шапку снять с головы, — улыбнулся Липкин. — Потом сказал бы: «Здравствуйте, господа хорошие!», поговорил бы о погоде, дескать, какой чудесный день, а на улице пусть хоть дождь как из ведра льет… Потом бы насчет здоровья справился, ну а потом бы я им сказал пару крепких слов.

Гюллинг засмеялся:

— Задатки дипломата у тебя имеются. Только последний пункт надо отбросить.

Вернувшись к себе, Оссиппа просмотрел буржуазные газеты и встревожился: слишком уж воинственно там настроены. Неужели им еще мало войны? Неужели им хочется новой войны после того, как им всыпали как следует?

По голосу секретаря, пришедшего на следующий день пригласить его к Гюллингу, Липкин понял, что сейчас он услышит что-то важное, ради чего его и вызвали в Москву. Вид у Гюллинга был радостный. Он встал и торжественно объявил:

— Сегодня, тридцатого апреля тысяча девятьсот двадцать третьего года, постановлением Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета утверждена амнистия карельским беженцам. Постановление принято час назад. Я хотел ознакомить тебя с проектом, но решил дождаться утверждения постановления. Теперь оно вступило в силу. Вот читай, пожалуйста.

Липкин начал читать текст постановления:

Долгое время международная буржуазия стремилась поработить трудовые массы РСФСР, но каждый раз встречала с их стороны непоколебимый отпор. Разуверившись в возможности свергнуть таким путем власть рабочих и крестьян, она стала делать попытки расколоть дружную семью трудящихся и увлечь за собой несознательную ее часть.

Одной из жертв такой попытки международной буржуазии явилось население Карельской Трудовой Коммуны, часть которого, во время вторжения в Карелию белогвардейских банд, обманом и насилием, была уведена в Финляндию.

Уже более года карельские беженцы, оставившие свои насиженные места, брошенные на произвол судьбы, видя всю безнадежность своего положения, не имеют возможности возвратиться на родину, чтобы искупить свою вину и принять участие в восстановлении разоренной бандитами Карелии.

Рабоче-Крестьянское Правительство РСФСР и Исполнительный Комитет Карельской Трудовой Коммуны не могут не считаться со страданиями карельских беженцев, жестоко обманутых международной буржуазией и ее наемниками, белогвардейскими бандами, вторгнувшимися в: Карелию, и не могут более оставаться равнодушными к безудержному желанию беженцев возвратиться в Россию и искупить свои преступления.

Поэтому Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет, в ознаменование праздника 1 Мая, учрежденного в память единства всех трудящихся, постановляет:

1. Даровать амнистию всем лицам, бежавшим в связи с карельской авантюрой 1921—1922 гг. на территорию Финляндии, за исключением руководителей и тех, кои, находясь за пределами Карельской Трудовой Коммуны, продолжали свою враждебную РСФСР деятельность.

2. Установить сроком подачи заявлений о желании воспользоваться настоящей амнистией 1 января 1924 года.

3. Произвести эвакуацию в Россию амнистированных, указанных в п. 1, вместе с семьями и имуществом, на общих с прочими административных основаниях, согласно особой инструкции, издаваемой Наркоминделом по соглашению с Народным Комиссариатом Внутренних дел.

4. Проведение настоящей амнистии возложить на Народный Комиссариат Иностранных дел по соглашению с Народным Комиссариатом Внутренних дел и Народным Комиссариатом Юстиции.

Москва, Кремль, 30 апреля 1923 г.»

Липкин пробежал глазами постановление еще раз с начала до конца и задумался.