Кэндзабуро Оэ - Избранное
В доме меж тем началось торжественное питие из большой чаши. Так уж заведено: в праздник люди изо всех сил потчуют друг друга, потчуют, несмотря на заметное оскудение всех запасов. Большая чаша ходит по кругу, и люди, угощая друг друга, самозабвенно отдаются празднику, наслаждаются праздником, мучаются праздником, истязают себя праздником до тех пор, пока не упьются вдрызг. Они ведут себя так, словно праздник — самое важное событие в их жизни, словно еще недавно они не вздыхали и не жаловались: «Ах, опять праздник!» И на сей раз все шло, как обычно: задолго до праздника начались охи и вздохи, нараставшие по мере приближения торжественного дня и накануне перешедшие во всеобщий стон, казалось, люди просто в отчаянии, оттого что кому-то пришло в голову устроить этот экстренный, внеочередной праздник. Но назначенный день настал, и все очертя голову бросились в праздничный водоворот и начали без конца потчевать друг друга, яростно разрушая остатки своего материального благополучия. Может быть, это не что иное, как взрыв накопленного недовольства, принявший форму массового психоза? Может быть, в этот день жители долины, веселые, отчаянные и отчаявшиеся, забираются в большую чашу, как в ракету, и совершают невиданный взлет, оторвавшись от мрачного притяжения повседневной жизни и устремляясь в еще более мрачное «куда-то»?..
И вот, когда за праздничным столом ходила по кругу большая чаша, во дворе произошло страшное событие. Отшельник Гий, которому не дали принять участие в ритуальном танце, теперь, приблизившись к костру, ярко пылавшему на дне каменного подвала, почувствовал себя хозяином положения. «Официальные» духи, занятые трапезой, ему не мешали, и он, одинокий лесной дух, начал свой собственный дикий танец. Дети и зеваки из предместья всячески его подзадоривали, и он кружился все быстрее, подпрыгивал, как огромный, облепленный листьями мяч, и размахивал бамбуковой пикой. Чувствуя себя в центре внимания и возбудившись до предела, Гий снова начал выкрикивать громким, хриплым от еще не угасшего гнева голосом слова своей фантастической проповеди:
…Когда во всех городах, во всех деревняхгибнут люди, домашние животные и культурные растения,в лесу происходит поразительное обновление жизни.Мощь леса растет,лес воскресаети вливает свою благодатную силу в тех,кто укрывается под его сенью…
И вдруг отшельник Гий (ходит слух, что его распалили мальчишки, этот сгусток ничем не сдерживаемой разрушительной силы, сочетающейся с изощренной хитростью, далеко превосходящей способности взрослых: «Отшельник Гий, если лес дал тебе силу атома, значит, ты можешь летать по небу, как супермен в телепередаче?.. Можешь пробить железную стену?.. Можешь выдержать жар в миллиард градусов?..») споткнулся и то ли упал, то ли прыгнул в самую середину костра. Я думаю, Гий вовсе не собирался прыгать в огонь, то была чистейшая случайность, но он, видимо, так растерялся, что сразу перестал соображать, что происходит вокруг. Мгновенно занялось его импровизированное облачение лесного духа, да и каменный пол, раскаленный костром, обжигал, как адская сковорода, и несчастный старик завертелся и запрыгал с таким неистовством, словно в нем действительно бушевала атомная энергия.
А потом он, очевидно, окончательно потерял рассудок; привлеченные криками зрителей, из дому выскочили пировавшие там участники праздника и члены молодежной организации, входившие в состав добровольной пожарной команды. Они хотели прыгнуть в подвал и вытащить старика — скорее из пьяной лихости, чем по велению долга, — и все уже думали, что отшельник Гий спасен, но он вдруг стал отгонять своих спасителей заостренной бамбуковой палкой. Его нелепый наряд уже тлел и дымился, по сухим ветвям пробегали крохотные желтые язычки пламени, перебираясь все выше и выше, а безумный старик продолжал подпрыгивать ж ожесточенно размахивать своей пикой. В тот момент, когда огонь и дым совсем было поглотили отшельника Гия, в пламени вдруг мелькнули его старая форменная фуражка почтальона, огненная борода и лицо, сморщенное, высохшее, но сиявшее ослепительным багровым блеском. Что придало этому лицу такое сияние? Очевидно, все вместе — и жар пламени, и внутренний огонь, паливший старого безумца, и сакэ, украденное и выпитое им незадолго до этого. Во всяком случае, крайнее возбуждение не покидало отшельника до самой последней минуты: он все еще громко выкрикивал свою проповедь, превратившуюся в навязчивую идею, и размахивал страшной, заостренной, уже обуглившейся палкой. Все мы, застыв от изумления и ужаса, смотрели на его багровый, непомерно большой на маленьком багровом лице рот и слушали одни и те же бесконечно повторяемые слова:
…Кто хочет выжить в атомный век…Все… все… бегите из городов и деревень…Спасайтесь в лесах…Сливайтесь с мощью леса…
Потом все заволокло пламенем — и фигуру старика, и его голос. И вдруг с жутким треском, заставившим нас содрогнуться, лопнула бамбуковая пика. Отшельник Гий лишился своего грозного оружия, но теперь это не имело значения: мы понимали, что спасти его уже невозможно…
Когда огромный костер залили водой — а воды для этого потребовалось много, и доставать ее из глубокого колодца во дворе твоего дома было не так-то легко, — мы увидели тело, черное, как обгорелая резиновая кукла. Не знаю, что нас больше потрясло — само происшествие или вид этого обуглившегося до черноты тела. Скажу только одно: мертвый Гий был удивительно похож на одного из духов праздника, изображавшего нашего земляка, что погиб в Хиросиме от атомной бомбы, и все мы содрогнулись, впервые ощутив глубину отчаяния, стоявшего за бессвязными словами диковинной проповеди:
…Кто хочет выжить в атомный век…Все… все… бегите из городов и деревень…Спасайтесь в лесах…Сливайтесь с мощью леса…
Прошел год. Снова наступила весна. За эти двенадцать месяцев у нас произошли большие перемены: много людей покинуло долину. Уходят не только молодые — на заработки, но и зрелые мужчины, и старики, и женщины с детьми, короче говоря, снимаются целыми семьями. По их словам, они перебираются на жительство в Осаку или в Токио, и у оставшихся в долине, казалось бы, нет оснований не верить им. Но нет-нет да и пройдет слух, что кое-кого из отправившихся искать счастья в большие города видели в лесах, в тех самых, где отшельник Гий прожил не один десяток лет. Может быть, эти люди, покидая свою деревню, действительно намеревались отправиться в Токио или Осаку, но вдруг останавливались посреди дороги, сворачивали в сторону и шли в глубь окружающих долину лесов. Если так, значит, они стали первыми последователями «нового учения», странного и непонятного, но связанного с чудовищным мраком атомного века, учения, которое год назад так настойчиво проповедовал отшельник Гий.
Конечно, кое-кто в долине станет спорить со мной, заведи я разговор о «новом вероучении» и его последователях. Кое-кто, очевидно, считает, что не покойный отшельник, а я имею прямое отношение к бегству местных жителей из долины, куда бы они ни уходили — в город или в леса. Что ж, в этом есть крупица истины. Я человек теперь независимый, полностью обретший свободу, не склоняюсь ни перед какими авторитетами, хожу куда вздумается, общаюсь с кем захочется, и все в долине прекрасно знают, что я не побегу доносить, если случайно проведаю, что кое-кто надумал скрыться от своих кредиторов. Поэтому под покровом ночи ко мне часто приходят молодые парни, мужчины средних лет, женщины и даже старики и спрашивают:
— Как ты думаешь?.. Я хочу уйти отсюда… Попытать счастья где-нибудь в другом месте… Это неправильно?..
И я отвечаю вопросом на вопрос:
— Ну почему же, разве запрещено уходить в другие места?..
На этом разговор кончается. Я ничего не советую этим людям, ничего о них не знаю и не интересуюсь, куда они собираются уйти, чем хотят заняться на новом месте. Сам я по-прежнему живу в долине, все в той же жалкой лачуге, ежедневно выслушиваю брань жены, обладательницы несокрушимого пояса целомудрия, которая, видно, до конца дней своих так и останется неудовлетворенной, и постоянно вижу настороженные лица девочек, считающих меня чудовищем, только и ждущим случая совершить над ними насилие. Но как бы ни складывалась моя жизнь, я останусь здесь навсегда в буду свидетелем гибели долины, если настанет такой день, когда последний житель покинет ее.
Долина уже агонизирует. Говорят, вскоре закроется наш знаменитый универсам, потому что многие дома опустели и число покупателей резко уменьшилось. Когда наш некоронованный король уже, казалось, полностью покорил долину, обитатели перехитрили его и удрали из «королевских» владений, точно так же, как в былые времена их предки, выражая пассивный протест против жестокого помещика, удирали к другому помещику.
