Всеволод Вишневский - Матросы: Рассказы и очерки
Братки ответят:
— Мы?
— Вы.
— За–кройсь.
Другой:
— А слабо́ на катере идти!
— Слабо́?
— Слабо́!
— Слабо́?
— Слабо́!
— За–кройсь!
Пошли бы вы все, боязливые!
Не мешать! Ну… Брысь!.. Партийные дела ни тру́сами, ни на «слабо́» не делаются.
Ванечка опять палатку берет, свечку берет, лезет, разбирает мотор, языком его вылизывает, проверяет. Всю ночь. Мотор, как часики: «чш–чш–чш». Браточки по бабцам ударяют. Живые же люди.
Расчет бензина сделали. Хватит. Вот как грузоподъемность? Выдержит катерок?..
Тут не в «слабо́», повторяю, дело, а в расчете. В ЦК подчеркивали же.
Грузят двенадцать тысяч патронов в цинках, три пулемета, ленты, телефоны, пятнадцать верст кабеля, гранаты, бочку бензина, литературу…
Ушел катерок в воду, по самый бортик. Хорошая волна вдарит — прощай. Задуматься надо.
Подпольные комитеты Крыма ждут. Выхода нет. Надо идти.
— Запускай мотор.
— Есть.
Потопал «Гаджи–бей» ночью.
Стал у руля Алеша, согнулся весь, на компас смотрит, румпель держит. Волна бьет. Удар — получай ведра три, четыре. Откачивают братки без остановки. Бросает катерок — ой–ой. Лагом не стань — перевернет.
Звездное небо и море. «Море бушует» — в книжечках говорится. А у нас говорят — «свежий ветер». Подходяще все–таки идти, потому что поход в ночи скрыт…
По четвертому году служат матросы Революции. В ночь этого похода на «Гаджи–бее», посланном партией на хорошее дело, заснул матрос на вахте у мотора…
Подремывал и Ванечка перед своей вахтой. Услышал — мотор дает перебой. «Пах–пах–пах…» Ринулся Ванечка, с хода остановил мотор. Как руку не сломало — непонятно.
— Николай!
Вскинулся тот:
— А–сь?
— Что ты наделал?
Труба питания для охлаждения мотора — аж красная. Накалилась. Проспал Коля.
Шепчет Ванечка:
— Количька, дорогой, если мотор не пойдет, иммеешь пулю.
Матросы очень тихо спрашивают:
— Пойдет мотор?
Ванечка берется за мотор. Швыряет катерок — ой, гроб! Черное море такое большое, а наш катерок так мал!..
Хлещет вода, все мокрое давно. Румпель ворочают, — не пускают катер лагом стать. Спасают дело.
Ждут в ЦК донесений о группе. Ничего нет.
— Отливай, отливай, браточьки! Беда!
— Тавот Ваничьке давай!
— Есть! Счяс.
— Живей!
Бьет волна. Во тьме работает Ванечка.
В два ковша отливают воду из катера. Швыряет, стукает людей. Ветер остовый несет к белым.
Поет Гриша:
Давай, давай, давай —Не задерживай…Я даю, даю, даю —Д–не задерживаю!..
Отливают, не задерживают.
— Ваня, как?
— Обожди.
— Ну все–таки?
— Пусть мотор стынет. Иначе порвет, если пустить.
— Ваничька, делай, как понимаишь.
Забивает Ваня тавотом трубу.
Надо дать время остыть трубе. Значит, еще будет швырять, может перекинуть… Овер–киль… Какие матросы были, полное доверие получили от ЦК на такое дело — и то побелели их лица. Клянусь честью! Все молчат…
Выждал Ванечка. Ручку мотора берет. Ванечка здоровый — в Екатеринодаре на силомере восемнадцать пудов выжимал. Народ смотрел: «Ай — морячок!..»
Дернул ручку раз. Не работает. Дернул ручку два. «Пах–пах…» Не работает. Волна кидает…
Черная с золотом цепь не умела ложиться и флотским великолепным шагом — ритм волн — била землю. Не бояться, не бояться!..
Не завелся мотор.
На случай поимки план был.
— Товарыщи, провверим план.
— Есть.
— Я с бомбой на руль.
— Я в машьшину.
— Я к орудию носовому.
— Я к кормовому…
——Непонятно вам? А это очень просто. Вот подходит к катерку белый или английский миноносец. Браточки тогда машут любезно платками и радостно кричат. Изображают якобы бегущих из Советской России. Да… Потом суют всякие бумажки, показывают захваченные, якобы тайные, документы и деньги. И когда глаза на этом остановятся, у тех то есть, кто захватывает братков, тогда братки разом с маузерами и бомбами бегут на абордаж по главным местам: к штурвалу, в машину, к орудиям. На их корабле! Ясно. В момент: лишних за борт, кого на испуг, а кого и лаской. Есть же там матросы. Потом ходу в Новороссийск. А там, чтоб не стреляли — можно предупредить, шлюпку спустить, послать кого… Придумают матросы…
Братки на катере кончили проверку. Ваня дух перевел, берется в третий раз за мотор:
— Ну, не возьму — закуривай.
— Придется.
Николай воду отливает, со всеми. Во–вторых, ждет от Ванечки или кого другого участи.
Бросает катерок — спасенья нет. Вода хлещет.
Ваня взял ручку, рукава закатал. Рванул — сердце не выдерживает. Еще! Мотор — «пах–пах–туку–чш–чш–пх–чш–чш…» Ну… Ну!.. Заработал. Ваня за мотором как за младенчиком ходит.
Коля перед всеми извиняется.
— От переутомления вишло…
— Ну, ладно…
Ванечке дают газу баночку. Вино или водка у нас так называется. Дернул, согрелся. Мокли же всю ночь. Двигают братки к Крыму ближе.
По береговому шоссе и береговым дорогам на южном берегу Крыма — посты, патрули. От Керчи — к Феодосии, Коктебелю, Отузам, Козам, Судаку, Новому Свету, Кепси–Хору, Алуште…
Всякие с моря суда наблюдают, чуть что — тревога.
——Берег Крыма открыли! Маяк Меганом увидели! Так.
— Живвем у Врангеля!
— Здравствуй, Крым.
— Севастополь забираем, божьже ж мой!
А Ванечка сам крымский — севастопольский.
Держит «Гаджи–бей» к Судаку, самым малым — тихим ходом в бухту. Но в бухте всякий черт окликнуть может, может шухер подняться, и — неприятность. Поэтому приходится рисковать. К скалам подходим. Дошли. Тихо все в воду лезут, на себя весь груз берут: двенадцать тысяч патронов, три пулемета, ленты, пятнадцать верст кабеля, гранаты, телефоны, литературу.
— Литературу не замочи. Плыви, над головой подымай.
— Есть, есть.
Стараются все. На камни выбрались. Катерок порубили и в воду — следа нет. Отработал свое — в сторону, а то улика.
Подались в горы. Ущелье — водой промыто. Повалились спать все. Один на часах стоит.
Говорил же я, — если хоть один матрос в живых останется: не считайте море отданным, а флот конченным!
Какое дело — море в руках белых и флота Антанты. Партия говорит:
— Нужно перекинуться.
Есть! Перекинулись!..
Светает, ветер стихает, зыбь утихает. Часовой будит:
— Вставай!
— У–ум… мы…
— Вставай, ну!
Встали. В горы надо уйти поглубже. Пошли. Все в порядочке. Вдруг окрик:
— Стой, кто идет?
По кустам треск.
Всякое случается: как бы точно ни рассчитать, бывает, и не все выходит… Да…
Бой принять — это пустяки, а вот как с делом?
— Кто идет?!
Молчат.
И снова:
— Кто идет?!
Колечка вину свою искупить хочет — один полез в кусты, на разведку. Ждут все, приготовились. Из ущелья крик:
— Свои! Топпай сюды!
Еще один для осторожности лезет: не маленькие, хитрых сами учим. Знаем, как под наганом все что угодно случиться может.
Ждем все. Опять крик:
— Ей–бо, свои!
Тогда еще трое полезли. Условились, если свои, — по шифру кричать «без сомнения».
— Свои! Без сомнения.
Партизаны, оказывается, были. И матрос один среди них.
— Ну, если б ваш годок на руке нам якорь не показал — бой бы сделали. Побили б вас…
— А может, вас?
И пошел хороший разговор, и пошел, и пошел…
И дни пошли с боями.
В ЦК донесение послали. Через море — в мешках муки на фелюге — к Синопу, и дальше по горам анатолийским на Кавказ пробрался Иван Дмитриевич. Доложил:
— Сработали. Разложение в белых есть. Флот действует!
А ему объяснили, почему белый корабль от нас дернул.
Разведка наша узнала: принял он катерки наши за торпедные. Страх от них!
Еще: Ванечке орден Красного Знамени дали.
Ленинград — Москва
1930 г.
БОЛЕЗНЬ
Посвящаю С. К. Вишневецкой
Февраль 1920 года.
Всеволод тяжело болен. Болезнь образовала привычку. Он рассматривает сочащуюся из тела кровь. Рана открыта…
Никто его не тревожит… Он лежит, что–то шепчет… Над головой шашка казачья и карабин. Что делать с ними, если надо покидать строй? Лихом не поминай, Первая Конная!
Через Харьков бронепоезд «Коммунар» № 56 на Польшу пошел — буденновский первый посыл с Кавказа. Всеволод до Харькова кровью капает… В Харькове решил в госпиталь пойти. Идет, в жару шатается… Волочит корзиночку, а в корзиночке — первого срока флотская форма номер три: ненадеванный клеш, рубаха фланелевая, форменка и ботинки шевровые. В корзиночке — две гранаты и разобранный карабин. Шашка не влезла, бойцам отдал. В корзиночке — дневник. В корзиночке — белье. Вещи Всеволоду нужны, особо форма номер три: к самому парадному дню надеть, когда война будет кончена.
