Евгений Дубровин - Марсианка
– Иди за мной.
Они вошли в скверик и опустились на скамейку. Вокруг на желтой траве валялись промасленные бумажки и банки из-под консервов. Здесь обычно обедали рабочие.
– Я слушаю, – сказал Олег. – Только побыстрей. Меня ждут на работе.
– Хорошо. Я буду задавать тебе вопросы, а ты отвечай на них. Первый вопрос. Почему ты ушел из ресторана?
– Тебе этого не понять.
– Понятно. Вопрос второй. Ты решил со мной «завязать»?
– Да.
– Можно узнать, почему?
– Тебе этого не понять.
– Ясно. Вопрос последний. Можно поцеловать это сердитое рыло?
Ида, не стесняясь прохожих, обняла Олега за шею.
– Никому не отдам… Тебе этого не понять.
СЛЕДОВАТЕЛЬ:
– Что вы можете сказать о работнике конструкторского бюро Олеге Гусеве?
3. И. КОНИНОВА, уборщица:
– Ишь ты! Молодой да деловой какой. «Что вы можете сказать…» Ничего не могу сказать. Соберите бумажки сначала. Полчаса сидите, а уже нагваздать успели… И потом, старого человека приветствовать надо, молодой человек. Встать и пожать ему руку.
СЛЕДОВАТЕЛЬ:
– Ну хорошо, хорошо… Здравствуйте, мамаша. Бумажки я уберу. Так что вы знаете о Гусеве? Что он из себя представлял?
3. И. КОНИНОВА:
– За собой не убирал. С обслуживающим персоналом не здоровался. Нынче-то она, молодежь, вся такая кодексная. И уровень повышает, и норму перевыполняет, и в больницу к товарищу по графику ходят, и жене по дому помогают, и про совесть рассуждают. Ныне-то много говорят о совести. Даже на плакатах позаписывали, что это такое. Дескать, и хорошо трудиться, и жене по дому помогать, и газетки выписывать. А вот про веник-то записать позабыли, и лежит он, сердешный, в углу, топают мимо него грамотные, совестные, а никто не догадается поднять да за собой загаженное место обмахнуть, помогнуть старой женщине. И ваш Гусев не исключение.
СЛЕДОВАТЕЛЬ:
– Ну хорошо, хорошо. Вы, товарищ Конинова, не отклоняйтесь. Опишите его характер конкретнее: взгляды, вкусы, с кем он дружил.
3. И. КОНИНОВА:
– Ишь, попер, попер. Все торопятся, торопятся, а куда, спрашивается, торопятся? И на самолетах летят, и в поездах ездят, а все не успевают. Вот в старину на лошадках ездили, а, слава богу, и сыты, и живы, и здоровы были. «Взгляды, вкусы…» Что я с ним, бражничала, что ли? Треску трескал, как и все. Это на работе, а что на дому, то неизвестно. Характер… Тьфу! Не было у него характера. Гордость да презрение ко всем были. Ставил из себя больно много, а чего ставил, непонятно. Гол как сокол. Ни кола ни двора. Прожигал жизню свою на шлюх. Видала я его из окна поезда: с какой-то кобылой под насыпью катался. Тьфу! Разве это мораль? Вот в старину было. Как-то увидела меня мать с парнем под руку…
СЛЕДОВАТЕЛЬ:
– Ну хорошо, хорошо… Как вы считаете, может ли Гусев пойти на преступление?
3. И. КОНИНОВА:
– Они все могут. Молодежь сейчас такая пошла, что оторви да брось. Они женщину оскорбить могут. Вот в старое время…
Красное море
Ветер шумел в траве. Желтая пыльца сыпалась на их ноги. Трава была высокая. Ее верхушки гнулись, трепетали, а у земли не шевелилась ни одна травинка. Олег с Идой словно лежали в ванне, наполненной густым пахучим отваром и солнечным светом. Нет, не в ванне. Они плыли в лодке по Красному морю. Тихо-тихо, только плеск воды да ветер спешит до ночи достичь края земли.
Олег давно обнаружил это место, еще когда учился в институте, но бывал здесь редко. Надо было ехать автобусом до конечной остановки, идти километра три пешком… Зато кругом ни души, песок чист, трава пахнет травой, а не консервами, и по воде не плывут пустые бутылки.
Обычно он приезжал сюда, когда надо было побыть одному. Автобусом до конца, три километра пешком – и ты остался один, один во всем мире… Ничком плывешь в лодке по Красному морю…
– Пойдем искупаемся?
– Не…
– Как хочешь.
Ида оперлась о его грудь ладонью. Олег из-под руки посмотрел ей вслед. Может быть, это все ему снится? Девушка в красном купальнике уходит по траве навстречу солнцу. Очень красивая девушка. Из тех, которые всегда скользили по Олегу равнодушным взглядом. И эта девушка принадлежит ему.
Сколько ей лет? Где она работает? Он ничего о ней не знает. Всегда кого-нибудь играет. Даже смех ее неискренен. Почему она тогда так испугалась в поезде? Почему не познакомит его со своими родителями? С друзьями? Почему он приходит к ней в дом тайком, как вор?
– Уф! Вот тебе, лодырь! Вот тебе!
Холодные брызги осыпали Олега.
– Ида, сколько тебе лет?
– Двадцать, да еще столько, да разделить на пол-столько, да прибавить четверть столько, да вычесть…
– У тебя есть друзья?
– Две тысячи.
– Кто они?
– Воры! Ха-ха-ха!
Ида легла на спину и приклеила на нос кусочек газеты. Олег стал смотреть вверх. Бездонная эмалированная чаша, раскрашенная по краям потемневшим от времени золотом. Час назад этой позолоты не было. Значит, опять будет дождь. Один раз его здесь застал дождь. Серебряный частый гребень стал причесывать траву грубо, насильно, и степь застонала, забилась, словно длинноволосая женщина. Нахмурился, потемнел от ревности лес.
Олег тогда с бельем едва успел спрятаться под дуб. Его крепкую листву не пробивал дождь. Здесь было даже пыльно. Олег никогда до этого не видел лес в сильный дождь. Все вокруг наполнилось чьим-то присутствием, как будто боролись двое сильных, возбужденных: под тяжелыми ногами трещали сучья, слышалось чье-то всхлипывание, жадное чмоканье, будто целовались взасос, звуки разрываемой одежды. Страстная борьба то удалялась – и тогда в лесу становилось тихо, то, наоборот, шла где-то совсем рядом, на траве, за кустами шиповника…
Олегу было жутко и радостно, хотелось выбежать из-под дуба, промчаться босым по мокрой траве, посмотреть, что делается за теми кустами…
А полчаса спустя дождь прекратился. Выглянуло жаркое солнце, и даль подернулась зыбкой дымкой. Ветер залег в мокрую траву. Лес стоял тихий, роняя капли…
– Олег, о чем ты думаешь сейчас? Только не ври.
– О дожде.
– Чудеса. Разве можно думать о такой чепухе?
– Однажды меня застал здесь дождь. Я спрятался вон под тот дуб. Ливень хлестал вовсю, а под ним было даже пыльно. Ты ни разу не была в дождь одна в лесу? Кажется, что борются двое. А ты о чем?
– О тебе.
– Гм… польщен.
– Ты какой-то странный. Не обижайся только, но о таких говорят: чокнутый. Вечно у тебя все как не на самом деле. В дождь мокро, а ничуть не пыльно. Цветы у тебя или измученные, или радостные, или еще какие-нибудь. Ты живешь в выдуманном мире. Уверена, даже если тебя будут убивать, ты и тогда придумаешь какую-нибудь чепуху. Вот и про меня сочинил. Марсианка. Ха-ха-ха! Придумает же – марсианка. Всю жизнь будешь думать, а не додумаешься. Следы на бетоне… Голубая девушка!
Высокая грудь Иды, обтянутая мокрым купальником, сквозь который темнели пятачками соски, поднималась и опускалась в такт ее смеху.
– Ха-ха-ха! Это я-то – голубая девушка! Умора! Сочинитель! Писатель! Чудак… Я таких еще не встречала… Потому, наверно, и хожу с тобой так долго.
– С другими – меньше?
– Еще бы! Вечер-два – и отвали! Даже пусть он будет раскрасавчик.
Олег приподнялся на локте. Перед ним лежала сытая красивая кошка и жмурилась на солнце. И ему вдруг страшно противным показалось это тело, которым он только что восхищался, и это нежное лицо с застывшей на нем самодовольной улыбкой. В сущности, почему она здесь? Разлеглась на траве, на которой не лежали даже его лучшие друзья? И он изливает душу этой твари?
Глаза застлало гневом. Он знал за собой этот недостаток: неожиданный гнев.
– Вон отсюда! – закричал Олег срывающимся голосом.
Ида испуганно вскочила и отпрянула.
– Что с тобой? Что случилось?
– Пошла вон! Ну? Я кому сказал – вон!
Олег взял бутылку из-под пива и замахнулся ею на Иду. Та схватила свое платье и отбежала.
– Да что с тобой? – На ее лице было искреннее недоумение. И это выражение недоумения почему-то окончательно взбесило Олега.
– И чтобы больше я тебя никогда не видел! Дрянь! – Олег опять замахнулся.
Ида поняла, что, если она задержится здесь хоть на секунду, он действительно запустит бутылкой. Девушка бросилась бежать. И только отбежав на безопасное расстояние, она остановилась и стала выкрикивать:
– Оказывается, ты еще и псих! Псих чертов! Чтобы я больше к тебе когда пришла! Да провалиться мне на месте! Марсианин! Да! Да! Ты марсианин, а не я! Вот тебе. – Ида показала язык, надела босоножки и пошла напрямик по траве к видневшимся на горизонте телеграфным столбам.
Олег долго следил за мелькавшим в ковыле красным купальником, потом лег. У него подергивалась правая щека и дрожали руки. Лежал неподвижно, без всяких мыслей, не замечая ни светившего прямо в лицо солнца, ни нежных облаков, которые поднимались с горизонта и плыли по небу, словно пух отцветших одуванчиков.
