Лев Правдин - Ответственность
Поставив чемодан на пол, она подошла к пианино и погладила его полированную черную крышку. Тут ее застала дежурная по этажу, не очень молодая, но очень ухоженная и как бы тоже заново отремонтированная. Розовое лицо, розовые чулки, розовый шиньон, сиреневое фирменное платье. Проводив Асю в номер, она розовым голосом сообщила:
— Семен Иванович просил сказать вам, что будет в четыре часа.
Не сразу сообразив, что разговор идет о Сене, Ася спросила:
— Он что же, давно живет здесь, в гостинице?
— Нет. Он живет в Сосногорске.
— Вы так о нем сказали, будто он тут и живет, так что я подумала…
— Просто мы его хорошо знаем. Он перестраивал нашу «семиэтажку». Я тогда еще только поступала сюда, и все мы работали, и горничные и администрация, — все работали как ремонтные рабочие. А он на нас покрикивал.
Розовое ухоженное лицо, а глаза простые, бабьи, любопытствующие. И говор уральский, с какими-то вопросительными интонациями, совсем как у Митрофановой, которая служила горничной в те военные годы. Ася и ответила ей немного свысока, как в свое время отвечала Митрофановой, которая очень любила совать свой нос в чужие дела:
— Покрикивал? Он что же, такой строгий?
Но дежурная сейчас же расцвела совсем не служебной улыбкой.
— Он человек очень даже хороший. Веселый и участливый. Да вы и сами его знаете.
— Я давно его не видела, — неожиданно для себя призналась Ася. — В чем же он участливый?
— Да во всем. И в горе и в радости он участник. Все у нас его любят…
И так это она бережно сказала, словно от всей души желала счастья им обоим. Асе и самой захотелось быть такой же «участливой», как и Сеня, чтобы показать, что она достойна его.
— И я его люблю, — просто сказала она, — с детства еще.
— Вот как хорошо-то! — как о деле давно известном проговорила дежурная. — Он так и сказал: «Невеста приедет моя».
До назначенного срока еще было достаточно времени. Надо отдохнуть, привести себя в порядок и предстать перед Сеней в самом своем лучшем виде. Он должен сразу же увидеть, что не напрасно ждал ее десять лет. С этой тщеславной надеждой она уснула, и когда проснулась, то долго не могла понять, где она находится.
И прежде чем ей удалось что-нибудь сообразить, она услыхала музыку, приглушенную и смягченную расстоянием. Третий концерт Бетховена! Сеня! Испуганно и в то же время счастливо рассмеявшись, она, как девчонка, ногами сбросила с себя одеяло и босая побежала к умывальнику. Подпрыгивая на прохладных плитках пола, она стала поспешно умываться. «Дура, что я делаю? — подумала она, — вот схвачу насморк. Такая буду красавица с распухшим носом!» Но это опасение тут же исчезло в общем состоянии ликующего ожидания. Она привыкла моментально приводить себя в полный порядок, считая, что больному не всегда безразлично, как выглядит врач. «О господи, совсем не то у меня в голове! Что он мне скажет? Что я ему скажу?»
Она распахнула дверь и сразу увидела Сеню. Играет, а сам ждет, и, конечно, волнуется, и все время поглядывает через плечо, и от этого музыка у него получается какая-то похожая на современную. Но все-таки он прозевал ее появление, и когда оглянулся, то увидел, что она уже бежит к нему в развевающемся белом платье. От неожиданности он уронил руки на клавиши, или он с силой ударил по клавишам, приветствуя ее появление совершенно уже сумбурным аккордом.
Должно быть, этот сумбур явился самым точным выражением их состояния в это мгновение первой встречи и помог им преодолеть то, чего они ждали и чего боялись: первых движений, первых слов и первых взглядов. Все произошло само собой после этого музыкального приветствия, так что ничего они и не заметили: ни взглядов, ни слов.
— Очень удивилась? — спросил он, прижимая ее ладони к своим плечам.
— Я этого ждала. Судя по тому, что я сейчас слышала, музыкантом ты не стал.
— Ты и раньше знала это. Ты все про меня знала. Всегда знала.
Он отпустил ее руки, и она не спеша сняла их с плеч.
Глядя на него с безнадежной нежностью матери, давно смирившейся с тем, что сын ее не оправдал возлагаемых на него надежд, Ася согласилась:
— Раньше знала. Но ведь прошло десять лет… И ты совсем отбился от рук.
— Нет, просто я сам взял себя в руки.
Ему стало немного не по себе под ее укоризненным и, как он думал, непрощающим взглядом, и он поспешил пододвинуть ей стул. Теперь они сидели перед клавиатурой, как будто собирались играть в четыре руки. Так, по крайней мере, он не видел ее глаз и надеялся, что и она на него не смотрит.
— Не властны времена над вами, над временами властны вы, — проговорил он и тут же понял, что невпопад.
— Так можно сказать только один раз и только для одного человека, — печально проговорила она в наступившей тишине.
— А у тебя характер все такой же, — отметил он.
— Характер начинается с детства.
— И ты такая же впечатлительная, как промокашка.
— Это меня мама так называла. А ты почему-то все время говоришь чужими словами.
— Чужими? Они для меня свои и на всю жизнь! — Он снова увидел ее глаза на полированной стенке пианино, смотрящие на него из черной глубины, как из прошлого. — И ты все такая же девчонка.
— Конечно, — Ася покорно улыбнулась в полированной темноте.
— Тогда на тебе был красный свитер с таким растянутым воротом, что твоя голова напоминала цветок в вазе.
— Раньше ты говорил «драный цветок». Тогда ты был намного остроумнее.
— Сейчас ты не похожа на драный! — воскликнул Сеня с нескрываемым восхищением, и это замечание как бы поставило точку на всем, что связано с волнениями первой встречи.
Ася, которую только что сравнили с цветком, настороженно улыбнулась:
— Очень изысканное признание, ничего не скажешь…
— Это у меня вырвалось, — преодолевая смущение, которого раньше за собой не замечал, сказал Сеня.
— И часто «это» у тебя вырывается?
— Нет, не очень. Вообще я хотел сказать, что время смягчает восприятия и оценки.
— Смягчает! А вот этого, по-моему, не надо. Смягчения этого. Ненависть — пожалуй, самое стойкое из всех чувств. После любви, конечно. Нельзя предавать своего прошлого. Нельзя забывать то, что прежде ненавидел и от чего страдал. И ничего нельзя оправдывать.
Сеня размашисто провел по всем клавишам, как бы перечеркивая одной праздничной, мажорной чертой все прошлое со всеми его отшумевшими страстями.
— Не умею жить прошлым. И, пожалуй, не надо, чтобы оно путалось под ногами.
Он встал, очень уверенно взял Асю под руку и повел к окну. Там усадил в кресло и сам сел на низкий подоконник у ее колен, но это ничуть ее не смягчило.
— Зло остается злом, — проговорила она с прежней непримиримостью.
— Глядя на тебя я снова подумал, что время стоит неподвижно.
— Ты хочешь сказать, что я вся в прошлом? Отстала от времени?
— Нет, не хочу. Да это было бы неверно.
— А ты до того изменился, что и не узнать! И многое постарался забыть.
— Что, например?
— Ты был музыкант и мечтатель.
— В юности все мечтатели, и все музыканты или поэты. Не могу же я и сейчас…
— Почему?
— Потому хотя бы, что тогда мы отвечали сами за себя. Мы только еще искали свое место и свое назначение. А теперь мы ответственны за все свои дела. Теперь мы ответственны и сами перед собой.
В этом Ася усмотрела какую-то логику. Впервые за все минуты этой встречи она погладила его тонкие длинные пальцы, напомнив этот знак, известный только им двоим в те далекие времена. Это быстрое поглаживание не имело никакого определенного значения, оно выражало все сразу — ласку, раздумье, просьбу — в зависимости от настроения. Сейчас это было предупреждение, и он понял его значение: «Ты только не сердись, но у меня свое мнение. Хочешь, скажу?» Понял и насторожился.
— Ты прав, мы не дети. Ох, давно уже не дети! Нам доверены очень важные дела, и если мы такие ответственные товарищи, то мы просто обязаны быть принципиальными всегда и во всем. — Ася сжала его пальцы. — И в работе, и в своем отношении к прошлому. Никогда не забуду, как мы с тобой голодали и мечтали о счастливых днях. И мы тогда думали, будто от зла можно спрятаться.
— Теперь-то не думаем…
— Ненавижу всякое зло, всякое! — Ася отбросила его руку и смуглыми маленькими кулаками постучала по своим коленям. — И прошлое тоже!
— Забей кол в его могилу и забудь.
— Не надо смеяться.
— Я не смеюсь. Помнишь Кузьку Конского? Он удовлетворялся тем, что шлялся по кладбищу и оплевывал могилы своих врагов.
— С кем ты меня сравнил? Как ты можешь?
— Не о тебе речь…
— Ты меня за этим позвал? В телеграмме что-то другое, — напомнила Ася с таким возмущением, словно ей был послан вызов на поединок, а не предложение руки и сердца.
