Соломинка удачи - Абиш Кекилбаевич Кекилбаев
Хрупкая и смазливая, как райская дева, молодка почудилась тогда Карабале самим Азраилом — ангелом смерти.
И сейчас, прислушиваясь к тому, как в углу за столом похихикивали дородные официантки, он представил, что среди них находится и та — запомнившаяся на всю жизнь — молодка из военкомата.
Поев, он сразу же вскочил и бросился к вешалке. Подхватил под одну мышку шубу, под другую — треух, толкнул дверь. Не успел переступить порог, как женщины, точно вслед ему, дружно и громко расхохотались.
«Вот дуры!— подумалось ему.— Кобылы гладкие! Не чайхана, а обитель дьявола. Царство зеленых мух и игривых баб...»
Но вскоре доброе настроение вернулось к нему. Взобравшись на савраску, оставленную во дворе «Заготскота», и выехав на большак, в стороне которого раскинулся районный центр, он почувствовал вдруг такое приятное облегчение, что помимо воли затянул:
Е-е-е-ей, рыжий мерин!
Девушка с джигитом глубину колодца...
Но тут же спохватился, подосадовав на себя, что непристойными словами чуть не осквернил уста, протяжно зевнул и добавил: «Е-э, аллах... Благодарение тебе за все твои милости! »
Саврасая трусила весело. Видно, тоже радовалась возвращению домой. Карабала прямо восседал в жестком старом седле. Ну что ж, повторял он про себя, и это дело сделано! Напрасно Онбай крыл районное руководство. Дескать, чинодралы. Ничего подобного. Все трое благосклонно выслушали его. И даже охотно помогли. Л двое из них, оказалось, лично его знают. Да и тот, с железным зубом, вроде бы знакомый. Да, да... где-то его видел. Но где? Когда?.. Подожди, подожди... На поминках тещи? Нет, такой на глаза не попадался. На второй свадьбе тестя? Тоже пет. Скорей всего, один из уполномоченных, которые в страдное время косяками приезжают в аул. Разве их всех упомнишь? Да и у них нет к нему дела, кроме того, как — при надобности — что-нибудь в машине подладить. Впрочем... кажется, в позапрошлом году, как- то ночью заехали двое в газике, покрытом брезентом. Даже не прошли в дом. Спешили, умоляли: «Отец родной, помоги, выручи. Видишь: рессора лопнула». Всю ночь протюкал тогда в кузнице. А на рассвете гости уехали восвояси. Видно, ночной охотой забавлялись. Край брезента был окровавлен и в спешке кое-как затерт зеленой травой. Помнится, один из них, мосластый, щербатый, прямо-таки места себе не находил. Все поторапливал, уговаривал сделать быстрее. Кажется, он самый и был. Просто вставил зуб. Ладно... Как бы там ни было, а дело бедняги Онбая, из-за которого он уже столько времени бьется как рыба об лед, наконец благополучно решилось. Сколько раз этот крикун и задира гонял лошадей в район, какими только словами не ругал тамошнее начальство, и все зазря, без толку. А он, тихоня Карабала, который весь изойдет потом, пока кое-как свяжет два слова, все уладил с первого же захода. II все это, видит аллах, благодаря чудодейственной силе тонюсенькой былинки во рту черепахи. Да, предки знали, знали, что такая былинка сулит удачу. И эта удача выпала Онбаю. Сейчас, когда он увидит документы, у бедняги от радости наверняка сердце зайдется. А потом опомнится, откинет бедовую башку и расхохочется: «Смотри-ка, и ты, тюхтя, оказывается, еще на что-то способен!» Пусть смеется, может, хмурь развеет, может, на душе полегчает. Небось извелась его тоска за зимние долгие месяцы.
Прямо с дороги заехал Карабала к Онбаю. Тот полусидел у стенки на подстилках, обложив себя подушками. В комнате было сумрачно, тихо. Жена и детишки ходили на цыпочках и, казалось, даже не дышали. Словно это были не живые люди, а только тени.
Громко прихлебывая из блюдца, Онбай нетерпеливо покосился на родича, и в глазах его вспыхнули хитрые, злорадные искорки. Он кивком головы пригласил сесть рядом. И когда Карабала, опустившись на одно колено, только открыл было рот, Онбай ядовито усмехнулся:
— Можешь не говорить. Попей сначала чаю.
И, звучно потягивая крутой чай, нервно пошевелил усами.
Карабала тоже отхлебнул из пиалы, по глоток застрял в горле.
Онбай допил, перевернул чашку, откинулся на подушку, натянул на грудь сползавшее полосатое одеяло.
— Ну, как съездил? Начальники живы-здоровы? — спросил он с ехидцей.
— Слава всевышнему.
— Тебя, полагаю, с распростертыми объятиями встретили?
— Да. Встретили неплохо.
Онбай вскинул бровь. Щепотку насыбая поднос к губам и тут же отвел руку.
— Что сказал этот, с железным зубом?
— Подготовил все бумаги.
Злорадная искорка в глазах Онбая на миг потухла. Однако бровь удивленно застыла на лбу.
— А к гордецу этому тощему заходил?
— Заходил.
— Небось мычал, как корова при отеле?
— Да пет.
Онбай приподнялся на локтях, пронзительно уставился на родича, как бы спрашивая: «Слушай, что ты здесь мелешь?!»
— А тот, верблюд? Прибедняться, наверное, начал? Сиротой прикинулся?
— Сказал: на базе имеются три машины. Пусть, говорит, одну возьмет. Вот документ.
Онбай осторожно развернул бумагу. Достал из-под изголовья очки и принялся не торопясь читать. Потом повертел бумагу и так и сяк. Покачал головой. Фыркнул. И опять на лице его застыла кривая усмешка.
— У этих нечестивцев, бывало, зимой снега не выпросишь. С чего бы это они так расщедрились вдруг?!
Огромная тяжесть будто свалилась с плеч Карабалы. С радости хотел было рассказать о травинке во рту черепахи, о соломинке удачи, но тут же раздумал, осекся, заметив, как вдруг побагровело, вздулось, пошло пятнами измученное хворью и тоской лицо Онбая.
Никому в доме не было дела до радостной вести, доставленной Карабалой из района. Все только с недоумением и затаенным страхом смотрели па хозяина дома.
А Онбай вдруг схватился за культю, скрипнул зубами, точно от боли, и медленно повалился на подушку. Лицо его исказилось, побледнело. Скулы обострились. Желваки взбугрились. Сказал через силу, глухо:
— Ладно. Спасибо. Можешь идти домой.
Карабала встал. Нахлобучил треух. Взял камчу. У входа быстро обернулся. Онбай не шелохнулся. Лицо его словно окаменело. Гневная, злорадная ухмылка застыла в правом углу губ.
Выйдя на улицу, Карабала сунул руку за пазуху, чтобы удостовериться, на месте ли соломинка удачи. И только тогда вспомнил про рецепт. Ведя саврасую под уздцы, шел он к своему дому на краю аула. Ему показалось, что идет он слишком долго. Видать, верно сказано, что в темноте дорога удлиняется. Вроде бы под боком дом, а никак не доберется.
Карабала испытывал досаду оттого, что
