В грозу - Борис Семёнович Неводов
Молотили среди села, на дворе, между амбарами и конюшней первой бригады. Комбайн закатили от ветра под навес, туда же сваливали снопы пшеницы, подвозимые с поля на санях. Снопы возили подростки и женщины, среди них были Аграфена и Сашенька.
Утром, на рассвете, собираясь в степь за снопами, тетка Аграфена предложила Сашеньке поехать с нею. Сашенька даже подпрыгнула от восторга.
— Едем, едем!
И тут же начала одеваться, еле уговорили позавтракать. Поездка в степь представлялась ей чем-то вроде тех лыжных прогулок, какие совершала она с подругами у себя дома в воскресные дни.
Наскоро проглотив завтрак — вареную картошку, облитую растопленным салом, Сашенька, тепло одетая, стояла среди избы и нетерпеливо ожидала, когда закончит сборы Аграфена.
— Кажется, уже выехали. Скорее!
Она была в том чудесном возрасте, когда представляется, что ни происходит в жизни — все хорошо, все совершается для того, чтобы доставить людям удовольствие, а горе и печаль люди сами выдумали. События последних двух месяцев Сашенька воспринимала с присущей молодости беззаботностью. В ее жизни произошла большая перемена, ну что же! — это увлекательно. Еще много неизведанного и заманчивого сулит ей жизнь, она готова все испытать, все разузнать. Сколько было встреч, событий, наблюдений! Сколько нового, интересного увидела она в пути! И то, что сердило, волновало Анну Степановну, вызывало досаду и тревогу, для Сашеньки было скоропреходящим, незначительным эпизодом, над которым стоило только посмеяться.
В дороге, при пересадке, Сашенька заболталась с каким-то лейтенантом, не заметила, в какой вагон села Маслова с детьми, находу вскочила в поезд и только на третьем пролете присоединилась к семье. Анна Степановна накинулась на нее:
— С ума сошла! Нашла время для шашней. Вот так, по глупости, и пропадает народ.
А Сашенька, смеясь, рассказывала, как лейтенант угощал ее яблоками и конфетами, как приглашал ехать с ним в часть.
И теперь, как ни отговаривала ее Анна Степановна, ворча на Аграфену за выдумку, как ни звала с собой на ферму, Сашенька стояла на своем:
— Надо же мне начинать работать. На ферме и без меня народу много. Ты скоро, тетка Аграфена?
Всю дорогу до гумна Сашенька болтала, рассказывая о прежней жизни.
— Жалко? — спросила Аграфена.
— Не очень, — не задумываясь, ответила девушка, — то-есть, конечно, — быстро поправилась она, — жалко братьев, отца, дом… А на одном месте жить — надоело, чего увидишь.
— Успеешь, наглядишься, какие твои годы.
В заснеженном поле Сашенька накладывала на сани тяжелые смерзшиеся снопы, смеясь, стряхивала с себя снег, восхищалась и тишиной зимнего утра, и белой степной далью, сливающейся далеко-далеко с таким же белым небом.
— Тетка Аграфена, гляди, на снегу будто зыбь, ишь какие гребешки.
— После бурана, — пояснила Аграфена.
— А снег блестит, и солнца нет, а блестит. Ну точно глазурь. Ах, до чего же красиво!
Аграфена безучастно смотрела на степь, она уже давно привыкла к этим зимним картинам.
Сашенька, сидя высоко на снопах, болтала не умолкая.
— Мы с тобой каждый день будем ездить.
— Ладно, — ответила Аграфена.
Но после третьего рейса Сашенька примолкла, работала нехотя, ее движения были вялы и медлительны.
— Устала? — спросила Аграфена.
Сашенька промолчала, а на обратном пути, сидя на снопах, зябко кутаясь в шубку, призналась:
— Замерзла.
Они привезли воз, сложили около комбайна под навес и снова отправились в поле. Их задержал бригадир Слепов. Он подошел к саням, положил ногу на наклеску и, близко наклонившись к Аграфене, сказал:
— Зря! Совсем даже зря. Народу нехватает, а вы вдвоем ездите. Что? Что ты сказала? — спросил он Аграфену. И, посмотрев в лицо Сашеньки, предложил: — оставайся здесь, около комбайна. Будешь снопы подавать.
Сашенька оживилась. У комбайна работать — это куда интереснее, чем ездить в степь! Спрыгнула с саней, поспешно прошла под навес. Взяла вилы, забралась на вершину скирда под самую крышу сарая.
— Держите!
Поддела вилами огромный сноп, подняла его, изгибаясь всем туловищем, чувствуя, как у нее внутри все напрягается от усилия. Хотела бросить вниз, к самому комбайну, но сноп сорвался с вил, Сашенька потеряла равновесие и неловко, головой вперед, царапая лицо и руки о солому, скатилась вниз. Вокруг раздался дружный хохот.
— Начин!
— Как на масляной, с горки!
Она беспомощно барахталась в соломе, пытаясь встать на ноги, и тоже смеялась, хотя было не до смеха: болела ушибленная нога, ломило бок. Чьи-то сильные руки обхватили крепко за талию, подняли на воздух. Взглянула — Максим.
— Не уговаривались мы этак, соседка.
Лицо у парня румяное, волосы черные из-под кепки на глаза спустились, в глазах — веселый, лукавый огонек.
— Работать надо, а это что же!
— Пусти.
Сашенька стряхнула с себя приставшую солому, забралась снова на самый верх скирда, стала подавать снопы, но радужное, бодрое настроение, какое испытывала минуту назад, исчезло. Что тому было причиной — девушка и сама сказать не могла: то ли недовольство собой, что оскандалилась на людях, то ли не затихающая боль в коленке — видимо, до крови ссадила, или Максим был виноват во всем. Сашенька хмурилась, отгоняя эту мысль, а сама украдкой поглядывала на него. Ох, молодец! Стоит, засунув руки в карманы, раскачивается с каблука на носок; мороз, а он в сапогах — форсит! Вот он поднял голову, встретился с ней взглядом и, заговорщически подмигнув, крикнул что-то, чего нельзя было разобрать за гулом мотора.
Она отвернулась: «Вот еще!» Но ей, в этом сама боялась признаться, было приятно внимание молодого красивого парня.
Молотьбу кончили в сумерки. Уставшие, продрогшие шли люди по улицам домой к жарким лежанкам. Приятно после такого трудового дня поесть жирных щей с бараниной, проглотить добрую четверть пирога с картошкой и запить все это квасом или яблочным взваром, забраться на печку, вытянуться во всю длину, чувствуя приятную усталость во всем теле и — блаженные минуты! — отдыхать, без дум и волнений, как только может отдыхать много поработавший здоровый человек.
Мотор заглох, солому прибрали. Сашенька отдала вилы Слепову, вышла со двора на улицу. Максим — рядом: им по пути, они соседи. Дорогой рассказывал о поездке в районный центр.
У ворот Аграфеновой избы остановились. Максим не прочь бы
