Борис Четвериков - Котовский. Книга 2. Эстафета жизни
— Да, — произнес Марков каким-то не своим голосом, — знать… И еще понимать, что от этих изуверов не жди хорошего…
— Какое там! — согласился Карпенко. — Одно слово: капиталисты.
— Палачи. Метко назвал Барбюс, — подтвердил Криворучко.
Он ужасно боялся, что Марков раскиснет, так как считал, что котовцы не должны падать духом ни при каких обстоятельствах. И он был доволен. Марков встретил известие как подобает солдату. Только сказал:
— У меня жена, вот Николай Николаевич знает, потеряла всю семью, всех односельчан в одну ночь. А я ее все утешал: освободим Кишинев, поедем к нам на Гончарную, мои родители будут и твоими родителями… Так-то ей все расписывал… а оказывается… что она, что я…
— У каждого из нас найдется, о чем горевать, — сдержанно сказал Карпенко. — Время такое.
— Опасаются, войны бы не было, — нахмурился Криворучко. — Конечно, война — дело суровое, что и говорить, но бывают и годы затишья, когда тоже лихо головы летят. Не угадаешь… Раз на раз не приходится…
Больше Маркову расспрашивать было не о чем, да и Карпенко заторопился. Они побеседовали еще о чем-то, выйдя на крыльцо, и Карпенко распрощался.
Марков и Криворучко долго сумерничали. Вечер был теплый, даже парной. Сидели у открытого окна и молчали. Вдруг колыхнулись ветви деревьев, по комнате промчалась волна влажного воздуха, и вслед за тем пошел дождь, тихий, теплый, даже какой-то ласковый и успокаивающий. Котовцы сидели и слушали, как хлюпает дождевая вода, как при каждом всплеске ветра шлепаются мокрые листья, как поет-заливается на все лады водосточная труба, как дождь настойчиво и музыкально барабанит по крыше.
На рассвете Марков уехал в Пензу искать Уклеевку.
6
Приятно въезжать в деревню, не стреляя на всем скаку, не выбивая из бань и овинов огрызающегося противника, не крича «ура», не улюлюкая, не размахивая клинком, а просто прогромыхать на тряской телеге, беседуя о том о сем с рассудительным бородатым дядей, охотно согласившимся довезти до Уклеевки.
— Вам как? Прямо к председателю? Али в сельсовет?
— Лучше бы к председателю, если можно. Это далеко?
— У нас тут все недалеко.
Марков довольно скоро отыскал Уклеевку. А в поезде наслаждался движением и покоем в одно и то же время. Что много людей вокруг — это не мешало Маркову, и в дороге он как бы побыл сам с собой. Ему необходимо было подумать, поразмышлять и привести себя в душевное равновесие. Зрелище мелькающих за окном полей, речек, рощ и деревень действовало успокаивающе, перестук колес нравился и тоже умиротворял.
К концу пути Марков уже с интересом слушал вагонные разговоры. Ему нравилось наблюдать завязавшееся дорожное знакомство паренька, едущего в Пензу, со смешливой девушкой, которой скоро выходить. Он все уговаривал ее проехать дальше, а она, отшучиваясь, советовала ему прервать свое путешествие, выйти с ней на ее станции, названия которой он никак не мог запомнить: не то Барабулька, не то Берендейка… И оба они до того друг другу приглянулись, и оба понимали, что еще час — и они расстанутся, чтобы больше никогда не встречаться…
Еще Маркову нравилось выходить на станциях и бродить вдоль рядов торговок — румяных, загорелых, бойких на язычок, расхваливающих свой товар: душистую антоновку, ярко-желтые дыньки, вареную картошку, свежепросоленные аппетитные огурцы…
До чего обрадовался Савелий! Он глазам своим не верил:
— Мишенька! Марков! Люди добрые, да вы поглядите, какой дружок приехал! Верно говорят, что гора с горой не сходятся, а люди когда-когда, глядь, и повстречаются. Проходи, гостюшка дорогой. Анисья! Гляди на него, это же Марков, Марков, с ним мы в долочке перед атакой лежали под престольным городом Киевом!
— Я как раз там был, оттуда и еду. На Здвиже побывал, все искал этот самый долочек… и мост…
Но Савелий не слушал.
— Ты ж подумай — Марков, а?! С ним мы горе горевали, с ним мы у самого Григория Ивановича службу несли… Сокрушили злодеи нашего соколика! Им бы смотреть да радоваться, что на российской земле такой ладный человече живет, так нет, им все наше хорошее — заноза в сердце, будь они неладны…
Маркова усадили, Маркова потчевали. И как пошел Савелий кружевные кружева плести, присказками сыпать, так и не замолкала эта музыка до самого расставания.
— Анисьюшка, краля писаная! Что есть в печи, на стол мечи. Вы, поди, горожане, нашим простецким-то и побрезгуете? Стюдень-то хорош? Еще скушай, Мишанюшка, ватрушечку! Сыт? Ну-ну. Душа меру знает. Что женушку-то не привез? Занята, говоришь? Работа? Ох-хо-хо, в девках сижено — горе мыкано, замуж выдано — вдвое прибыло.
Когда Савелий узнал, что Маркова Ольга Петровна послала и что Савельево письмо вслух читали, оханья и аханья, шуму и суеты еще больше прибавилось.
— Прежде-то я все Григорию Ивановичу писал, мы ведь все с ним советовались. Командир-то он был первейший, да и то надо помнить, что из агрономов, землю-то понимает, где мак, а где так — отличит. А теперь кому же? Мамаше нашей — Ольге Петровне…
— Ты дай человеку словечко вымолвить, — заступилась за Маркова статная, густо замешанная, проворная и сильная Анисья.
Но куда там! Савелий сыпал и сыпал, как зерном из пригоршни.
— Как жизнь, Савелий? Как идут дела?
— Хозяинуем. Полешко к полешку — вот и дрова.
Узнав от Маркова о судьбе его родителей, Савелий ничуть не удивился:
— Ты разве не знал? Слушок-то давно ходил про это, еще до того, как город Одессу брали. А что ты хочешь? Одно слово: капиталисты. Хорошего от них не ждать.
Марков подумал, что у Савелия все просто получается, все у него свое место имеет и свое назначение, все у него по-своему. Вон и о Котовском он как о живом говорит.
Марков находился под впечатлением того, что узнал от Карпенко. В дороге было рассеялся, а сейчас опять все время ловил себя на мысли об отце, об истязаниях, которые тот, видимо, претерпел, о матери, о том, почему же она очутилась в больнице, о Татьянке, которая исчезла бесследно, но ведь где-то она должна же быть? Бессилие, невозможность узнать что-нибудь точнее, подробнее были мучительны. Нельзя ни пойти справиться, ни поехать искать…
Может быть, Карпенко напутал? Может быть, все не так? У Маркова была смутная надежда услышать от Савелия какие-то мудрые слова утешения, соболезнования, участия. Капиталисты! И Карпенко говорил «капиталисты». А Маркову от такого объяснения не легче. Отца замучили, мать умерла, всеми покинутая, на больничной койке… сестра пропала без вести… До каких же пор будут людей мучить, разлучать, истреблять? Какая-то ненасытная прорва, заглатывающая поколение за поколением!
Савелий рассказал, как воюет с кулаками да подкулачниками, отстаивает голь перекатную, бедноту, коллективизацию хочет проводить.
— Демобилизованные, старые солдаты — вот наша опора, без них хоть пропади. Мы единым фронтом двигаемся. Было тут такое дело: у нашего сельсоветчика кулаки дом спалили. Шила в мешке не утаишь, мигом разведали, кто к поджогу причастен: первый богатей Вараксин Андрей. Посоветовались мы промеж себя. До бога высоко, до суда далеко, давайте, мужики, своим умом разберемся. Вызвали Вараксина. «Ты поджег?» — «Не доказано. Кто видел?» Нашли, кто видел, приперли к стене, признался. «Так вот, говорим, Андрей, считай, что ты свою избу сжег!» — «Моя целехонька стоит!» Ладно. Комсомолия нас поддерживает. Молодость завсегда вперед смотрит. Пошли мы всем скопом, поздоровее ребят прихватили, Вараксина с бабами, с пеленками, со всей хурдой-мурдой забрали да на пепелище их — вот ваш дом! А сельсоветчику говорим: «Получай вараксинский дом, живи». Вой поднялся на всю губернию. А куда подашься? Сходом порешили! Закон! Ну, худо-бедно, Вараксин быстро заново отстроился да выпросил из своего же, значит, кровного — лошаденку да коровенку. С той поры чтобы поджогами заниматься ни-ни! На всю жизнь зарекся.
— То-то Ольга Петровна рассказывала, что у вас баталия идет.
— А как же? По слову Владимира Ильича, отменяем российский лапотный капитализм. Вчера не догонишь, от завтрева не уйдешь. Так-то, Мишаня.
— О каком же срочном деле в письме разговор шел?
— А насчет пчел. Хотим пасеку заводить, и все чтобы по-научному, по-советски. У вас там, в Ленинграде, все ученые собрались. Нам бы руководство какое получить. В Пензе шарил-шарил, книг много, а все больше неподходящие.
— Это, Савелий, обещаю. Непременно отыщу, все, что достану, пришлю.
— А сам опосля медку протведать приезжай.
— Ты бы приехал в Ленинград. А, Савелий?
— А я на сборы скор. Может, и приеду. Надо мне у вас там одно дело повидать.
— Какое?
— Слыхал я, есть у вас Медный Всадник, посередь площади стоит и конем управляет…
— Есть…
— Надобно мне его повидать. Беспременно надо, не хочу умереть, пока не повидаю. Мне о нем один верный человек рассказывал. Жди, Мишаня, выберется времечко — прискачу. Как скоро, так сейчас. Только адрес пропиши — и какая улица, и как проехать.
