Обыкновенный парень - Феликс Казимирович Можайко
— Погоди, Саша. Нашего Бобра куда повесили!
— Молодец, — ответил я. — Если бы все так работали, и трамваев больше бы наделали.
— Подумаешь, важность какая! Захочу и я так буду работать…
— Ишь, куда захотел. Кишка еще тонка.
Котька промолчал. Разговор на этом оборвался, и больше к нему не возвращались.
Шло время. Ремесленное училище мы окончили. Я сразу поступил в техникум — хотелось учиться.
К работе привыкли, понравилась. Не скрою, и мне хотелось поскорее научиться управлять мартеном, сталь варить. Да только Котька работал лучше, оно хоть и механизация кругом, а все же и силу иметь здесь не лишнее.
Котьку сразу заметили, уж очень ловко он с лопатой управлялся. Наберет полную магнезита, все пять килограммов будет, да как швырнет через всю печь под свод. Это в то время, когда мы еще только по откосам учились кидать.
Все у старых сталеваров повыспросил, все знал.
Однажды мне так и сказал:
— Поскорее бы сталеваром ставили. Я бы показал, кто я такой.
Вскоре ему и выпала «вакансия».
Освоившись с печью, Котька начал работать крепко. Плавки у него варились быстрее, чем у всех, и он стал лучшим сталеваром в цехе. А вскоре его чуб я увидел в нашей заводской многотиражке.
У Котьки закружилась от успеха голова, и он потерял меня из виду. А я злился. Ведь Котьке следовало учиться. Решил поговорить. Сначала только с ним… с глазу на глаз.
Однажды я наблюдал, как он что-то доказывал машинисту завалочной машины: тот мало завалил в его печь руды, и плавка затянулась.
Котька ругал его последними словами, хотя ругать по существу было не за что. Я слышал, как машинист ответил:
— Мне столько мастер сказал.
— Тебе работать со мной, а не с мастером, — грубо бросил ему Котька, — сколько я сказал, столько и вали. Столбик завалишь, меня просить будешь, чтобы не жаловался начальству.
Я не мог сдержаться, ведь Котька без согласия мастера подшихтовывал плавку. Она могла расплавиться с низким содержанием углерода. Тогда пришлось бы пускать более простую марку стали. Конечно, плавка бы просидела в печи короче, но был бы сорван заказ, и блюминги не получили бы то, что им нужно. Сколько ущерба только из-за того, что Котька сварит «скоростную»!
— Ты же не прав, — сказал я Котьке.
— А тебе что за дело? — вскипел он. — Может, еще пожалуешься?
— Не хотел, а вот сейчас пойду и все скажу мастеру, — рассердился я.
— Валяй, валяй, — крикнул он в ответ, — только запомни: после того ко мне не подходи.
Я рассказал, конечно, мастеру. Котька после этого здороваться перестал со мной.
Вскоре поставили сталеваром и меня. То был самый большой праздник в моей жизни. И самое интересное, что начался он в совсем будничный день и совсем по-будничному. Мы только приняли смену и закрывали выпускное отверстие. Было жарко. Соленый пот ел глаза, рубашка на спине прилипала к телу. И вот в такой момент ко мне подошел начальник смены и просто сказал:
— Саша, иди принимай девятку. Логунов не вышел.
Когда я в первый раз подписывал сменный журнал, мой первый сменщик, грузный, сутуловатый, с синеватыми полукружьями под глазами от ночной смены, подозрительно оглядел меня и спросил:
— Чи не з похмелья ты, парень?
— В первый раз, — ответил я.
Он все сразу понял и схватил мою руку своими лапищами, долго и больно тряс ее.
— Поздравляю, поздравляю! Как же это я сразу не догадался…
А потом еще битых полчаса объяснял, что нужно не упускать из виду и как и за что браться, наказывал, чтобы я не спешил с заливкой чугуна, прогрел шихту…
В этот день я чувствовал себя, вероятно, так, как солдат в первом бою. И все же в душе очень гордился собой: вот мне, а не кому другому доверили печь, и я теперь сталевар.
В первое время было трудно. Я приноравливался, спрашивал. Хорошо, что мастер всегда оказывался рядом.
Я ждал, что Котька придет на помощь, подскажет или хотя бы поздравит со званием. Но этого не случилось.
Хуже того: когда на сменно-встречном я однажды взял плавку на час позже графика. Котька крикнул:
— Перестраховщик. Инциклопедия. Чему их только в институте учат!
Он специально сказал — в институте, чтобы задеть меня — я занимался в техникуме.
Пришлось покраснеть, хотя вины тут моей не было: печь в предыдущей смене простояла из-за отсутствия газа.
И еще меня взбесила высокомерная его улыбка, когда он произносил слова: «Чему их только в институте учат».
«Тоже мне знаменитость!.. Ничего, я ему когда-нибудь покажу, что значит учеба!»
В этот день я работал здорово. Во всяком случае, мне так показалось. Я хотел во что бы то ни стало доказать Кртьке, что никакая я не «инциклопедия» и что смогу сварить плавку быстрее, чем он.
Уходя со смены на рапорт, я словно невзначай глянул на доску показателей его печи. Он на целых полтора часа опередил меня. Точно иглой кольнуло в сердце. И тогда я как-то сразу все понял: мало хотеть, даже мало учиться в техникуме — нужно уметь, а это достигается практикой.
Шли дни. Я часто думал о нашей ссоре с Котькой. Ведь она — неслучайна. И Котьке, я знал, было нелегко. У него была практика, но не было знаний, у меня были знания, но не было практики.
Как-то вечером, возвращаясь с работы, не утерпел, зашел к нему. Он получил квартиру и жил с матерью. На втором этаже остановился. Вот его дверь. Висит синий почтовый ящик. В прорези застрял конверт. Почтовая марка не советская, и Котькина фамилия написана не так, как слышится. Сразу видно — писал иностранец. А вот и обратный адрес: «Новая Гута, комбинат им. Ленина, Владик Дамбовский».
Ага! Все ясно! Дамбовский, конечно, сталевар. Котька ведет переписку с польским металлургом. Интересно… Хвалится, наверно, все время. А нужно совсем другое. Рука друга нужна.
Дверь открыл сам Котька. Увидев меня, он смутился, и, кажется обрадовался.
— Сколько лет и сколько зим!
Усадил на диван. С тумбочки подмигивал зеленым глазком приемник «Балтика».
«Лучше, пожалуй, начать с главного и сразу», — подумал я и сказал:
— Котька! Ты мне друг?
— Конечно… Что за вопрос?
— А мне кажется, что мы лишь на словах друзья и что ты больше со славой дружишь.
— Да ты что, завидуешь?
— Нет, не то, Котька…
Он засмеялся, в глазах блеснул хитрый огонек:
— Чего
