Уходящее поколение - Валентин Николаевич Астров
Пересветов прочел их все. Читал вместе с Аришей. Некоторые письма вызвали у них улыбки; например, четвероклассник Володя Н. сообщал редакции «Огонька»: «Были случаи; что большие ребята иногда стукнут. А так хорошо, мне нравится в интернате. Я горжусь своей школой». Сергей Т. из 6-го класса писал: «Мало времени погулять, подышать свежим воздухом, поиграть в футбол или хоккей… Если создать между нашим и тем интернатом среднее арифметическое, будет очень хорошо, хотя я, наверно, переборщил. Думаю, за эти слова мне не попадет».
«Я сам учился с Ритой в том интернате, и мне там нравилось, — признался И. — Там было больше свободного времени. Когда я пришел в наш интернат, мне было очень трудно. Тут каждая минута занята. Но привыкнув, я понял, что так лучше, легче будет в жизни».
Были очень проникновенные письма, особенно старшеклассниц. «Раньше я никогда не была в таком дружном коллективе и думала только о себе самой, — писала Галя И. (10-й класс). — А здесь я научилась жить вместе со всеми. И здесь я поняла, что такое труд. Здесь мне всё-всё нравится! И как время быстро проходит, до выпуска уже только семь месяцев. Не знаю, как смогу расстаться с интернатом, и мне больно, когда кто-то говорит, что здесь нехорошо, нет свободы и пр. Кто, кроме учителей и ребят, стал бы заботиться о Рите так, как в нашем интернате? Никто! Она должна гордиться, что ее приняли в такой дружной семье».
Были письма, резко осуждавшие Риту. Тоня А., председатель школьного совета, обращалась к ней: «Ты, наверное, считаешь, что «вольность» — это когда в интернате делают всё что захотят? В любую минуту можно уйти, «вольно» взять чужую вещь у твоей подруги и не вернуть? Можно разбить стекло, и никто ругать не будет? Тебе не нравится, что мы побывали во всех союзных республиках и почти во всех братских социалистических странах? Вообще, считаю, неблагодарный ты человек».
— Рассуждают как взрослые женщины, — говорила Ариша. — Это не «леди» из того пансионата, о котором рассказывает Кэт, зато настоящие люди.
— Чем же все это кончилось? — спрашивал Пересветов у Долинова, возвращая папку с письмами. — Внесли вы какие-нибудь изменения в интернатский режим?
— Кое-что да. Удлинили прогулки на свежем воздухе. Сделали необязательным бег вокруг дома после утренней зарядки, против которого возражают кто послабее. Тем, кто заслужил звание «почетного дружинника», разрешили выходить без спроса за пределы территории интерната. Создали комиссию из представителей отрядов с участием школьного врача для контроля над составлением меню, — были жалобы на однообразие блюд. Все это я довел до сведения ребят на общешкольном собрании, где поставлен был вопрос: «Как нам жить дальше». Поведение Риты собрание осудило единогласно, ее «вольная жизнь» пришлась нам не ко двору. Все у нас знают, что интернат, который она расхваливала, расформирован из-за отсутствия в нем порядка и дисциплины. Я объяснил собранию, почему мы не можем удовлетворить некоторые требования авторов писем — отменить библиотечный час и тому подобное.
— И вас поняли?
— При голосовании резолюции, одобрявшей наш режим, не было ни одного голоса против или воздержавшегося.
— И Рита голосовала за? Была она на собрании?
— Была и, должно быть, вместе со всеми проголосовала. Я вам скажу, лет пять-шесть тому назад мы на такой эксперимент еще не могли решиться. А теперь мы так морально выросли, добились такого единства в общешкольном ученическом коллективе, что страхи районо оказались напрасны. Между прочим, Сухомлинский считал создание общешкольного ученического коллектива в нынешней обычной школе практически невозможным, и его можно понять. Выпуская десятиклассников каждую весну, школа в их лице лишается наиболее зрелого из ученических коллективов; в воздух летят сложившиеся в нем за десять лет традиции, приложенный к нему труд преподавателей. А мы ничего подобного не переживаем: разновозрастные отряды практически вечны, у нас есть воспитатели, ведущие свой отряд со дня его создания все 17 лет. Ушло весной из отряда несколько человек, окончивших школу, — он пополняется несколькими четвероклассниками, только и всего. Остаются те же выработанные традиции, сохраняется накопленный педагогический опыт. Оттого мы и добиваемся стабильности, недоступной для обычных школ.
Пересветов знал, что Леонид Леонович не просто «похваляется» перед писателем: за образцовое руководство интернатом он уже лет десять тому назад награжден был редкой для учителя почетной медалью имени Надежды Константиновны Крупской, а недавно ему присвоили звание заслуженного учителя РСФСР. Разновозрастные отряды у Антона Семеновича Макаренко просуществовали шесть лет, а у Долинова почти втрое дольше.
…Пересветов как-то спросил у Варевцева: на какие препятствия наталкивается их эксперимент? Тот ответил вопросом.
— Это вы для повести конфликтный сюжетец подыскиваете? Стоит ли вам размениваться на мелочи? Препятствий, как во всяком новом деле, до черта: бюрократизм, непонимание, косность… Про них и читать-то оскомину набило. Ну и, конечно, финорганы… Устранят все это не жалобы, а успешность эксперимента. Пропаганда его результатов — вот чем вы можете нам помочь.
Дмитрий Сергеевич «взял на абордаж», как он, смеясь, выражался, чуть ли не всю пересветовскую семью. Кэт заинтересовалась применением его принципов к преподаванию английского языка; Леночке, окончившей музыкальное училище, он поручал посещать и конспектировать уроки музыки интересовавших его преподавателей.
Не нарушил семейную педагогическую традицию и Саша, к описываемому времени уже Александр Борисович, человек семейный, одаривший своего деда правнуком. Окончив филологический факультет пединститута, он по собственному почину поехал преподавать литературу в сельской школе и там на свой страх и риск проводил собственный эксперимент: на уроках подвергал серьезнейшему художественному разбору пушкинский роман «Евгений Онегин».
Наталья Константиновна уже несколько лет работала в экспериментальной лаборатории Варевцева, вела младшие классы.
— Митя меня в историки превратил, — шутя жаловалась она своему отцу. — Малышам рассказываю о зарождении речи, счета и письменности у первобытных людей, объясняю, что речевое общение, в отличие от животных, понадобилось им для совместного ведения общественного хозяйства. Рассказываю, как от звуковых сигналов люди перешли к словам, к письму иероглифами на камнях, к письму на бересте, на пергаменте и лишь потом на бумаге.
— И что же дети?
— Слушают как сказку, разинув рты. Какую-нибудь историю присочиню, как дикари на страшного мамонта охотились и как друг друга на помощь звали. Тут самое главное — на крючок интереса их подцепить. То же и со счетом. Язык и математика усваиваются исторически, с их истоков; математика — с понятия о величине: больше, меньше. Объясняю, что дважды два не всегда четыре… Ну и так далее. А по старым программам вдалбливали детишкам грамматические правила и таблицу умножения, и они скучали, не понимая, откуда взялись и для чего
