Федор Панфёров - Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

Театр несколько секунд молчал: люди только теперь особенно глубоко поняли, что они отвечают и за плохие соседние колхозы и совхозы, и за соседние машинно-тракторные станции. Егор Пряхин, например, если откровенно говорить, в душе всегда был даже доволен, что у соседа чабана в отаре беда. А тут и он дрогнул и крикнул:

— Правильно-о-о, Аким Петрович!

Его выкрик, словно морской прибой, хлестнул по зрительному залу, и все вскочили, закричали, зааплодировали.

«Вон он какой», — всполошенная всей душой, что есть силы аплодируя, думала Елена и уже бесповоротно потянулась к Акиму Мореву, как тянется трава к теплым лучам солнца.

После всего этого была принята резолюция, и председательствующий Александр Пухов объявил, что работа расширенного пленума закончена, что всех участников пленума театр снова приглашает на спектакль.

— Актеры покажут «Отелло» Шекспира, — оповестил Пухов.

Аким Морев на этот раз не пошел в театр, хотя ему очень хотелось. Привлекала его не пьеса и не игра актеров: он и то и другое уже видел. Привлекало возвышенное настроение участников пленума. Но боль, появившаяся при виде «пробок» на Большом канале, не оставляла его, и он, встревоженный, отправился в обком, где из своего кабинета связался с Иваном Евдокимовичем Бахаревым, упрекнул академика за то, что тот не приехал на пленум.

— Да поймите, Анна Петровна недавно перенесла тяжелую болезнь, а ныне вот-вот одарит меня сыном или дочерью. Что? А? А у вас все еще пусто? — явно поддразнивая Акима Морева, ответил Иван Евдокимович.

— Приветствую грядущее появление потомства. Но у меня к вам вот какой вопрос. — И как Аким Морев ни отводил академика от семейной темы, ничего поделать не смог.

— Беда? На канале? Ну, а я — то тут при чем? — под конец, как бы очнувшись, прокричал Иван Евдокимович в телефонную трубку. — Съездить? Стало быть, все бросить и скакать туда? Комсомолец, что ли, я? Пробки? Какие там пробки? — И опять за свое: — Вы достаньте ящик шампанского. Нет, два ящика. Вот пробки и полетят. Как только Аннушка одарит меня потомством, я вам сообщу, и летите сюда. Кумом будете. А кумой согласилась стать Елена Петровна.

«Словно токующий глухарь, около Аннушки: ничего не слышит, не видит и поэтому, очевидно, ничего не знает. Кум и кума? Чудак. Как за столом-то мы будем вместе сидеть?» И уже со строгостью Аким Морев сказал в трубку:

— Слушайте, академик! Я к вам обращаюсь за советом, как секретарь обкома. На канале берега обвалились, а кроме того, черт его знает, какая-то река подземная выкинула разжиженную дрянь и создала заторы: вода не проходит. Умные люди говорят: нужен земснаряд, берега укрепить цементом.

— Э-э! — воскликнул академик. — Кто это у вас там — умники? Легче новый канал прорыть рядом, чем проделать такую работу. Цемент? Ну, а что, по-вашему, в таких случаях делали люди, когда еще не знали, что такое цемент? В древности, например, рубили ивняк, делали из него нечто вроде матов и загораживали ими песок. Ивняк прорастал, давал побеги, пускал корни, и песку — смерть. И вы заставьте, чтобы каждый колхоз привез по грузовику ивняка. Из него пусть наплетут маты… вроде плетней. Пророют канавы у берегов, где течет песок, набьют сваи и заложат матами. Понимаете? А умники, видите чего, — цемент, земснаряд. Еще бы электроснаряд! Я туда подъеду. Подъеду и вечерком вам позвоню…

Аким Морев положил трубку на рычажок и задумался над предложением академика.

«Да, это просто, — думал он. — Это в сотни раз дешевле и быстрее».

В эту минуту в кабинет вошел Петин и сообщил:

— Татарка, которая выступала на пленуме… Марьям.

— А-а! — обрадованно воскликнул Аким Морев, не ожидавший, что Марьям придет сюда. — Зовите. Зовите, — сказал он и сам вышел из-за стола.

Он встретил Марьям у порога и, не выпуская ее руки, довел до кресла, усадил, спросил:

— А почему вы не на спектакле, Марьям?

— Я пришла к вам, я хочу сказать вам, — не поднимая на него глаз, начала она.

— Я знаю, с чем вы пришли ко мне: видел ваших «дочек», и там, в совхозе, и здесь, на выставке. Я радуюсь за вас, за всю нашу область.

— Да… с «дочками», — сказала Марьям и подняла на него глаза, и глаза эти говорили: «Посмотри на меня, и ты поймешь, зачем я пришла к тебе».

Он не посмотрел: пусто у него было на душе, как пусто бывает в степи после пожара.

«Марьям, Марьям, — мысленно проговорил он. — Я сестрой тебя могу назвать. Другом могу назвать. Но любимой — нет! Да и не место здесь об этом говорить. — Но когда он мысленно произносил эти слова, у него на душе что-то ворохнулось, и он подумал: — Нет. Видимо, я еще не мертвец».

Марьям, когда шла сюда, не ощущала стыда. Все ей казалось просто и ясно: подойдет к нему, и он примет от нее самое дорогое, то, что она так берегла… И… и он… От него исходит вежливая, но холодная ласка.

— Простите… Я потом приду к вам, я потом скажу вам, — еле слышно прошептала Марьям и покинула кабинет.

«Степное солнце», — глядя ей вслед, подумал Аким Морев и тоже вышел из кабинета…

Елена перехватила его на полпути к дому, вывернувшись откуда-то из ночной тьмы.

— Здравствуйте, Аким Петрович, — глухо сказала она и со скрытой виноватостью протянула ему руку.

— Здравствуйте, — вздрогнув от неожиданности и не сразу узнав Елену, ответил он довольно суховато, а уловив во всем ее облике виноватость, даже приниженность, добавил теплее: — Здравствуйте, Елена Петровна, — и почувствовал, как перед ним все сразу ожило, засветлело, как перед человеком, который спал в комнате с закрытыми шторами, и ему казалось — еще ночь, но вот шторы раздвинулись, и в комнате заиграли мужественные лучи солнца… Так и сейчас на душе у Акима Морева все посветлело. «Она все такая же непосредственная, как ребенок», — по-своему поняв ее виноватый вид, подумал он.

А Елена, не выпуская его руки из своей и не зная, что еще сказать, повторила:

— Здравствуйте.

— Да, здравствуйте, — повторил и он, не останавливаясь.

Елена шла с ним так близко, что он ощутил теплоту ее тела, всем своим существом потянулся к ней, забыв даже о том, что они идут улицей; но вдруг перед ним всплыла та Елена — в вихревом танце, а поодаль — Ермолаев. И Аким Морев у парадного произнес:

— До свидания.

— Я жду, — еле слышно сказала она.

Он собрал все силы и ответил:

— Я как… — Он хотел было сказать «как дурак», но сказал мягче: — Я как юноша тогда поехал к вам, захватил с собой паспорт… чтобы, чтобы… — Он задохнулся. — Чтобы объявить всем: «Мы муж и жена». А вы? Вы проплясали передо мной бешеный танец и умчались со своим другом. Для вас то была шуточка, а меня та шуточка чуть не свалила с ног.

— Аким! — прошептала Елена. — Прости. Хочешь, я сейчас пойду с тобой… и не уйду?

И опять был какой-то миг, когда чувство чуть не побороло его рассудок.

— Нет. Если у вас есть ко мне то большое, что позволяет вам прийти ко мне, проверьте его временем.

— Аким…

— Я для вас пока, Елена Петровна, не Аким, а Аким Петрович. Вы не допустили меня к себе, как наша полупустыня вчера не допустила воду. — И, высвободив руку из ее цепких рук, он скрылся в парадном.

Глава девятнадцатая

Аким Морев стремительно вбежал на пятый этаж и, войдя в квартиру, распахнул окно. За эти минуты он заново все передумал. В самом деле, к чему «форснул»? Елена пришла к нему сама, первая, и могла бы сейчас быть здесь, в этой холостяцкой и скучной квартире. Без Елены квартира напоминала пустую бочку. Конечно, если бы он не занимал в городе положения секретаря обкома, то непременно кинулся бы вдогонку Елене. А то — вдруг кто-нибудь да и увидит. Лучше вот так: позвать ее.

«Ведь любит. К чему же твоя поза?»

На улице горели фонари, освещая липы, акации. От деревьев падали тени и, лениво шевелясь, узорами разрисовывали асфальт.

— Балабол! Зачем отогнал? — прошептал он и подошел к телефону, намереваясь позвонить в гостиницу, чтобы там разыскали Елену. Но аппарат громогласно зазвонил… и послышался голос Петина:

— Аким Петрович… этот… Бирюков…

— Что ему? Я же сказал: явиться на бюро.

— Застрелился. Лег на кровать и бах… в сердце.

— Мерзавец: в партию выстрелил! — прокричал Аким Морев и не положил, а кинул трубку на рычажки, как кидают негодную вещь, но тут же услышал: зубы у него часто-часто застучали, а по всему телу пошел зуд. Шагнув от стола, он вниз лицом свалился на диван и простонал: — Ай! Что я наделал? Вот тебе и чуткое отношение к людям.

Так он пролежал минут пятнадцать, двадцать. Телефон снова резко зазвонил. С большим усилием Аким Морев взял трубку и опять услышал голос Петина:

— Аким Петрович! Хирург сообщил: пуля миновала сердце… задела низ легкого… навылет.

— Ох, Петин… Мне показалось, та пуля ударила в меня. Скажите хирургу, во что бы то ни стало нужно спасти Бирюкова. Обязательно. А когда Бирюков придет в себя, передайте: зря это он. Ну, пожурили бы на бюро обкома, вздрючку бы дали… а он — стреляться. — После этого Аким Морев еще в большей тоске по Елене заходил по комнатам, заглядывая то в одно, то в другое окно, ожидая: вот-вот появится в электрическом освещении Елена. Разыскивать ее по телефону было неудобно: в гостинице стрелялся человек, а секретарь обкома ищет свою возлюбленную.