Павел Нилин - Знаменитый Павлюк. Повести и рассказы
Но Варя прошла мимо, не заметив его. Он посмотрел ей вслед. Она шла медленно, в желтых сапожках, в кожанке. Она вошла в конторку.
Из конторки она вышла вместе с начальником цеха. И они пошли меж станков.
— Здравствуй, — сказала она, — товарищ Добряков.
— Здравствуй, товарищ Лугина.
И ни тени иронии. Очень серьезно. Добряков даже с заметным почтением произнес это обычное приветствие.
Лугина обошла с начальником весь цех. Потом подошла к Добрякову.
— Я, — сказала она, — прошу тебя, товарищ Добряков, забыть все, что было между нами. Я работаю здесь мастером...
Добряков не сразу понял, что она хочет сказать. Он сначала подумал, что она просит забыть, что они разошлись, и помнить, что он отец. Он обрадовался вначале...
Но она продолжала:
— Я прошу забыть, товарищ Добряков, что мы когда-то были с тобой в каких-то отношениях. Это надо сейчас забыть...
Добряков наконец понял, в чем дело. Он побледнел. Но утвердительно мотнул головой.
— Хорошо. Я ничего не позволю...
И действительно, он все время держался хорошо.
Лугина здоровалась с ним по утрам, недолго говорила о делах. Иногда советовалась. И в этом нет ничего удивительного. Начальник цеха с ним тоже советуется.
Потом Лугина ушла надолго.
Было известно, что она родит...
После работы Добряков, как обычно, обтирал станок, прибирал инструменты, когда к нему подошла шустрая Катя Потехина.
— Слушай, Добряков, ты к Варе Лугиной как относишься?
Добряков поднял голову.
— А тебе какое дело? Ты чего прилезла?
— Не груби, — попросила Катя. — Я никуда не прилезла. У меня есть поручение от ребят. Дело в том, что Варя Лугина родила и мы собираем на подарок ребенку. Это дело добровольное, кто хочет. Не хочешь — не надо. Ребенок и без тебя обойдется...
Добряков покраснел.
— Ты не тараторь, погоди. — И стал расстегивать спецовку.
Во внутреннем кармане у него лежали в одной пачке документы и деньги. Он вынул из нее сто рублей и протянул Кате. Потом, подумав, дал еще десятку.
— Куда это? — засмеялась Катя.
— Ты же сама сказала — ребенку на подарок...
— Так ты смотри, сколько даешь, — развернула деньги Катя. — Все давали — кто пятерку, кто десятку. Симаков дал пятнадцать рублей. А у тебя, смотри, сотня и еще десятка. Ты что пьяный?
— Не твое дело, — отодвинул ее руку Добряков. — Тебе поручили собирать на подарок — ты собирай. А это не твое дело — разглядывать, кто сколько дает. Может, я и две сотни дал бы, но у меня с собой нету...
— Вот это я понимаю! — восхитилась Катя. — Я даже не думала, что ты такой парень. С размахом...
— Ну, ладно, иди, иди! — слегка подтолкнул ее плечом Добряков. — Не люблю эти разговоры...
9
Все были уверены, что Добряков не такой парень, чтобы вдруг потерять душевное равновесие. Но он потерял его. И случилось это как-то просто, еще зимой, когда начались у него по ночам непонятные приступы беспокойства.
Иногда он хотел ночью же встать и пойти к Варе, хотел плакать и просить у нее прощения. Он же совсем не виноват. Ну, сказал глупость — неужели из-за этого надо портить дружбу, разрывать любовь? Ведь он любит ее. Он жить без нее не может.
Но, зная Варин характер, он все-таки не решался идти к ней. Он сидел на тахте и думал. Он думал о том, что теперь он вовсе конченый человек.
Иногда находили приступы озлобления. Он ругался. Он кричал наедине с самим собой, что она истеричка, эта Варька. И зачем он только связался с ней? Это же хамство с ее стороны! Это даже не по-комсомольски...
Но приступы озлобления были кратковременны. Добряков опять тосковал. Он перестал бывать в театрах, не занимался спортом. Он даже работать стал значительно хуже. Он ходил какой-то сонный, потерянный, будто заболевший.
И так проходили дни, декады, месяцы.
Летом он взял отпуск и никуда не поехал. Он почти весь отпуск просидел у себя в комнате, мрачный и апатичный.
Все расчеты его пошли насмарку. Старое расписание засиживали мухи.
Однажды к Добрякову зашли приятели. Они позвали его в Парк имени Горького. Он пошел неохотно.
В парке было большое гулянье. Добряков шел по парку в кругу друзей. Он повеселел немного. Он шел и хлестал себя веточкой по крагам.
И вдруг увидел Варю.
Она шла ему навстречу по Ландышевой аллее. Горели фонари. Крутились карусели. Она шла не одна, а с каким-то парнем. Парень с виду провинциальный, очень молодой. Лет, должно быть, семнадцать. Галстук заколот английской булавкой.
Добряков взглянул на него и озлился. Нашла уже себе кавалера! Добряков хотел, как говорил он, из принципа пройти мимо. Но не мог пройти. Остановился и сказал грубо:
— Подожди.
— Ну, жду, — улыбнулась Варя. — Надо бы сначала поздороваться...
— Здравствуй, — сказал он все еще грубо и, не стараясь скрыть озлобление, покосился на парня. — Ребенок где?
— Дома.
— А ты гуляешь?
— Гуляю, — кивнула Варя. — Вот брат ко мне приехал. Показываю ему Москву. Познакомьтесь...
Добряков протянул ему руку и в первый раз спокойно посмотрел на него. Да, действительно парень походит на Варю. И глаза у него такие же зеленые. Добряков успокоился. Он сказал мягко, обычным своим голосом:
— Варя, отойдем на минутку...
И когда они отошли, он спросил:
— Ну как, ты не надумала? Я ведь, Варя, день и ночь думаю про тебя. Мне очень плохо, Варя. Я не знаю, что делать...
— Пройдет, — улыбнулась Варя. — Пройдет. Мне сначала тоже было плохо. А сейчас хорошо. Я даже удивляюсь сейчас, как это я могла жить с тобой...
— Значит, окончательно не хочешь жить вместе?
— Не хочу, Добряков. И не могу. Понимаешь, как-то все расклеилось, и теперь не склеишь. Я не говорю, что я тебя презираю. Нет. Но я тебя не люблю и, мне кажется, никогда не любила. Жаль мне только, что дружить будет трудно. Ты все-таки неплохой парень.
— Это психология, — заметил Добряков угрюмо. — Как у Достоевского. Или еще у кого-то. Я читал...
— Пусть, — сказала Варя. — Пусть психология. Дай мне веточку...
Он дал ей веточку. И она пошла по аллее, похлопывая веточкой по желтым сапожкам. Вот эту женщину он совсем недавно обнимал, она целовала его, она родила от него ребенка. И все-таки он не имеет никакого права на эту женщину...
Варя пришла на завод. И в первый же день ее позвал к себе секретарь комсомольской организации. Он сказал, улыбаясь приятельски, что неизвестный, о котором говорила Варя, уже известен. Это Добряков. Все уже знают. И все жалеют Добрякова. Он ведет себя крайне странно, плохо работает, начал пить. Не может ли Лугина поговорить с ним, что ли?
— Поговорю, — пообещала Варя. — Но толк-то какой? Разве он послушает?..
— Все-таки, — сказал секретарь. — Я прямо не знаю, как с ним быть.
— Ладно, — сказала Варя.
Но обещание свое она так и не выполнила. Она не знала, о чем разговаривать с Добряковым. Он действительно плохо работает. Но только ли любовь виновата в этом?
Однажды Добряков подошел к Варе и попросил разрешения зайти к ней, повидать дочку. Он уже видел ее раза три, когда Варя жила еще на старой квартире. Недавно ей дали две комнаты. Добряков записал адрес.
Утром в выходной день он выпил для храбрости и, небритый, пошел проведать дочку.
Вари не было. Дома были только Семен Дементьич и какой-то его приятель.
Они пили водку.
Осторожно, на цыпочках, Семен Дементьич подошел к люльке и, приподняв занавеску и спугнув с занавески мух, показал отцу его ребенка. Девочка спала.
Добряков поцеловал ее в лобик и сказал:
— Какая... А? Моя дочка...
Семен Дементьич сказал:
— Да, ничего себе актриса... Есть на что поглядеть...
Потом он пригласил отца выпить с ними. Добряков согласился. Он пил водку, кусал огурец и, разливая рассол по небритому подбородку, жаловался на жизнь. Ну что это действительно за комедия? Он отец ребенка, а должен ходить и смотреть его, как картину в Третьяковской галерее.
Добряков забыл, что он в гостях и что пьет хозяйскую водку.
— На самом-то деле, — сказал он, — я прихожу, и какие-то посторонние люди мне показывают мое же дитя, моего ребенка, которому я, можно сказать, отец...
Наступила неловкость. Приятель хозяина хихикнул. А Семен Дементьич ехидно сказал:
— Насколько я понимаю, это получается как у Вильяма Шекспира. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить...
Добряков понес было стакан к губам. Но, услышав эти слова, он опять поставил его на стол и стукнул им. И, стукнув, закричал:
— Я попрошу, пожалуйста, рот на меня не разевать! Вы тут вовсе ни при чем. Я ей отец! Законный отец и муж...
— Ты вот мне сломай стакан, — спокойно сказал Семен Дементьич. Сломай. Я тогда на тебя не посмотрю, что ты отец и муж...
Добряков ушел рассерженный.
Но через минуту он вернулся. Подошел к окну и закричал:
— Эй, присяжный поверенный...
— Чего тебе?
Семен Дементьич подошел к окну.
— Пряник, — сказал Добряков. — Я пряник девочке принес. Передай, пожалуйста...
Семен Дементьич перегнулся через подоконник и принял из рук Добрякова большой, облитый сахаром пряник.
