Пётр Вершигора - Дом родной

Мост стоял новый. Дорога была укатана автотранспортом, а сбоку во ржи вилась тропка. Жизнь брала свое. Поля, еще год назад кишмя кишевшие минами, колосились озимыми, ячмень вышел в трубку. И высоко в небе запевал свою легкомысленную песню жаворонок.

Зуев остановился на пригорке и вздохнул всей грудью.

Бескрайние просторы, буйно растущие хлеба, чистый воздух родины, выход из тупика в личной жизни, близкий приезд жены с дочкой в родной Подвышков — все это успокаивало душу. «Буду жить как все живут. Жизнь ведь явно налаживается…»

И он размашисто зашагал, вдыхая всей грудью свежий летний воздух.

Чуть пискнув, отворилась дверь в кабинете Зуева. Он не поднял головы от бумаг. По ногам потянуло свежим воздухом. Машинально двинув коленом, Зуев недовольно глянул. У двери стояла Манька Куцая со скрещенными на животе руками. Она не мигая смотрела куда-то поверх головы Петра.

— Дверь прикрой, гостья дорогая, — поднимаясь из-за стола, радушно проговорил Петр Карпович, широким жестом протягивая женщине руку.

Манька перевела глаза на Зуева, но руки в ответ не дала. Стояла так же безучастно, не двигаясь.

— Да что с тобой? Не случилось ли чего? Давай выкладывай, — быстро проговорил Зуев, встревоженный ее позой.

Куцая молчала.

— Ну и ну! Вот так гостья! — Зуев опустил руку и, круто развернувшись, пошел к столу.

Нарочито медленно усевшись, он опять обратился к Маньке с вопросом:

— Да говори же, что там у тебя! Уж не бросил ли тебя твой благоверный? — И Зуев, вспомнив обожженное, багровое лицо Шамрая, на котором никак не хотели расти даже усы, улыбнулся нелепости своего вопроса.

Чуть качнувшись, как-то невнятно Манька произнесла:

— Отвоевался мой…

— Что? Захворал? Подорвался? — настораживаясь, Петр Карпович опять вскочил из-за стола. — Да говори же ты, черт тебя побери, в чем дело? Какая на тебя беда свалилась, бабонька?

— «К Берлину с боем…» — сказал на прощанье сыночку… когда подошел он к люльке… — Спазма перехватила Маньке горло, но, судорожно глотнув, она договорила, — «а от Берлина под конвоем»… — И опять качнулась на ногах, прислоняясь к стенке. — Да разве ж он, когда вырастет, поймет это? За что его батьку так… «Будет еще дите, — сказал, — на меня не записывай. Зачем ему с самого рождения пятно… такое».

И она беззвучно зарыдала.

Зуев тяжело опустился на стул, словно его не удержали ноги. А Манька, так же чуть слышно пискнув дверью, вышла, как растаяла.

Он не помнил, сколько просидел, уставившись в покрытую бумагой поверхность стола. Затем спохватился: «Что же я? Куда она побежала, глупая баба? Надо же что-то предпринять!» И он потянулся за кожанкой, которая упала с плеча на кресло. Подошел к окну; увидел привычную картину базара, а среди людской толчеи Маньку. Она брела в толпе как слепая, наталкиваясь на людей, повозки. Зуев, на ходу тычась в рукава, бросился вниз по лестнице. На выходе его встретил Ильяшка.

— Ты куда? Слыхал? — буркнул он, озираясь. — Шамрая забрали.

— Куда забрали?

— Ну арестовали парня.

— За что?

— Этого, брат, не объясняют. Есть догадка — в архивах найден компромат. Не иначе. Может, немцам какую подписку давал.

— Этого быть не может. Ручаюсь.

— Ты не горячись, Петро. Смотри, как бы и тебе не пришили чего. В общем, крепко подумай, я тебе говорю — все сначала передумай.

Илья, оглянув улицу, шмыгнул куда-то. Зуев пошел вперед. Он шагал сам не зная куда, думал. Но если бы кто спросил его, о чем он думал, ответить бы не сумел. Вот он прошел мимо школы, где стайкой шумливых воробьев высыпали на переменку Сашкины друзья.

— Здравствуйте, Петр Карпыч. Вы к нам?

Зуев махнул им головой и пошел дальше. Вышел к Иволге. Постоял на обрывистом берегу и зашагал в райком к Швыдченке.

В кабинете у Швыдченки были люди.

— А, Петро Карпыч. Здорово. Как твои дела с учебой? Есть, понимаешь, такие указания из области. От Коржа. А как же. Есть, говорит, возможность отпустить тебя на учебу. Ага, в Москву.

Зуев отрицательно покачал головой. Словно не замечая его жеста и удрученного вида, Швыдченко продолжал:

— Это уже ваше военное дело. Штаты, рапорта и все такое. Вали скорей к своему непосредственному начальству. Наше дело штатское. Уполномоченный райкома ты был образцовый. Дадим тебе дополнительно характеристику, ну справку, что ли… Это я всегда готов подтвердить. Люпином крепко помог колхозам. Тоже отметим. Ну и саперы… Все что надо.

— У меня к вам личный разговор, — тихо сказал Зуев.

— Некогда, товарищ, некогда, — вдруг заторопился секретарь. — Вот приедешь из Москвы на побывку — пожалуйста, поговорим. Ну, ни пуха ни пера, ученый человек.

Военком Новиков встретил его так же. Радушно и уклончиво. Пакет с документами, изукрашенный пятью сургучными печатями, был уже заготовлен.

— Спихиваете? — спросил Зуев.

— Чудак человек. Куда? В Москву на учебу отпускаем. Понял? И уезжай немедленно, дурная голова. Полковник Корж два раза звонил. Ну, понятно?

В кармане был пакет, очевидно с личным делом и характеристиками. Надо было ехать к полковнику Коржу. Но ехать не хотелось. Зуев искал причины, чтобы задержаться в родном Подвышкове. И нашел: в баке не было бензина. Идти в райком клянчить после такого холодного приема Зуев не мог.

«Ладно, смотаюсь-ка пешочком я к саперам. Поговорю с Ивановым насчет Сиборова. Расскажу ему о своих розысках в архиве. У него и добуду горючего…»

— Маманька, — сказал он дома, перед сном, — я в район пойду. Разбуди меня на заре.

Мать молча кивнула головой. Ее встревоженные глаза выдавали тревогу и укор.

«Знает уже про Шамрая. Думает, почему ее сынок — большой начальник — не пойдет, не заступится. Эх, маманька, маманька…» И Петр Карпович отвернулся к стене и натянул на голову одеяло.

Утром Зуев, надеясь «проголосовать», шагал по полевым тропам к колхозу «Заря», и только за Мартемьяновскими хуторами вышел на грейдер. Он и не заметил, как его нагнала блестевшая черным лаком легковая машина. «Таких в нашем районе что-то не видел», — подумал Зуев, когда авто, обогнав его шагов на сто, остановилось. Из машины вышел человек в полувоенном, огляделся по сторонам и открыл дверцу рядом с шофером. Зуев подошел ближе и узнал в вышедшем из услужливо открытой дверцы первого секретаря обкома Матвеева-Седых. Тот хотел что-то спросить у подходившего офицера, поэтому Зуев быстро шагнул вперед, взял под козырек и представился.

— Ну вот и хорошо. Из Подвышкова? Садитесь, подвезем вас, товарищ, — радушно сказал секретарь обкома. «Судьба, значит», — подумал Зуев, влезая в машину. И когда машина тронулась, Зуев повернул голову к сидевшему рядом человеку. Он понял, что это адъютант, личный секретарь или помощник.

«Что он косит на меня глазом?» — подумал он.

— Вы кто будете по служебному вашему положению? — спросил секретарь обкома.

— Замвоенкома, — ответил Зуев. — Отбываю в распоряжение облвоенкома.

— Полковника Коржа?

— Так точно.

— Район хорошо знаете?

— Родом отсюда.

— Очень хорошо, — сказал секретарь обкома. Задумчиво поглядывая на дорогу, он спросил, как проехать в колхоз «Орлы».

Петр объяснил.

Шофер понимающе кивнул головой.

Сидя все также вполоборота, секретарь задал общий вопрос:

— Как у вас, товарищ Зуев, жизнь в районе? Налаживается?

Зуев ответил общими фразами. Машина, мягко покачиваясь, набирала скорость.

Зуев всматривался в дорогу. В голове мелькали незначительные мысли, зависть к мастерству шофера, искусно преодолевавшего ухабы.

Седых, начавший разговор так радушно, вдруг замолчал. Зуев не набивался на беседу, поглядывая на озабоченное лицо сидящего впереди человека.

Петр Карпович не мог, конечно, знать, что озабоченность секретаря обкома имеет прямое отношение к делам, ставшим такими важными в его, Зуева, собственной судьбе, такими важными, что, даже когда раздалась команда «уезжай», он не мог от них оторваться. Седых был озабочен противоречивостью сведений, которые поступали о Подвышковском районе. Ему вначале было очень трудно разбираться в сложностях сельского хозяйства области. Да и не оно считалось главным в те годы. Первоочередной задачей было восстановление промышленности. Инженерные знания в сочетании с партийной активностью и поразительной работоспособностью и выдвинули его на пост секретаря. Первое знакомство с районом у Матвеева-Седых складывалось по тем докладам, которые он получал от завсельхозотделом Сковородникова. В районе был опытный работник Сазонов, А вот райком… как-то не очень… Но еще можно было терпеть. Комашин, предоблисполкома, почему-то помалкивал, когда он хвалил Сазонова, его прямого подчиненного, а Бондарь, тот недавно прямо заявил: «Швыдченко на съедение давать — это уже слишком». Партизанская солидарность? Приятельские отношения? Но за вторым секретарем обкома Бондарем Седых никогда не замечал таких грехов. Лодырей из партизан он терпеть не мог и относился к ним не то что принципиально, а прямо-таки зверски требовательно. Нет, тут не приятельские отношения… А что же? Надо самому на месте разбираться. Хватит уже принимать решения по докладам аппарата…