Мечты сбываются - Лев Маркович Вайсенберг
Шамси не договорил и безнадежно развел руками, но для Ругя и этого было достаточно, чтоб сделать вывод…
Из «Скупки» Шамси и иранец вышли одновременно.
— Не знаю, старик, что плохого я тебе сделал, что ты мне так навредил? — начал иранец с обидой в голосе. — Знал бы я, что у тебя такой вредный язык, — дорого дал бы за твое молчание.
Шамси отшутился:
— Выходит, люди правильно говорят: молчание — золото!
— На твоем-то молчании двое, во всяком случае, заработали бы — ты да я.
— Зато кто-то третий потерял бы!
— Перепало бы и этой толстой бабе, заведующей магазином, — без этого ни одно дело не делается среди нас, купцов.
— Да не про нее я! — оборвал Шамси в сердцах: его задело, что иранец так непочтительно говорит о Ругя.
— А про кого же ты? — удивился тот.
Шамси помедлил и с важностью ответил:
— Про государство.
Иранец небрежно отмахнулся:
— Думать людям нужно прежде всего о себе! Так меня с малых лет учили. А если уж говорить о государстве, — как здесь у вас теперь водится, — то много ли значит для этого вашего государства две сотни рублей?
Шамси вслушался… Почему так знакомы ему эти слова? Шамси напряг память… Да ведь он сам этими же словами возражал Ругя, когда она пробирала его за ковер Рустам-аги — будь тот неладен!
С неделю назад Шамси затруднился б найти достойный ответ на подобные слова иранца. Теперь, подражая Ругя, он уверенно, строго сказал:
— Много ли значит, говоришь ты, две сотни рублей? А беречь нужно, уважаемый, каждую государственную копейку!
Иранец изумленно оглядел Шамси… Не похоже, что старик сильно советский. Скорее всего — наоборот, сам из бывших торговцев, судя по тому, как оценивал ковер. Хорош же он в таком случае!
— Видать, советская власть тебя так сильно обласкала, что ты печешься о ней больше, чем о нашем брате торговце! — сказал иранец со злой усмешкой, стремясь побольней уколоть того, кто только что был ему помехой, принес немалый убыток, да к тому ж еще издевается сейчас над ним!
Шамси и впрямь почувствовал боль: неужели прав иранец и незачем ему, Шамси Шамсиеву, бывшему владельцу коврового магазина, так уж воевать за эту «Скупку»? Что дала она ему, старику, эта «Скупка»? Деньги от продажи чужих ковров, плывущие мимо него в чужие руки? Унижение перед женщиной, бывшей женой? Досаду на этого бестолкового малого Ильяса?
Но Он тут же опомнился и, стараясь не выдавать своего волнения, степенно промолвил:
— Мы оцениваем товар по справедливости: «Скупка» — не лавочка, не шайтан-базар, а советский государственный магазин. Понятно?
Он не стал дожидаться ответа и, не простившись с иранцем, перешел на другую сторону улицы.
ШТАТНЫЙ
В один из ближайших дней Шамси занялся оценкой большой партии ковров, поступившей в «Скупку» за время его болезни. По обыкновению, ему помогал Ильяс.
Была уже проделана немалая часть работы, когда Шамси приказал:
— А ну, Ильяс, принеси-ка из кладовой большой текинский, который так расхваливала Ругя-ханум, — посмотрим, что это за товар!
Ильяс вышел и спустя минуту вернулся, неся на плечах большой, свернутый в трубку ковер.
— Да не этот же, а большой текинский! — с досадой промолвил Шамси, едва Ильяс опустил ковер на пол.
Ильяс отнес ковер в кладовую и вскоре вернулся с другим ковром.
Шамси побагровел:
— Да ты что это — издеваешься над стариком? Я тебе ясно сказал: большой текинский! А ты что приволок? Сначала эрсаринский, а сейчас — иомудский. Башка баранья!
Ильяс огрызнулся:
— Чего вы меня, товарищ Шамсиев, ругаете? У вас, я слышал, уже ваш дед торговал коврами, а у моего отца я, кроме рваного паласа, никаких ковров в глаза не видывал.
— Ну и незачем, значит, было лезть работать в «Скупку»! В этом деле нужна голова! — Шамси для убедительности постучал пальцем по лбу. — Да и зарабатывал бы ты в другом месте не хуже, чем здесь.
«Незачем было лезть в „Скупку“?»
Казалось, эти слова не столько обидели, сколько удивили Ильяса.
— А вы, товарищ Шамсиев, знаете, как я сюда попал?
Шамси пожал плечами: ему-то что за дело, как сюда попал этот парень? Своих забот хватает! Он, Шамси Шамсиев, — эксперт-специалист по ковровым изделиям, его дело — оценивать товар, а не болтать с рассыльным.
— Хотите, я вам расскажу? — предложил Ильяс, не дождавшись ответа.
И так как бо́льшая часть работы была уже проделана и наступил час перерыва, когда следует освежиться чаем, за которым приличествует беседа, то Шамси великодушно произнес:
— Ну что ж, так и быть, рассказывай… Только сначала позаботься насчет чая…
Матери своей Ильяс не знал: произведя на свет худенького недоношенного младенца, она скончалась от родильной горячки — бессильны оказались песнопения муллы и заклинания бабки-повитухи у постели больной.
Отца своего, бедняка-крестьянина Ленкоранского уезда, Ильяс помнил смутно. Не будучи в силах прокормить себя и сирот нищенским заработком батрака, тот решил заняться охотой. Вооружившись заржавленным старым дробовиком, вышел он однажды к низовьям Куры. Там неожиданно встретился он с большим барсом, вступил с ним в смертельную схватку. Никто, кроме птиц, не видел их поединка, но рассказали о нем людям не птицы, а истерзанный труп отца Ильяса и потемневший кровавый след зверя, потерявшийся в речной заросли.
Сироту взял на воспитание мулла, рассчитывая: вырастет мальчишка, станет покорным преданным работником, слугой. Но мулла ошибся: он обращался с сиротой жестоко, и тот, едва достигнув двенадцати лет, сбежал. Куда? Куда глаза глядят! Ильяс беспризорничал, попрошайничал, скитался по селениям и городам, попал в Баку. Без крова, без родных, он и здесь беспризорничал, попрошайничал, летом спал на бульварных скамьях, зимой — в котлах, в которых
