Фазиль Искандер - Созвездие Козлотура
Сергей поздоровался с ней, чтобы не делать вида, что не замечает ее, и продолжал играть, а она одиноко так постояла еще минут десять-пятнадцать, а потом, видимо, поняв, что Сергей к ней не подойдет, тихо ушла.
Сергей смотрел ей вслед с каким-то щемящим замешательством, и ему жалко было ее и жалко упускать ее, но он чувствовал, что после всего, что было позавчера, он не имеет права на эту девушку и было бы низко продолжать с ней какую-то близость после того, что он не осмелился защитить ее.
Стараясь в какой-то мере оправдаться перед собой, он разжигал в себе неприязнь к ней. Конечно, она не должна была приводить его на эту танцплощадку, конечно, она проявила мелкое тщеславие, показавшись там с ним. Но все же, все же, как это подло все получилось.
Больше Сергей эту девушку никогда не видел, но еще целый год время от времени с гадливой, ничуть не притуплявшейся остротой вспоминал все, что видел и пережил в тот вечер. И только через год он избавился от нестерпимой остроты этого воспоминания, после такого случая.
Провожая товарища по институту, это был не Виктор, совсем другой парень, он стоял на мухусском вокзале, когда вдруг заметил, что какой-то очень здоровый парень собирается стукнуть его товарища.
Сергей преградил ему дорогу. Оказалось, что этот подвыпивший парень, проходя мимо приятеля Сергея, толкнул его плечом. Приятель сказал, что в таких случаях надо извиняться, а этот парень послал его куда подальше, а товарищ Сергея, физически очень невзрачный, показал в ответ ему кулак. Этот подвыпивший парень, увидев показанный ему кулак, счел себя смертельно оскорбленным и ринулся на приятеля Сергея. Именно в этот момент Сергей его и заметил. Остальные подробности он узнал потом.
Сейчас он видел, что рассвирепевший парень рвется к его приятелю, а Сергей преградил ему дорогу и стал пытаться с ним объясниться, но тот упрямо рвался к своему обидчику, и Сергей, поняв, что он грузин, попытался объясниться с ним по-грузински.
— Стыдно, парень, это гость, гость, — повторил Сергей, стараясь воздействовать на гостелюбивую душу грузина.
Но парень этот не на шутку рассвирепел и никак не хотел признавать гостя в приятеле Сергея, и Сергей его уже едва удерживал и почти висел на нем, а тот все прорывался к его приятелю. И в какое-то мгновение Сергей понял, что еще секунда, и гнев этого очень здорового физически парня обратится против него, и тогда он с ним не справится. Сергей вдруг с каким-то точным хладнокровием оценил обстановку и первым изо всех сил ударил парня кулаком в лицо. Парень пошатнулся, но в следующее мгновение ринулся на Сергея.
Первый оглушающий удар Сергея уравнял силы. Они стали драться и, дерясь, выволоклись из дверей вокзала, и Сергей уже видел, что вокруг них столпились зеваки. Парень этот во время драки один раз упал, и Сергей почувствовал, что тот упал от его точного удара; правда, он тут же вскочил на ноги и продолжал драку.
Потом Сергей почувствовал, что кто-то его ударил сзади по шее, потом он вдруг увидел, что его двоюродная сестра, звали ее Лена, выскочив из толпы, бьет его противника закрытым зонтом («Почему-то все женщины по имени Лена бывают боевыми», — успел подумать Сергей, не прерывая драки), потом раздалась трель милицейского свистка. Противник Сергея успел нырнуть в толпу, а Сергея милиционер привел в помещение вокзальной милиции. К счастью, его отпустили, выслушав его объяснение и убедившись, что он трезв.
Парень, с которым Сергей дрался, оказался шофером какого-то знатного председателя колхоза. Этот председатель и шлепнул Сергея по шее, увидев своего шофера дерущимся с ним. Двоюродная сестра Сергея оказалась на вокзале, потому что обещала помочь достать билет для его приятеля.
Случай этот ослабил силу унизительного воспоминания о том вечере, но до конца забыть его Сергей никогда не мог. Он не осознавал, что сила раскаяния по поводу того вечера сама по себе была мощным нравственным светом, предохранявшим его от возможных падений во многих других случаях жизни.
* * *— Сергей Тимурович, идите к нам! — услышал он и поднял голову.
С той стороны костра, так, что ее время от времени прикрывали клубы дыма, стояла жена летчика и, высоко подняв руку, словно стараясь закинуть ее за клубы расползающегося дыма, звала его. Озаренная сзади закатным солнцем, выплывающим из разрывов дыма, с этим эллинским жестом высоко поднятой руки, она сейчас была очень живописна и хороша.
— Давай сюда! — закричал летчик, сидевший у костра. Сергею показалось, что летчик, присоединившись к жене, старается смягчить ее чрезмерное внимание к Сергею.
Сергей спустился вниз, прошел в калитку, закрыл ее за собой и, оглянувшись на собаку, усмехнулся. Пес, наклонив свою большую голову, следил за ним, пока он нащупывал рукой щеколду, чтобы закрыть калитку. Собака ждала, когда кто-нибудь по рассеянности забудет задвинуть щеколду, чтобы выскочить на пляж.
Трудно переступая по глубокому пляжному песку, Сергей подошел к костру и опустился.
— А ну, покажи ногу, — сказал Володя и, наклонившись, взглянул своими острыми прищуренными глазами. — Да, сильно саданул.
— Ничего, — сказал Сергей, — проходит…
Кроме летчика с женой, геолога из Тбилиси, жены Сергея, у костра сидели старик Сундарев, сосед хозяина, и его гость из города, художник Андрей Таркилов.
Солнце уже низко висело над морем, озаряя золотистым светом город, белеющий в сиреневой дымке и в зелени, порт, хорошо видный отсюда, и надо всем этим — горы, величаво-спокойные, с самыми дальними, розовеющими снегом вершинами. Диск солнца все ниже и ниже опускался над морем. Казалось, опускаясь все ниже, солнце теряет прочность своей оболочки и вот-вот выльется огромной золотистой каплей в море.
Черные силуэты лодок, возвращающихся после рыбалки в город, шли параллельно берегу. Сергей вздохнул, глядя на город своей юности. Ничтожный город, но столько ему отдано сердечных сил, что сколько ни уезжай от него, сколько ни живи в других городах, а от этого уже не оторвешься.
…Уха, кипевшая над огнем в большой кастрюле, делалась все пахучей и пахучей.
— Ой, слюнки текут, — сказала жена летчика.
Володя зачерпнул черпаком из кастрюли и, дуя в него, отпил несколько глотков.
— Готова, — сказал он и, сняв кастрюлю с огня, поставил ее рядом. — Женька, Валька! — крикнул он в сторону дома. — Тарелки, ложки, хлеб!
— Сейчас, — раздался со двора голос младшей девочки.
Жена летчика и жена Сергея пошли одеваться, они все еще были в купальниках. Сергей чуть отодвинулся от огня, который, чем ниже к горизонту опускалось солнце, делался все ярче и ярче, словно солнечный свет мешал ему проявить свою сущность.
Летчик расстелил большое махровое полотенце и, вытащив из корзины, стоявшей тут же, рядом с костром, три бутылки водки, сначала поставил их на полотенце, но потом, решив, что они стоят недостаточно устойчиво, мягко уложил их. Из этой же корзины он вынул несколько пучков редиски и зеленого лука и разбросал их вокруг бутылок, как бы смягчая оголенный смысл алкоголя.
Подошли девочки с хлебом, с тарелками и мисками. Пока хозяин разливал уху, подошли и женщины, уже одетые. Хозяин нашел черпаком в кастрюле скорпиона и, стряхнув его в тарелку Сергея, сказал:
— Кушай мясо врага.
Сергей взял в ложку разваренное тело скорпиона, поднес ложку ко рту и, несколько раз сильно подув в нее, отщипнул, вернее отсосал губами несколько ломтей разваренного мяса. Все с любопытством ждали, что он будет испытывать. Сергей ничего не испытал: мясо было невкусное.
— Ну как? — спросила жена летчика.
— Невкусно, — сказал Сергей.
Летчик открыл одну из бутылок и налил всем, кроме детей, по полстакана водки. Жена Сергея отказалась было пить, но в конце концов и ей он символически налил на самое донышко.
— Ну что, поехали? — сказал хозяин, подымая стакан с водкой.
— За вашу удачную рыбалку, — сказала жена летчика.
— Ну, не совсем удачную, — поправил хозяин, кивнув на Сергея. — Лучше выпьем за боевое крещение.
Все выпили за боевое крещение Сергея, и сам он, выпив за свое боевое крещение, почувствовал себя лучше. Ему стало просто хорошо.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила жена.
— Очень хорошо, — сказал Сергей, хлебая душистую уху и кусая хлеб.
— Наверное, скорпион уже действует, — сказал хозяин, улыбнувшись. Считалось, что противоядием от яда морского скорпиона служит его собственное мясо. Разумеется, Сергей этому не верил.
— Скорее водка, — улыбнулся Андрей Таркилов одними глазами.
— Да, водка — великое лекарство, — сказал старик Сундарев, медленно, по-стариковски поднося ложку ко рту. После первой порции водки водянистые глаза старика стали оживать, и он, до этого безучастный ко всем сидевшим на берегу, теперь стал с некоторой теплотой оглядывать окружающих. Он сидел в одних брюках. У него было высохшее тело, прямые плечи и седовласая петушиная грудь, придававшая облику старика некоторую настырность. Длинные руки его кончались огромными, хорошо разработанными кистями, — следствие многолетней работы руками. Когда-то он был художником, но уже многие годы жил тем, что чинил ружья окрестным жителям, делал ножи и металлические браслеты, пользовавшиеся у приезжих женщин немалым успехом.
