Эльмар Грин - Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана
— Идет! Люблю и уважаю путешествующих. Рад быть полезным в меру сил и способностей.
Я взял его руку. Почему не взять руку человека, если он ее тебе протягивает? Еще старый Илмари Мурто советовал мне не отвергать руки человека, протянутой с дружбой, особенно если это рука русского человека. Я принял руку русского человека, хотя и не понимал, к чему это все клонится. А он спросил меня:
— Вы обедали?
Я не обедал и не видел причины скрывать это. Тогда он еще крепче сдавил мою руку и сказал:
— Пойдем перекусим где-нибудь и там поговорим.
Он махнул свободной рукой на прощание архангельскому лесорубу, который уже успел скинуть пижамные штаны и стоял в одних черных трусах, свисавших с его мясистых бедер наподобие двух коротких женских юбок. Тот в ответ пожелал нам счастливого пути и направился к воде, осторожно ступая босыми ногами по горячей береговой гальке и обходя лежащих и сидящих на разноцветных подстилках раздетых людей. Вид у него был довольный. Еще бы! Он очень ловко выполнил свое назначение, передав меня прямо в руки Ивана, который вел меня теперь на расправу. Непонятно было только, почему Иван собирался подкормить меня предварительно. Но и этому можно было найти объяснение. Подкормленный человек способен острее почувствовать силу наказания.
50
Нет, он тоже не был тем Иваном. Не подходил возраст. На войне он, правда, тоже успел побывать, но только в самом ее конце, и воевал не на земле, а летал на истребителе. И, сидя напротив меня за круглым столиком в ресторане, он признался мне, что сбил всего только два самолета противника. А после военной службы он стал работать в гражданской авиации и вот уже несколько лет возил курортников над этим побережьем, по которому теперь во время отпуска решил прогуляться пешком. Он шел от Новороссийска, ночуя где придется и задерживаясь в иных местах на два-три дня, чтобы потолкаться среди людей. Он сказал мне в пояснение:
— Не могу без людей и рад безмерно, что вторую половину пути мы пройдем, протопаем вдвоем.
Он произнес это как-то нараспев, выбирая по карточке, что нам заказать на обед. Я спросил:
— С кем вдвоем?
Он ответил несколько удивленно:
— Как с кем? Да с вами же, как вас, простите, по имени-изотчеству, уже забыл…
— Аксель Турханен, если по-фински. А по-русски меня называли Алексей Матвеевич. Но только…
— Алексей Матвеич? Неплохо. Но по-фински лучше. Экзотики больше. Аксель Трюханен. Вот мы с вами и трюханем! Это хорошо, что вы надумали со мной пойти. Вам понравится — вот увидите. Для северянина здесь впечатлений уйма! Одна природа чего стоит! Непрерывное разнообразие до самого Батуми!
— Батуми? Почему Батуми? Ведь я же не…
— Потому что там — стоп! Дальше мы ножками не идем. Дальше мы с вами воспользуемся великими достижениями современного транспорта. Но предварительно еще подумаем там, на месте, что избрать: поезд или теплоход. Самолет я заранее отвергаю, поскольку предпочитаю ощущать непосредственно всеми своими конечностями и пятью чувствами плюс интуицией всю неповторимую прелесть милой матушки-земли.
Боже мой, что он там такое говорил? Я поискал глазами выход из ресторана. Но далеко от меня был выход из ресторана. А на пути к выходу стояли другие столики, за которыми сидели другие люди. Было бы очень трудно проскользнуть между этими столиками быстро и незаметно, хотя Иван и отворачивался от меня временами, выискивая глазами официанта. А когда официант появился, он сказал:
— Перво-наперво «Букет Абхазии». А к нему закуску. Что там у вас имеется? Семга, икра, мясной салат? Добре! Мечите сюда икру, и семгу, и салат по соответствующей норме на двоих. И апельсинов пяток. А потом два борща и два бифштекса.
Я все еще поглядывал на открытые двери ресторана и раза два даже пытался привстать, чтобы ускользнуть. Но уже было поздно. Столик наш украсился высокой толстой бутылкой с яркой наклейкой и мелкими тарелками с холодной закуской разного цвета. Иван придвинул ко мне полный бокал темно-красного вина и сказал, поднимая свой:
— За успех нашего похода!
Какого там похода?! Не собирался я идти с ним ни в какой поход. С чего он это взял? У меня была совсем другая забота. И, не трогая бокала, я опять с тоской оглянулся на дверь. Он спросил:
— Что же вы? — И добавил, погрозив мне пальцем: — Имейте в виду, что угощаю сегодня я. А когда я угощаю, то отказываться не моги!
Я взял бокал. Если платить за вино и прочее брался он, то это еще как-то меняло дело. Мы соприкоснулись бокалами и опустошили их. Пока я налегал на закуску, он снова их наполнил. И потом мы выпили перед борщом. Потом выпили перед бифштексом. Бутылка была большая, и мы выпили еще и еще. Кроме того, мы все время говорили и говорили, особенно после четвертого и пятого бокала. Он говорил о себе и о своей России, а я говорил о себе и о своей Финляндии. Потом он еще раз наполнил бокалы остатками вина и сказал:
— Знаете, какая идея вдруг меня осенила, простите, забыл как вас звать-величать?..
Я подсказал:
— Аксель Турханен.
— Вот-вот, Аксель Турх… Знаете, что я предлагаю? Давайте выпьем на ты, а? Чего, в самом деле! Нам же вместе топать предстоит неделю целую, а то и две. Закреплять надо дружбу. Да и по возрасту мы не так уж расходимся — лет на семь-восемь каких-нибудь. Зовите меня просто Ваней, идет?
— Идет…
Мы выпили на ты и опять поговорили немного. Заодно обменялись адресами. Он даже записал оба моих адреса, ленинградский и финский. Когда мы вышли из ресторана, нас окружила ночь. Самая настоящая черная ночь с яркими звездами на черном небе и с огоньками вдоль улиц поселка и в окнах домов. Я спросил:
— Почему так темно? Ведь еще вечер — даже восьми нет.
Иван пояснил:
— Потому темно, Акся… Трюх… Трюх… Трюхнев, голубчик ты мой, потому темно, что это юг. Знойный, субтропический юг, а не какой-то там север, где холод, и сырость, и тундра с клюквой.
Я сказал:
— Зато там светло сейчас, где тундра с клюквой. Там сейчас ясный день, понятно тебе это, голубчик ты мой Ваня? Там солнце сейчас вот на такой высоте, метров двадцать над горизонтом. И оно греет, да еще как! Загар дает! А у тебя здесь глубокая ночь.
Он ответил:
— Ну и что же? Пусть ночь, но она полна жизни! Чуешь, как земля теплом дышит?
Я остановился прислушиваясь. Действительно, от земли шло тепло, и асфальт на дороге тоже не успел еще остыть. Листва по обе стороны дороги затаилась в неподвижности, но и от нее несло теплом. Воздух казался густым от запахов цветов и зелени. Людские голоса словно висели в нем не растворяясь. Кроме того, он был полон многими другими звуками. Я спросил:
— Кто это так трещит в траве?
Он ответил:
— Это цикады.
— Какие цикады?
— Такие крупные тупорылые насекомые, сантиметров по шесть в длину.
— А там внизу кто надсаживается?
— А там лягушки концерт задают в свежей луже. Получили ее сегодня после ночного ливня. Вот высохнет она опять — и конец концерту.
— А это что за искры там, в траве? Кто-то не погасил костер? Вот полетели две искры и не гаснут, И еще одна! О, и там искры! Откуда они тут взялись?
— Это светляки. Тоже насекомые.
— А дерево это как называется, похожее на веретено?
— Кипарис. А это вот платан, или чинара, по-здешнему. Даже песня такая есть: «Под чинарой густо-ой мы сидели вдвое-ем!». Не слыхал?
— Нет.
— Ну, так услышишь. Мы сами с тобой споем ее. И на деревья эти еще успеешь насмотреться. Их тут прорва всяких: кипарисы, платаны, бананы, пальмы, инжиры, магнолии, глицинии, клены, липы, буки, вязы, грабы, ясени, маслины, ивы вавилонские, эвкалипты австралийские. Есть самое легкое дерево — пробковое и самое тяжелое — самшит. Все увидишь, и все будет в удивленье тебе, посланцу финских хладных скал, когда зашагаем с тобой по пламенной Колхиде. А сейчас мы разлучимся минут этак на двадцать. Пойду возьму свою поклажу у знакомых. И ты за своей сходи. А встретимся тут. Кто первый придет, тот ждет. Договорились?
— Да…
Он ушел, оставив меня одного на дороге, огибавшей поселок. Я потоптался немного на асфальте, осматриваясь вокруг. Что-то не так опять в моей жизни сложилось, не так получилось. Что-то навалилось на меня и не отпускало. Что-то надо было сделать, чтобы стряхнуть этот груз и сообразить, где я и что я. Легковая машина проехала мимо, ослепив меня фарами. Я отступил в сторону и постоял немного с закрытыми глазами, потом опять осмотрелся.
И вдруг что-то знакомое показалось мне в изгибе дороги. Похоже, что я уже был здесь. Да, конечно же, был! Вот она там, узкая боковая дорога, уходящая от главной вверх. Я дважды проходил по ней сегодня туда и обратно. И я хорошо помнил, зачем проходил. Ведь там были те самые ворота…
На этот раз я долго не раздумывал. Некогда было раздумывать. Оставив позади себя внизу огни поселка, я ступил на боковую дорогу и двинулся по ней вверх. По обе стороны от нее затаилась чернота, наполненная запахами цветов и зелени, и вся она горела мелкими искрами, которые непрерывно вспыхивали и гасли, меняя свои места. Их были миллионы, этих искр. Я поднялся к воротам санатория, освещенным одной только лампочкой. Они были заперты, но калитка рядом, как видно, никогда не запиралась, захлестнутая виноградом. Я вошел в нее, потревожив свисающие листья и гроздья, и оказался в полумраке. Две львиные морды потянулись ко мне с двух сторон, свирепо оскалив клыки. Но они не стали меня рвать на куски. Они были заняты очень мирным делом — выливали из своих разинутых пастей две струи воды в два круглых бассейна, стоящих у начала лестницы.
