Антонина Коптяева - Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

После того как ему удалось высадить из седла и оглушить уральского сотника, он снова и снова бросался в атаки, стрелял, даже колол штыком в горячке боя, и его уже не лихорадило при виде крови и еще не остывших на снегу трупов. Это требовало предельного напряжения сил, но не легче была и отсидка в снежных окопах: кто засыпал по недосмотру товарищей, замерзал сразу.

Превозмогая усталость и смертный сон, бойцы старались побольше двигаться, а когда усаживались тесным кружком, то все время тормошили друг друга; поглядывая в пустоту неба, выстуженного до ледянисто блестевших звезд, вели разговоры о горячей каше, о щах, томленных в теплой доброй русской печи. Башкиры и татары толковали о пирогах, которые называли балишами, и Костя теперь уже не считал такие разговоры признаком слабости. Ведь не столько голод, сколько ненависть к богатым собрала и сдружила массу людей!

— Я тебя не ради щей добыл, — сказал Костя гусаку. — Мы, брат, забыли, как обедать садятся!

Весело было бы пустить этого краснолапого франта по окопам в минуту затишья, чикилял бы, смешил бойцов лопотаньем.

— Однако свернули бы тебе башку сразу, да в котел. А может, пожалели бы, самого накормили крошками. — Костя пошарил по карманам, достал сбереженную корку, но птица только мигнула круглым глазком. — Видать, с осени закормленный. Или брезгуешь пролетарской едой, кулугур ты окаянный?

В одном месте овраг, постепенно мелевший, петляя вдоль увала, снова прижимался к дороге. Поневоле и юному разведчику пришлось, утопая в снегу, сделать крюк. Поверху уже посвистывали пули, и Косте снова вспомнилось, как отряд матросов во время атаки был «накрыт» огнем казачьих пулеметов. Пока в тылу красногвардейцев развернулась подтянутая батарея и наводчик Ходаков смел пулеметные гнезда врага, матросы лежали в снегу при сорокаградусном морозе, и Павлов ознобил руку. А Джангильдин вчера обморозил лицо. Вот почему, увидев Домашкиных гусей, так загорелся Костя желанием добыть гусиного сала для чудотворной мази, о которой говорили его командиры.

Немного отдохнув, он уже хотел двинуться дальше, но со стороны дороги послышался топот идущих наметом лошадей и голоса всадников, далеко разносившиеся в студеном воздухе. В это время гусь, угревшийся в объятиях разведчика, будто выстрелил похожей на пистолет головой на длинной шее, загоготав так пронзительно-звонко, что разговоры на дороге сразу стихли.

Неожиданно ухватистым движением Костя свернул птице голову и полез под земляную ковригу, нависшую с берега оврага. Свесившиеся кусты и корни, вымытые бурным весенним половодьем, ловили его за шапку, за плечи, мерзлая земля осыпалась вокруг желтым крошевом. Уползая от мгновенно осознанной опасности, он остро пожалел о браунинге, подарке Джангильдина, оставленном в штабе перед уходом в разведку, развернулся в берлоге-ловушке и сразу услышал шум неподалеку в овраге; два казака, спешившись и увидев свежий след, пропахавший борозду в снежной целине, лихо спрыгнули вниз.

Джангильдин выбил пехотную казачью часть и юнкеров из окопов у станиц, но Стеша Черкасова и Мария Корецкая с группой девушек-санитарок едва успевали подбирать и перевязывать раненых. Потом опять двинулись матросы, держа курс на водокачку, километрах в трех от станции, и девчата за ними. Но за водокачку дутовцы, хотя и не привыкли к рукопашной схватке в пешем строю, дрались отчаянно и отбросили матросов обратно. Введя в бой подоспевший пластунский полк, оттеснили назад и отряд Джангильдина.

Вечером в трескучий мороз матросы и красногвардейцы снова бросились вперед так быстро и дружно, что после ожесточенной стычки выбили белоказаков из снежных траншей. А заняв их, обнаружили сотни трупов замерзших кадетов, гимназистов, юнкеров, на них-то и топтались обозленные казаки.

— Не зря нагнали сюда этих необстрелянных поклонников Дутова: значит, отказали ему в настоящей поддержке казаки-фронтовики, — сказал Павлов, проходя со своими командирами по полю боя. — Правду говорили перебежчики, что многие из казаков и слышать не хотели о вооруженной борьбе с большевиками, когда Дутов пытался провести среди них мобилизацию. А Уральское казачье войско было пассивно. Там приходящие с фронта части так митинговали, что уральский войсковой атаман, генерал Мартынов, вынужден был уйти со своего поста. А нового уральцы уже не выбрали. Поэтому и на призывы Дутова о братской помощи против большевиков они не отозвались.

— Вот она, «жертвенная молодежь», о которой столько пишет белогвардейская печать, — сказал Коростелев, освещая дно окопа ручным фонариком. — Юнцы рвались на фронт, поверя, что Учредительное собрание решит все дела на благо страны, но не выдержали и первого испытания!

— А трупы не выбросили за бруствер, чтоб мы не узнали о потерях, — сказал Джангильдин. — Ведь хорошо одеты!.. Шарфы теплые, варежки… До чего же стойкими и морально и физически оказались наши ребята!

— Мы, девушки, не хуже, — строго заметила Мария Корецкая, глядя на дутовцев, лежавших и сидевших на дне траншеи.

Некоторые из них были ранены и не перевязаны, натеки застывшей крови стеклянно отсвечивали на одежде. Корецкая присела возле одного, попробовала приподнять его поникшую голову, но он, не разогнувшись, упал на бок, стукнув лицом о приклад винтовки Коростелева.

— Как кукла! — Корецкая отстранилась, охваченная неизъяснимо тяжелым чувством. — Что они наморозили их столько!.. А где ваш черномазик? — спросила она Джангильдина. — Ведь он возле вас точно пришитый.

— Костя отправился в разведку, и до сих пор его нет.

Коростелев повернулся, полоснув по мертвецам пучком света.

— Давно ушел?

— Вчера ночью.

— Значит, отпросился все-таки!

— Необходимость была. Мичман Павлов троих посылал. Один вернулся сегодня на рассвете, двое погибли, и Туранина нет… Не хочется думать! Но просто так замешкать он не мог: быстрый на ногу и смелый.

— Неужели попался им в лапы?.. — Александр Коростелев вспомнил землянку в Нахаловке, дружное семейство кузнеца литейного цеха. — Костя — старший сын Туранина, остальные — мелкота. Я все присматривался к нему, думал: выгоним Дутова из Оренбурга и пошлем Костю учиться. А потом на общественную работу…

— Получалось это у него, — подтвердил Алибий. — Заговаривал я с ним насчет учебы. Оказывается, он сам хотел… мечтал о том. Вот жду, и такая тоска на душе. Зря отпустил. Горячий он, неопытный.

Джангильдин умолк, взглянул вверх: над глубокой траншеей, вырытой дутовцами, прозрачно синел ледяной купол неба, будто растрескавшийся там, где стелился туманной полосой Млечный Путь. А по степи тянула злая поземка, — январь обжигал землю морозным дыханием, сковывал все живое.

На увале, где недавно шел бой, тихо. Потесненные казаки убрались в поселок. Отдыхают и красногвардейцы, отогреваясь у костров. Нестерпимо болят обмороженные руки и ноги, но мало находится охотников отправиться в санитарном поезде обратно в Бузулук: всем хочется бить и гнать врага.

— Надо действовать стремительнее, — сказал Павлов на заседании Военного совета. — В быстром продвижении залог победы, это единственное средство сохранить людей.

— Правильно, будем атаковать врага беспрерывно, — поддержал командующего Цвиллинг. Морозные ожоги на щеках, больно стягивая кожу, мешали ему говорить, улыбнуться было трудно, но глаза светились по-прежнему. — Лучше пасть в бою, чем застыть, как воробей под стрехой. Ведь только в стихах хорошо звучит: «Не плачьте над трупами павших бойцов». А душа все равно плачет. Вот был с нами Костя… С каким восторгом он стихи слушал!

— Не надо о нем! — попросил Коростелев, взглянув на Джангильдина. — Поэт прав: ни плакать, ни задерживаться мыслями на утратах нам нельзя.

— Отчего же! Думать об утратах необходимо, чтобы злее бить врага. — Павлов встал, властным взглядом военачальника окинул сидевших вокруг людей, которые были намного старше его, особо задержался на Кобозеве. — Значит, как договорились, Петр Алексеевич: сейчас артобстрел (там уж подкиньте снарядов с Ходаковым!) — и сразу в решительную атаку на станцию и водокачку. А ты, Самуил Моисеевич… шел бы лучше в санитарный вагон, отдохнул бы. Ведь в чем только душа держится.

— Потому и не могу отдыхать, что душа в теле не держится — рвется вперед. — И, уже спеша к своей воинской части, Цвиллинг, сердясь, подумал: «Решающая атака, а я буду у печки отсиживаться! Вот загнул! Молод, слишком молод ты, товарищ командующий, чтобы учить таких зубров, как я! — посмотрел на себя как бы со стороны, улыбнулся. — Хорош зубр! Скоро будет ветром шатать».

Продрало морозом по спине, и вся кровь будто застыла. Мир страшно сузился. Теперь Костя видел лишь двух смертельных врагов с винтовками наперевес, с казачьими кокардами на папахах. Идут, разваливая глубокий снег, громко переговариваются с кем-то на обрыве…