Элигий Ставский - Камыши
— Слишком неожиданно. Подумаю, — засмеялся я, подавая ему руку.
— Вы сколько еще здесь намерены быть? — спросил он.
— Трудно сказать, пока еще есть кое-какие дела, — ответил я.
Он посмотрел на меня, что-то прикидывая, потом сказал:
— А не трудно работать в гостинице?
— Вы, может быть, меценат? — спросил я, улыбнувшись.
— Совершенно верно, — нашелся он и тут. — И по убеждению, и по должности.
Он размашисто написал свои телефоны, протянул мне листок и сказал уже спокойно и вдруг совершенно сонно:
— Ну вот, в союзники я вас зачислил. Напишите хорошую книжку о море, если оно вам понравилось. И не вешайте носа, Виктор Сергеевич Галузо. Если что — звоните. — Положив руку мне на плечо, он чуть подтолкнул меня и засмеялся: — Звоните, — и откровенно зевнул мне в лицо. — Вот и отоспался в командировке.
Я пришел к себе в номер, сложил одеяло и сунул под машинку, чтобы не мешать соседям. А когда рассвело, заметил, что написал целых восемь страниц.
Утром, к моему изумлению, потому что я ни на что не жаловался, явилась женщина-администратор, была чрезвычайно любезна, даже улыбалась: «Не побеспокою?» Открыв окно, посмотрела вниз — на мое счастье или несчастье по улице как раз прогрохотал грузовик, — зачем-то провела ладонью по полу и сказала, что мне здесь, наверное, ай-ай-ай, шумновато: «Как же, как же! Что же вы не сказали?» — и не потружусь ли я «взглянуть на соседний номерок, который рядом и сейчас освободился». Я взглянул. Номерок был с большим ковром посередине, полированной мебелью и шикарным, просторным столом, а самое-то главное — абсолютно тихий, хотя цена была все та же. Когда я перетащил туда свой рюкзак и машинку и спустился, чтобы позавтракать, швейцар, завидев меня, распахнул дверь, приложил руку к фуражке, взять сигарету отказался и сделал попытку заговорить со мной на «вы». Что-то вроде: «Как спали?» Правда, уже через несколько слов он сбился, закурил, похлопал меня по плечу и опять предложил по-свойски:
— На кухню-то пойдем? А? Одна есть молодая — ууу! Я тебя ей показывал. Понравился. Зачем тебе ездить в Тамань?..
Вечером, борясь со сном, я опять сидел в лодке вместе с Петренко. На мне топорщился тот же длинный негнущийся брезентовый плащ. Дребезжание нашего мотора не отскакивало от камыша, а словно вязло в сетке моросящего, но почти по-летнему теплого дождя.
А ведь если Кама втайне от отца действительно встречалась с Симохиным, то за лето могла приезжать сюда несколько раз, и, возможно, это было лишь случайным совпадением, что она оказалась на лимане в тот вечер, когда убили Назарова. Все, нее объяснимо. Тогда можно понять, где пропадал в ту ночь Симохин, явившийся в Ордынку только утром. Если, конечно, версия Бугровского, что Каму видели на лимане, — правда, а не фантазия. И все же это, наверное, правда, и Прохор не только догадывался, а знал об этой любви, потому и следил за Симохиным, потому и отнял у него мотор, не выпускал в лиман, Но до чего же неприемлема была для него эта любовь, до чего она была ему ненавистна, до чего же он противился ей, если даже был согласен, чтобы Симохина подозревали в убийстве, если пошел на то, чтобы любыми средствами разделить их! Именно потому и не хотел, чтобы Кама осталась в Ордынке. Можно вообразить, каким будет наш разговор, как он своей двуликостью… И все это мне помог понять именно Дмитрий Степанов.
Начался туман. Петренко выключил мотор и пересел на весла. Ветра не было, и вода податливо расходилась под нами.
Какими-то другими сделались лиманы с тех пор, как я первый раз увидел их. То ли камыш стал реже, то ли его вообще стало меньше. Но мне все же показались знакомыми очертания близкого берега.
— Остров, где живут косари? — спросил я.
— Нет, то другой лиман. Тростник это, — негромко ответил Петренко и вдруг застыл, насторожившись, и отвернулся от меня. — Веслом плеснуло вроде бы…
— Послышалось, наверное, Григорий, — ответил я, помолчав.
— Эй, кто тут? Чего не отвечаете? — крикнул он, вынул ракетницу, встал и выстрелил.
Мы проткнули тонкую стену тростника и оказались в узкой, освещенной желтым дрожащим светом протоке.
— Вон где стояла, — показал он на примятый тростник.
— А может быть, это кабан, Григорий? — усомнился я. — Поедем…
— Лодка, — упрямо и твердо повторил он.
Мы снова прошнуровали заросли и, только истратив еще несколько ракет, выехали в лиман. Нас едва ли можно было заметить, но и мы тоже плыли, как слепые. Туман утопил совершенно все. Даже черневшая впереди фигура Петренко казалась расплывчатой и почти нереальной. Он греб беззвучно, время от времени останавливаясь, застыв, приготовив ракетницу.
— Опять ведь, — недоуменно вслушивался он. — Вроде как рядом идет… Как играет… Ох, доиграется…
— Неужели слышите, Григорий? — Меня невольно царапнула неприятная мысль: вечером, когда я выходил из гостиницы, в вестибюле почему-то вертелся собутыльник Вериного мужа. Все в том же стандартном костюмчике.
Мы не плыли, а нас как будто затягивало в какой-то навсегда застывший покой. Когда наша лодка цепляла тростник, этот хрустящий шорох казался мне грохотом.
— А не придется, Григорий, менять профессию, если рыбы не будет совсем? — спросил я, когда мы остановились в очередной раз.
— Чего не будет, — негромко отозвался он. — Рыба от нас зависит Дмитрий Степанович сказал: морю наша служба всегда будет нужная. Вот как Назаров работал. Как мне Дмитрий Степанович велел перед смертью, когда мы уже мотор починили…
Кажется, мы въехали в новый лиман. Я взглянул на зеленые светящиеся стрелки своих часов. Без двадцати два. Петренко уже успокоился и спрятал ракетницу. Я подумал, что с таким парнем в лиманах надежно.
— Там вот Назарова, — показал он рукой. — А косари — там. Мы с другой стороны к Ордынке идем. Теперь близко… Эй, стоп! — вдруг крикнул он.
Внезапно совсем рядом с нами, справа, появился темный силуэт большой лодки, словно выросшей из воды. Посередине, не двигаясь, стоял человек.
— Кто здесь? — на вызывающе высокой ноте неожиданно ответил испуганный женский голос. — Кто будете? — уже тверже спросила она.
От удивления я не сразу узнал этот голос, возникший среди лимана. Кама! Она держала в руках шест, хотя на корме ее лодки висел мотор.
— Это вы, Кама? Здравствуйте, — отозвался я. — Вы что же не спите?
— А вот смотрю, кто это тут ночью возле колхозных сетей околачивается… Виктор Сергеевич! — тоже узнала она меня, но дружелюбия в ее голосе я не услышал. Потом, словно чему-то поразившись, она тем знакомым мне жестом обняла себя за живот и согнулась, вглядываясь. На ней был плащ с капюшоном и высокие резиновые сапоги.
— Вот как удачно, — сказал я. — А я в Ордынку. Наверное, даже к вам, Кама. Поговорить с вами наедине нужно по важному делу.
— Так вас тут двое? — недоуменно спросила она.
— Инспектор Петренко из Темрюка, — неожиданно густым басом сказал Григорий.
— А другую лодку, где был один, не видели? — откинула она капюшон, разогнулась и посмотрела по сторонам. — С вами другой лодки нет?
— Нет, другой лодки мы здесь не видели, — ответил я.
Она помолчала, как бы задумавшись, потом подняла шест, собираясь отплыть от нас.
— А чего нам опять говорить? Говорили уже… А ну-ка, инспектор, — вдруг властно приказала она, — давай-ка вот так — прямо в лиман, а я по этой стороне у камыша посмотрю. А вы тогда перелезайте в мою лодку, Виктор Сергеевич, если вам нужно. Я вас отвезу… Не упадете?
Я перебрался к ней. Петренко хмуро смотрел на меня, что-то соображая и не двигаясь с места.
— Я теперь доберусь, Григорий, — сказал я ему.
— Ну, — недовольно и не сразу протянул он. — Ну лады. Сами смотрите…
Еле плеснули весла, и его лодка исчезла. Я встал, чтобы взять шест у Камы.
— Да не мешали бы лучше, — отвернулась она. — Не сумеете.
Она опускала шест, и лодка бесшумно скользила по воде. Только шорох дождя висел над тростником. Но может быть, это даже лучше, что я встретил именно ее да еще и на лимане. Я раздумывал о том, как начать этот трудный разговор. Островки тростника, приближаясь, иногда напоминали лодку и даже человека в ней, но мы никого не нашли, проплыв вдоль длинной стены камыша.
— Наверное, это вы с инспектором и были, — наконец сказала Кама, положила шест, достала из плаща платок, вытерла лицо и нагнулась к мотору. В этой лодке пахло рыбой.
— Посидите немного, отдохните, Кама, — сказал я. — И как же вы не боитесь одна ночью?
— Чего это мне отдыхать? — возразила она, но все же села передо мной. — А может, я и боюсь, откуда вы знаете? А шестом так приложу, если надо…
— Скажите, Кама… Вас, может быть, даже удивит мой вопрос, — начал я. — Подождите, не заводите мотор.
— Какой еще вопрос? — спросила она, ожесточаясь заранее.
