Виктор Шевелов - Те, кого мы любим – живут
— Ты идешь или собираешься ночевать в театре? — с улыбкой спросил дядя, когда закрылся занавес.
Выйдя из театра, мы пошли проводить Семеновых на вокзал. Капитан, когда Марина задерживалась допоздна в Кисловодске, с последним поездом провожал ее в Пятигорск. Я в тот вечер решил остаться ночевать в Кисловодске: слишком недоволен я был собой, Мариной, капитаном, чтобы ехать вместе с ними. По дороге на вокзал мои родственники и Семенов делились впечатлениями. Капитан восторгался оперой. Марина изредка, когда к ней обращались, роняла одно-два слова. Я шел молча.
— Молодой человек сегодня что-то не в ударе! — обратился ко мне капитан. — В антрактах преднамеренно избегал нас…
— Надеюсь, — ответил я, — без меня вам не было скучно.
Капитан улыбнулся.
— На этот раз вы сказали правду. А правда всегда хороша.
— Но вы, капитан, на этот раз ошиблись, — ответил я ему в свою очередь, — правда хороша не всегда. Например, ко мне в комнату вошел горбатый, а я ему: «Здорово, горбун!» Какова эта правда?
Капитану — это было видно по его глазам — очень хотелось парировать мое замечание какой-нибудь оригинальностью, но экспромт обычно редко удается, он явно обрадовался, когда в разговор вмешался дядя, и уже не обращался ко мне до самого вокзала. На вокзале мы распростились. Марина, пожимая руку Екатерине Алексеевне, спросила, что она намеревается делать в воскресенье и не провести ли им этот день вместе. Тетя ответила, что собиралась съездить в Пятигорск, а вообще определенно еще не решила и не прочь встретиться. Но я так и не понял, встретятся они или нет.
— А вы, Николай, — повернулась вдруг ко мне Марина, — всегда такой колючий? — глаза ее заблестели.
— Видите ли, — сказал я, — недостатки человека большей частью связаны с его достоинствами. А мы, как правило, замечаем главным образом «колючки»…
— Быть может, нам посчастливится увидеть, кроме шипов, и розы, — не то вопросительно, не то утвердительно сказала Марина.
— Боюсь, как бы розы вы не приняли за чертополох. К сожалению, душа человеческая — не грядка, где все как на ладони. На поверхности ее скорее накипь, чем сущность.
Марша как-то сразу погасла.
— Что ж, видно, и впрямь чужая душа — потемки.
— Чужая, по-видимому, да…
На следующий день утром я тоже уехал в Пятигорск и целую неделю не встречался с дядей. Он передавал через знакомых, чтобы я обязательно приехал, но я все откладывал поездку. Причины у меня были веские, жизнь моя была выбита из привычной колеи, я не мог и не смел поступить так, как того хотелось мне. Марина была несвободным человеком. Легкое увлечение, флирт с такой женщиной, как она, были противны моей натуре. Да и ее тоже. И лучшее, что я мог выбрать, — это не раздувать огня, заставить себя больше не встречаться с ней и тем самым дать возможность восторжествовать разуму. Но чем больше я думал о Марине, тем сильнее, несмотря на доводы рассудка, хотел видеть ее.
Раздираемый противоречивыми чувствами, я отправился наконец в Кисловодск.
Мы встретились у Екатерины Алексеевны. Дядя не смог, как рассчитывал, раздобыть на месте путевку для жены, и тетя снимала комнату в частном доме. Дядя обрадовался моему приезду, упрекнул, что я забыл их, и стал рассказывать, как в воскресенье они с Семеновыми ездили к подножию Эльбруса. Загорелое лицо дяди дышало здоровьем, светилось довольством. Он то и дело повторял, что помолодел лет на двадцать и что жена заново влюбилась в него. Екатерина Алексеевна на подшучивания отвечала тем же, и приподнятое, живое настроение счастливых супругов как-то встряхнуло меня. Я невольно заразился их оживлением, стал в свою очередь перебрасываться с ними шутками.
— Между прочим, — сказала Екатерина Алексеевна, — мы очень жалели, что не было тебя во время поездки к Эльбрусу.
— Кто это «мы»?
— Я, например, капитан Семенов и, — улыбнулась она, — разумеется, больше всех… твой дядя.
— Капитан, оказывается, очень любезен. Как он себя чувствует? — опросил я, пропуская мимо ушей лукавую паузу тетушки.
— Великолепно, особенно в твое отсутствие.
От дяди не ускользнул довольно прозрачный намек жены, и он, не дав мне ответить, воскликнул:
— Ты, Николай, оставь эти глупости! Семеновы должны вот-вот подойти. Мы сегодня ужинаем в «Храме воздуха». И прошу тебя, веди себя прилично.
— Постараюсь исправиться, милый дядя..
— Эх ты, несмышленыш, — вмешалась Екатерина Алексеевна. — Пора бы, кажется, знать, что лучшая оборона — это нападение.
Дядя рассмеялся.
— Сразу видна жена полковника. Ты, матушка, отлично усвоила военную тактику.
В это время как раз и вошли в комнату Семеновы. Марина была опять какой-то новой для меня, и снова я вынужден был признать, что мое воображение бледнеет перед действительностью: природа одарила Марину красотой, не скупясь.
— Приветствую вас и прошу прощения, Дмитрий Николаевич, что задержались, — сказал капитан, обращаясь к дяде. Он был в веселом, приподнятом настроении. Марина, напротив, выглядела грустной. Она молча пожала нам руки. «О чем она думает?» — задал я себе вопрос и, повременив, обратился к ней:
— Говорят, вы весело провели воскресный день?
— Можно было провести еще веселее, — сказала она и повернулась к Екатерине Алексеевне, стоявшей перед зеркалом. — Мне очень нравится это твое платье.
Екатерина Алексеевна принялась рассказывать, с каким трудом удалось ей найти портниху по вкусу.
«Что ж, — подумал я, — тем лучше. Платье занимает Марину больше, чем беседа со мной». Чтобы не выдать своего разочарования и своей боли, я попытался притвориться равнодушным ко всему и по возможности держаться непринужденно.
В «Храме воздуха», когда мы сидели за столом и услужливые официанты подносили новые и новые кавказские блюда, я не выходил из взятой на себя заранее роли. Капитан говорил больше всех, смеялся, шутил и почти не обращался ко мне. Но когда я, не помню уж по какому поводу, коснулся местной легенды о возникновении гор Бештау и Машука, он внимательно выслушал мой рассказ. Я видел, что капитан был ненатурален и всячески подчеркивал, что он «пожил на свете». В силу не совсем ясных для меня причин он старался кому-то доказать, что он и я — люди разных масштабов: один — умудренный опытом, исполненный высоких стремлений, другой — просто юнец. «Что ж, тем хуже для него», — сказал я себе и, когда он вновь стал распространяться о своих стремлениях и о препятствиях, встречающихся на пути, я привел английскую пословицу: «Если бы наши желания были лошадьми, то все бы ездили верхом». Од это воспринял как колкость в свой адрес и ответил мне тем же.
— Вы дурно меня истолковали, капитан, — спокойно ответил я на его резкость. — Жизнь — это действительно удел свершений, как говорите вы. Но я этот удел рассматриваю несколько иначе, не по-толстовски.
— Не понимаю, — искренне признался капитан.
— Толстой говорил: «Берегите себя прежде всего для себя…» На первый взгляд как будто безобидные слова. Но в них скрыта трагедия, если можно так выразиться. А именно: мое желание, я желаю. Такое «я» напоминает мне не человека, а эдакую губку, которая все впитывает только в себя и для себя и ничего не отдает взамен. Что же остается для других? В том-то и беда, что мы стремимся прежде всего устроить свое личное счастье. Жить для других — значит жить для себя, я так понимаю, и в этом, по-моему, суть великих свершений, о которых говорите вы, безразлично, касается это общественной жизни или взаимоотношений с женщиной. «Я люблю, я счастлив» — это еще не означает, что счастлив и другой.
— Вы философствуете. Это естественно. Молодость всегда витает в облаках, — беспечно сказал капитан.
— Может быть, и числится такой грех за молодостью. Не спорю. Но истина бесспорна, что если счастлив другой и если у другого жизнь — красивая песня и этому причиной я, то в этом случае мое желание удовлетворено — я любим, я счастлив. Заметьте — то же «я» приобретает новое звучание. Вы как думаете, дядя?
— Действительно, над этим надо подумать, — ответил многозначительно он.
В уютном небольшом зале «Храма» было шумно, со всех концов доносились обрывки фраз, смех, звучала музыка. Крохотный оркестр разместился в дальнем углу зала, и на маленькой площадке между столиками время от времени кружились в вальсе две-три пары. Улучив момент, я пригласил Марину. Танцевала она легко и свободно. Опьяненный ее близостью, я закружился сильнее и видел только Марину с ее обращенными на меня большими темными глазами и слышал только музыку. Неожиданно для себя я вдруг понял, чего я искал, чего хотел; я не только любил, но и люблю эту женщину. Другого такого чувства в моей жизни уже не будет.
Марина сказала:
— Вы сегодня другой, совсем не колючий. Отчего вы не всегда такой?
