Повести и рассказы - Константин Михайлович Симонов
Когда наконец протянули провод от Парфенова, Сабуров взял трубку.
– Лейтенант Григорьев слушает, – послышался молодой тонкий голос.
– А где Парфенов?
– Он не может подойти.
– Почему не может?
– Он ранен.
Сабуров положил трубку. Как раз в эту минуту к нему явился запыхавшийся и счастливый Масленников.
– Вот сюда попали, когда шел, – объявил он торжественно, показывая краешек галифе с дыркой от пули. Сабуров усмехнулся:
– Если это вас так радует – боюсь, что-вы тут часто будете ходить веселым. Привели людей?
– Привел.
– Без потерь, надеюсь?
– Трое раненых.
– Ну, это ничего… А у меня только убитых двадцать один, – шепнул он на ухо Масленникову. – Побудьте тут, я сейчас вернусь.
Взяв с собой Петю, Сабуров прошел по нижнему коридору до правого конца здания, вылез через пролом и, прячась между редкими чахлыми деревьями, перебежал к соседнему дому.
Немцы не сразу заметили его, и над его головой просвистело лишь несколько одиноких пуль.
Он застал Парфенова в той же комнате, где у телефона сидел лейтенант Григорьев. Парфенов лежал на полу. Под голову у него были подложены две полевые сумки – своя и чужая. Он истекал кровью. Большой осколок мины разорвал ему живот, и когда вошел Сабуров, Парфенов только понимающе и грустно посмотрел на него и ничего не сказал.
Сабурову было жалко Парфенова, как всегда особенно жалко бывает людей, погибающих в первой схватке. Этот маленький, худенький человек, прибывший в батальон во время переформирования и до смешного не умевший приказывать и повелевать, сейчас так мужественно и спокойно вел себя, так просто, не жалуясь, не говоря ни слова, умирал, что Сабурову невольно захотелось оказаться поближе к нему и сказать что-то самое хорошее. Сабуров сел на корточки и, поправив на лбу Парфенова слипшиеся мокрые волосы, спросил:
– Ну что, как, а, Парфеныч?
Парфенов, видимо, боялся заговорить, потому что тогда ему пришлось бы разжать зубы, а если бы ему пришлось разжать зубы, он закричал бы от боли. Он не ответил, только открыл и снова закрыл глаза, будто сказал: «Ничего…»
Сабуров, видя, как он умирает, не то что подумал, а с полной ясностью представил себе, как этот маленький человек только что, не крича, не говоря ни слова, бежал, наверное, впереди всех. Не наверное, а непременно бежал на немцев, не сгибаясь, первым.
– Ничего, Парфеныч, ничего, – повторил Сабуров бессмысленно ласковые слова и, нагнувшись еще ниже, поцеловал Парфенова в плотно стиснутые губы.
V
После двухчасового затишья с рассветом начался бой, который не прекращался четверо суток. Начался он с бомбежки, долгой и беспощадной. Вместе с «Юнкерсами-88» позицию батальона бомбили и «Юнкерсы-87» – те самые пикирующие бомбардировщики с воющими бомбами, о которых так много говорили еще во время немецкого вторжения во Францию. На самом деле никаких воющих бомб не было: просто под плоскостями самолетов были устроены приспособления, которые издавали страшный вой, когда «юнкерсы» пикировали. В сущности, это была нехитрая выдумка, повторявшая трещотки и пищалки на воздушных змеях.
К удивлению Сабурова, Конюков, так решительно действовавший ночью, перетрусил во время бомбежки и лежал на земле ничком, как убитый, не поднимая головы.
– Конюков! – окликнул Сабуров, подходя к нему. – Конюков!
Конюков опасливо поднял голову, увидел капитана, неожиданно вскочил, схватил его за плечо и повалил рядом с собой.
– Ложитесь! – закричал он не своим голосом.
Сабуров с трудом оторвал его руку от своего плеча и сел рядом с ним.
– Что «ложитесь»?
– Ложитесь, – повторил Конюков, снова пытаясь вцепиться в него и повалить на землю.
И Сабуров понял, что только въевшаяся в плоть и кровь солдатская дисциплина в соединении с привычкой беречь командира заставила смертельно испуганного Конюкова вскочить с земли для того, чтобы заставить его, Сабурова, лечь рядом с собой.
– Так и будешь лежать все время?
– Как прикажете, товарищ капитан.
– Да что ж прикажу… Лежи, терпи, только зачем время терять… Бомбят – приляг, улетели – поднимись…
– Боязно, товарищ капитан. Вы не думайте – я обтерплюсь, а то ведь страшно как-то.
Именно эта искренность убедила Сабурова, что Конюков действительно не нынче-завтра обтерпится.
Перед полуднем по телефону позвонил Бабченко.
– Я у тебя не буду, – сказал он, – я в другое хозяйство схожу. К тебе, наверное, хозяин придет, так что смотри…
И он положил трубку.
Хозяином, как водится, в дивизии называли Проценко. «Смотри» означало, что Сабуров должен проявить характер и постараться не пустить хозяина в самые опасные места, куда тот будет лезть.
И в самом деле, вскоре пришел Проценко со своим адъютантом и автоматчиком. После того как Сабуров отрапортовал ему, он, по обыкновению, спросил:
– Как здоровье, Алексей Иванович? – и протянул левую, здоровую руку. Правая после ранения у него все еще не работала, и он во время разговора шевелил пальцами, пробуя этим восстановить кровообращение и заменить предписанный врачами массаж. – Добре, добре, – прохаживаясь, говорил Проценко и оценивающим взглядом окидывал потолок. – Пятьсот килограммов придется фрыцу – он говорил «фриц» на «ы», с украинским акцентом, – пятьсот килограммов придется фрыцу на тебя потратить, если ты ему не понравишься. А если пятьсот потратить пожалеет, так ничего и не будет.
Проценко облазил с Сабуровым пулеметные точки, потом подошел с ним вместе к каменной стене, за которой отрыли себе окопы и расположились минометчики. Он недовольно посмотрел на мелкие, небрежно вырытые щели и, обращаясь в пространство, как будто не замечая тут же находившихся минометчиков, сказал:
– Как ты думаешь, Алексей Иванович, кто на войне нас убивает? Ты мне скажешь: немец… А я тебе скажу – не только немец, а еще и лень.
Он повернулся к минометчикам и спросил сразу ставшего перед ним навытяжку сержанта:
– Птицу страуса знаешь?
– Так точно.
– А чем он на тебя похож, знаешь? Не знаешь. Так он тем на тебя похож, что так же, как и ты, прячется: голову спрячет, а задница наружу, и думает, что весь спрятался. Ложись! – вдруг пронзительным голосом закричал Проценко.
– Что? – не поняв, переспросил сержант.
– Ложись! Вот я – мина. Ложись в свой окоп, пока живой… Сержант с размаху бросился в свой маленький окопчик, в котором, как и предсказал Проценко, он весь не уместился.
– Ну вот, – сказал Проценко, – голова, правда, цела, а ползадницы отстрелили. Нету. Встать! – опять резко крикнул он. Сержант встал, смущенно улыбаясь.
– Отдай приказание, – сказал Проценко Сабурову и, повернувшись, пошел дальше.
Сабуров, задержавшись, приказал отрыть глубокие окопы и бросился догонять Проценко.
У каменной стены лежали двое пулеметчиков. Они постарались спрятаться поглубже за стенку, и