Сергей Сартаков - Пробитое пулями знамя
Буткин?!
Да. И тоже в арестантском. Он успел мне шепнуть, что побег будет устроен в дороге. Ну вот, я с ним и убежала. — Сильное волнение вдруг охватило Анюту, она застегивала ворот рубахи и никак не могла продавить пуговицы в петли. — Не отошли еще с морозу руки… Алеша, все дело в том, что Буткин оказался предателем…
Так я и знал! — воскликнул Алексей Антонович. — Я всегда не верил ему…
…Об этом тоже скажи Михаилу Ивановичу. Ну вот, я, кажется, почти и готова.
Но как ты убедилась, что Буткин предатель? И в чем? Михаил может спросить.
Слишком много, Алеша, было всяких «почему» в нашем побеге. Почему-то побег был устроен именно здесь, а не в другом городе. Почему-то поезд остановился далеко от вокзала, где нет фонарей. Почему-то все стражники спали, когда Буткин открывал отмычками двери. Почему-то бежали мы только двое…
Но если заранее были подкуплены люди! — перебила Ольга Петровна. — Что же тут удивительного?
Так думала и я. И потому бежала с легким сердцем. Но этих «почему-то» потом оказалось и еще больше. И я постепенно поняла, что рядом со мной идет человек, продавший свою совесть, а полковник Козинцов поручил ему через меня выследить Михаила Ивановича.
— Какой негодяй! — с отвращением сказала Ольга
Петровна. — Ты не ошиблась, Анюточка? Для чего бы он стал делать это?
Не знаю… Видимо, побоялся военного суда, запуган был каторгой за соучастие в восстании. У него и так было уже много арестов… И притом… его постоянная ненависть к Михаилу Ивановичу… Это все сквозило в его разговоре со мной… Не прямо, но я поняла… Боже, до чего мало времени! Сотни мелочей — и все сейчас не перескажешь… Но это все так.
А по-моему, тебе вовсе нет надобности спешить. При такой ситуации никто не станет тебя арестовывать в моем доме, — повертываясь к ней, сказал Алексей Антонович. — И мы обдумаем хорошенько, как тебе скрыться.
Меня здесь могут арестовать жандармы Киреева, которого Буткин не успел предупредить.
Буткин сделает это прежде всего, — возразил Алексей Антонович.
Он этого не сможет сделать, потому что он… убит. Из этого вот револьвера… — и рука Анюты вновь вздрогнула. Она взяла револьвер со стола и сунула его за пояс. Заметила, как переменился в лице Мирвольский. — Я вырвала у него "во время борьбы… Это была необходимость, Алеша… Словом, теперь военно-полевой суд для меня обеспечен.
Ольга Петровна вдруг быстро шагнула к двери, приподняла портьеру, вслушалась.
Алеша, тебе не показалось, что кто-то перепрыгнул к нам во двор?
Алексей Антонович тоже прислушался.
Нет, мама. Да отсюда вряд ли можно и услышать.
Просто развинтились нервы, — виновато проговорила Ольга Петровна.
Я выйду во двор и посмотрю, — сказал Алексей Антонович.
Не надо, — остановила его Анюта, — я уже ухожу.
Поэтому в особенности нужно.
Если есть слуховое окно, ни тебе, ни мне лучше во двор не выходить, — Она уже улыбалась, хотя и принужденно. Даже попыталась шутить. — А это все, что осталось от Анюты, пожалуйста, сожги, Алеша, — она подгребла ногой к печи тюремную одежду. — Как удивительно получается: в новый путь каждый раз я ухожу из вашего дома и всякий раз уношу что-нибудь твое, Алеша.
Она обняла Ольгу Петровну, Алексею Антоновичу подала руку, задержала ее, может быть, чуть больше, чем положено, и пошла.
Алеша, покажи мне этот путь… к звездам.
Ольга Петровна осталась одна. Постояла с закрытыми глазами. Да, Анюта начала свой путь к звездам. Но разве обязательно ей для этого нужно было отказаться совсем от любви? Как в жизни все сложно и запутанно! Когда создается одно, непременно разрушается другое. Впрочем, всегда создается лучшее…
Она подсела к круглому столику. Ей что-то попалось под ноги. Тюремные башмаки Анюты… Ольга Петровна толкнула их под свисшую до самого пола плюшевую скатерть. Задумалась. Стремительно вертится колесо жизни. Дождутся ли безоблачного счастья для себя все эти люди, сейчас стремящиеся к звездам? Дождутся ли?.. Почему «дождутся»? Добьются ли?.. Она услышала шаги сына.
Ну что, Алеша?
Все благополучно, мама. Мы с Анютой крались так, словно возле сеней уже стояла полиция, Вместе поднялись на чердак, из слухового окна я показал ей тополя. Она прошла по крыше, как тень, спустилась по ветвям. Я даже не расслышал, как она спрыгнула на ту сторону. Какая все-таки она ловкая и смелая! Мама, у меня никак не укладывается в сознании: Анюта вынуждена была стрелять, она убила… Не в бою, а в борьбе один на один…
Алеша, она убила предателя.
Все равно, для этого нужно большое мужество.
Сталь всегда закаляется в огне, Алеша. Ты замкнул дверь к лестнице на чердак?
Да. Ключ повесил на прежнее место. Сейчас я отнесу все эти вещи на кухню и буду жечь… Но я не могу забыть ее слов: «Все сжечь, что осталось от Анюты».
Она хотела сказать: «от прежней Анюты». И ее слова «к звездам» значат: на путь самой опасной, смертельной борьбы.
Я так ее и понял. И все же в этих словах есть и какой-то иной оттенок. Мама, это, может быть, ребячество, моя приверженность к символам, но я сожгу сегодня вместе с вещами Анюты свою фетровую шляпу. Ту, в которой всегда я был только доктор Мирвольский. Ты не станешь смеяться?
Нет, не стану. — Ольга Петровна поднялась, стала убирать в гардероб свои платья, набросанные на диван. — А дрова из кухни, Алеша, принеси сюда. Мы эти вещи сожжем здесь.
Алексей Антонович посмотрел на нее с благодарностью.
Й потом здесь тяга сильнее, — как бы к чему-то сказанному ранее, прибавила Ольга Петровна. — Захвати еще большие ножницы. Эту штуку придется изрезать на части, так она в печь не войдет.
Алексей Антонович принес дрова, ножницы, искромсал серый тюремный бурнус Анюты на крупные куски, открыл дверцу печи и оглянулся:
Мама! А Новый год? — он вынул часы, посмотрел: — Двадцать восемь минут второго…
Забыла! Совершенно забыла… Да теперь все равно… Затопи, пожалуйста, печь. Начинаются будни.
Сухие сосновые дрова горели веселым желтым пламенем. Дверца печи подрагивала от сильной тяги. Сквозь поддувальную решетку начали падать мелкие золотые угольки. Алексей Антонович, сидя на низенькой скамейке, брал проволочными щипцами куски тюремного бурнуса и засовывал в топку.
Как гудит в трубе, — пробормотал он, — мороз, должно быть, еще усиливается…
Резкий, сильный стук в калитку заставил его вскочить на ноги. Ольга Петровна тоже встала. Они посмотрели друг другу в глаза.
Алеша, иди открывай. Не торопись. И не пускай сразу в мою комнату. Скажи, что я не одета. Я здесь все доделаю. — Она быстро притянула сына к себе, поцеловала в лоб. — Будь мужественным, Алеша.
Алексей Антонович выбежал в зал, за ним опустилась портьера, два раза щелкнул ключ в замке.
Теперь стучали уже в сенечную дверь, яростно, без перерыва, сотрясая стекла в широком кухонном окне. Мирвольский постоял впотьмах, потом на ощупь сорвал с себя галстук, накрахмаленный воротничок, швырнул их в свою комнату, стащил пиджак и, снова вдев его в один рукав, выбежал в сени.
Ночная тишина квартиры наполнилась грохотом мерзлых сапог, чертыханьем, простуженным кашлем и бряцаньем шашек. Мирвольский зажег на кухне лампу. Ага!
Киреев, три жандарма, ощипывающих ледяные сосульки с усов, и жмущийся к дверному косяку Лакричник.
Павел Георгиевич, такого я от вас не ожидал, — вздрагивающим голосом сказал Алексей Антонович, — вы чуть не высадили дверь.
Киреев пьяно засмеялся. Он был еще под густыми парами. Ушел прямо с праздника от Баранова, потому что Лакричник прибежал туда: дело не терпит отлагательств — а на кого можно понадеяться в новогоднюю ночь? Он пренебрежительно оттолкнул Мирвольского и, оставляя за собой плитки спрессованного снега, отвалившиеся с каблуков, пошел в комнаты.
Знаю, что вы, так сказать, не ожидали, поэтому и нагрянул к вам неожиданно. За беспокойство прошу простить, приходится второй раз гостить у вас на елке. Надеюсь, сегодня вы окажетесь любезнее, чем в первую нашу встречу у вас. При полном содействии с вашей стороны вся эта так называемая процедура много времени не займет. Почему вы долго не открывали?
Я собирался лечь в постель, разделся, и вдруг этот ужасный стук…
Киреев заглянул в комнату Алексея Антоновича. Покачал головой:
Но ваша постель, так сказать, совсем еще не приготовлена.
В своем доме я не считал обязательным вводить тот порядок, какой, возможно, принят у вас, Павел Георгиевич. Я всегда раздеваюсь прежде, — проговорил Мирвольский, становясь постепенно спокойнее.
У вас в квартире находится посторонний. Кто он и где он?
Посторонних у меня нет никого.
Предупреждаю вас о самой серьезной ответственности за свои слова. — Киреев взял стул и грузно уселся на него прямо посреди комнаты. — Превосходная елочка…
