Прописные истины - Сергей Темирбулатович Баймухаметов
Лет восемь назад Игнат ушел на пенсию по инвалидности. Еще дешево отделался. В ремонтной мастерской — как уж это случилось, до сих пор тайна — сорвался подвешенный на талях тракторный двигатель. Рванулся Игнат в сторону, но поскользнулся на залитом машинным маслом цементном полу, упал. Стекла задрожали, когда семисоткилограммовая махина рухнула рядом с распростертым телом и, завалившись набок, припечатала правую ногу Игната к полу.
Два перелома кости в голени, раздробленная стопа — вот и все. А чуть бы в сторону — и нет человека. Из больницы Игнат вышел инвалидом третьей группы. Ходил по селу, сильно припадая на покалеченную ногу, пьяный и веселый; все рассказывал, как удивлялись врачи его неслыханному везению, пророчили долгую жизнь.
Работать он устроился сторожем в совхозную контору — на пенсию не проживешь. Осень и зиму провел в тепле. Все свободные дни пропадал в мастерской, то и дело видели, как он бежит в магазин. Но сам пил мало: угощал мужиков.
А летом, после сева, Игнат удивил село: проехал по улицам на нещадно тарахтящей, изрыгающей клубы густого синего дыма диковинной машине, которую тут же и окрестили — Третья Нога. Этот драндулет — плод мужицкой смекалки и умелых рук — по простоте своей превосходил, наверно, все известные машины и по виду походил на помесь телеги с мотоциклом. На четырех колесах от сцепа сеялки был укреплен дощатый помост, сбитый двумя полосами железа. На переднем его крае установлен дряхлый двигатель от мотоцикла ИЖ-56. В середине, как гриб поганка на тонкой ножке, возвышалась рулевая колонка с огромной автомобильной баранкой. А сам Игнат восседал на дырчатом железном сиденье, удобном, пружинящем. Его Игнат снял со старых конных граблей.
Третья Нога и есть Третья Нога. И никогда бы она не стала Пилорамой и Лесопилкой, если бы не увидел как-то Игнат на складе МТМ полуразобранную и списанную за ненадобностью бензопилу «Дружба» еще первых выпусков. Игната осенило. Литр водки — и она перешла к нему. Недели две возился он с этим железным хламом, и настал наконец, день, когда движок выстрелил раз, другой и не замолк, как всегда, а затарахтел громко и торопливо, словно радуясь прорезавшемуся голосу.
С этого лета и началась известность Игната Федина, ставшего своим человеком во всех окрестных селах: Успенке, Уткине, Романовке, Фурмановке, Раздольном… Мало того, люди из райцентра, никогда не видевшие Игната в глаза, при имени его тотчас же откликались: «А-а, Третья Нога, знаем…» Еще Игнатово изобретение называли Пилорамой, Лесопилкой, Комбайном, а то и просто — Колымагой.
Сегодня Игнат работает в Романовке, у Гали Рамазановой, обрусевшей татарки, живущей с двумя сыновьями в приземистом домике на краю села, напротив длинного, обшарпанного, похожего на амбар клуба. В ее дворе он чувствует себя хозяином. Да и не только у нее. Есть дома, где пол и столы блестят нездешней полированной и холодной чистотой, в углах стоят кресла под торшерами, а мясо и молоко хранят в громадных белых холодильниках — туда Игната почему-то не приглашают, там без него обходятся. А вот в таких, обнесенных изгородью из жердин, по старинке еще, где колья подгнили и завалились и никто на них внимания не обращает, некому потому что, — в таких домах Игнат всегда желанный гость.
Дрова свалены в глубине двора, под навесом. Игнат выбрал бревно покороче, плотно уложил его на землю и посередине вырубил топором широкий и глубокий паз. Теперь можно работать: бревна будут лежать в пазу надежно, не хуже, чем на козлах.
Мотор завелся с одного оборота. Игнат погонял его немного вхолостую, потом медленно подвел полотно к бревну, и когда металл зубьев врезался в нежную бересту и напрягшиеся руки ощутили первый толчок, Игнат слегка усилил нажим и почувствовал, как сочно вошли зубья в податливую древесину: запахло теплыми и влажными опилками.
Игнат пилил с привычным удовольствием, не спеша подкатывая новые и новые бревна, и мысли текли такие же привычные и неторопливые. Он думал о том, какие все же люди умные: вот, придумали пилу с мотором — ни пота, ни мозолей — пили да радуйся. Да разве только это. Много чего люди напридумывали такого, что и представить себе нельзя. И от того, что люди такие умные и много чего еще напридумывают, Игнату почему-то становилось легко и радостно. Потом он стал думать о том, какой он умный и находчивый человек, и как здорово он придумал себе машину и пилу, и как хорошо, что после зимы всегда наступает лето и он больше не ходит в пропахшую табаком контору, а сам себе хозяин: ездит по селам, пилит людям дрова и деньги зарабатывает, небольшие, конечно, деньги, не шабашник же он, и себе удовольствие, и людям хорошо. Взять, например, Галю Рамазанову: кто ей напилил бы дров, не будь его, Игната. Муж ее, совхозный тракторист, лет шесть назад поехал в город купить одежды к зиме, да так и не вернулся, до сих пор покупает. А Галя живет, не жалуется: зимой пацаны на центральной усадьбе, в школьном интернате, летом в пионерлагере, а сама она с утра до вечера на ферме. Зато и деньги есть, и дети устроены, и в институты поступят: Галя их вытянет, и себе на старость что-нибудь кроме пенсии останется. Раз в год Галя уезжает по путевке на юг. Возвращается тихая, похудевшая, и долго еще в глазах ее не угасает сухой и горячий блеск. Но кому какое дело до короткого бабьего праздника. У нее — месяц, а у него, например, целое лето — праздник. Кому какое дело.
Штабель бревен уменьшился почти наполовину, когда пришла с полуденной дойки Галя. Ни дети, ни тяжелая работа, ни годы не убили еще в ней женщину. Но это уже последний всплеск. Еще несколько лет, и от того малого, что пока есть, ничего не останется — одно только имя, что женщина.
— Как работается, Игнат? Смотри, здоровую ногу не отпили, — сказала она, устало садясь на скамеечку у входа в дом.
— Нога-то что! — с готовностью откликнулся Игнат. —
