Виктор Конецкий - Том 4 Начало конца комедии

Каждая собака висит особым образом, если ее поднимешь за шкирку. Одна так растопырится и так дергается, что кажется, будто у нее сотня ног и десяток хвостов. Другая — умная и покорная — висит тихо и собранно, как траурный флаг. И кажется, у нее ног вообще нет — только один-единственный хвост.

Наш Мобил, конечно, слишком большой, чтобы его смог поднять за шкирку даже грузчик-негр из Балтиморы, но если бы кто-нибудь поднять смог, то повис бы Мобил как парадный бархатный занавес в Большом театре.

Разговариваем о собачьей преданности. Кудрявцев вспоминает мальчишку-дружка. Тот подорвался в лесу на старой мине. Все это случилось на глазах у собаки Пальмы. Две недели она не уходила с могилы хозяина, рыла землю и чуть не добралась до гроба. Ее наконец отогнали. Вернулась домой — кожа да кости — ничего не стала есть, только обнюхала все углы и исчезла навсегда.

Конец истории застает Юра. Капитану тоже не спится сегодня. Он курит трубку, и аромат «Амфоры» украшает и без того красивую южную ночь. Вспоминает отрочество и войну. Оказывается, был три месяца под оккупацией возле Тихвина — ехали в эвакуацию, а попали к фрицам. Его приятель Павлик работал в немецком пищеблоке, попутно, стало быть, отщипывал корки, тянул объедки, потом обнаглел и однажды куснул от круга колбасы, а одного переднего зуба у Павлика не было. По следу закуса его нашли. Собрали деревню и на глазах народа повесили, затянув петлю под нос и уши. Фрицы были не эсэсовцы, «тихие, армейские». Перед отступлением деревню спалили. Народ отогнали на зады, в бани, и не велели выходить. Когда дома загорелись, в них началась пальба, потому что в избах напрятано было бросовое оружие с патронами. У него, у Юры, стало быть, под полатями ручной пулемет с дисками хранился. Один старик приказ не выполнил, побежал свой дом тушить, его застрелили; побежала к убитому старуха — ее тоже прихлопнули, к старухе — дочь, ее тоже… Поджигатели были такие пьяные, что, когда ворвались наши, приняли их за своих и орали: «Хайль!» Было поджигателей-карателей четверо. Одного убил из пистолета наш лейтенант. Другого солдаты облили горючей смесью. Третьего старики сбросили с моста в реку. Четвертого затоптали женщины и дети, здесь, стало быть, и Юра принял участие.

Вот такие истории слушали бермудские цыганки-плясуньи этой ночью.

Потом появился Варгин — сменился с вахты и пришел, как хитрый лис, проведать у Саши насчет свежей рыбки.

С ходу включается в ночную травлю, и мы узнаем, что у неформального лидера есть бабуся, старенькая, суеверная и вообще с предрассудками: который год готовит себе при жизни все для похорон, даже на поминки купила уже водку и вино, прячет бутылки в сундуке. Варгин ее самый любимый внучек. Никому бабуся из поминальных алкогольных запасов не дает ни капли. Но Варгину на похмелку дает. И вот каждый раз, когда он приходит к бабусе клянчить сто грамм, то начинает с одного и того же:

— Билет купила, бабуся?

— Куда, внучок?

— В очередь на крематорий? Который раз спрашиваю!..

Хохот стоял. И я, подлец, засмеялся… — чего не сделаешь за компанию.

Шалапин закончил университет, тема диплома: «О сглаживании противоречий между городом и селом». Преподавал обществоведение в десятых классах, затем ассистент на кафедре философии Лесной академии, вел семинарские занятия, оклад 105, в отпусках подрабатывал бетонщиком на заводе, руководил общественно-политической жизнью студентов в общежитиях. Тема кандидатской: «О сглаживании противоречий между умственным и физическим трудом».

Последние годы — руководитель лаборатории социологических изысканий при НИИ лесной промышленности.

А я в последние годы вынашиваю кинокомедию о деятельности социальных психологов на флоте. Мои герои имеют благие намерения. Они ищут истоки психологической несовместимости. Но дело заканчивается тем, что подопытный экипаж, замороченный тестами, анкетами, «включенным наблюдением» и т. д., сажает пароход на камни.

И вот судьба предоставляет мне живого социолога с доставкой на дом — изучай не хочу! И где доставляет — на Бермудских островах!

В круиз на «Пушкине» Шалапин отправился после крупных неприятностей. Его раздолбали в «Литературке» в огромной — на два подвала — статье под названием «Будьте внимательны: человек!». Я эту статью не читал — мы уже были в рейсе. Но Шалапин с завидным бесстрашием принес ее мне и положил на стол:

— Читайте. Интересно услышать мнение практика. Меня здесь называют бестактным человеком и микроагрессором. Сравнивают с пьяным шофером — одинаково мы с пьяным шофером опасны для людей. Обвиняют в гуманитарном невежестве, в перенесении привычки к отношениям «человек — машина» на отношения «человек — человек».

— Так при вас и читать? — спросил я, несколько ошарашенный тем, что Петр Васильевич как бы заранее уверен в моем союзе с ним против автора статьи.

— Конечно! Ведь вам тоже приходится сталкиваться с проблемой сокращения людей из экипажа по Щекинскому методу, а мы исследовали проблемы, возникающие с переходом на «Карповскую систему» в НИИ.

— Я ничего не понимаю в социологии, Петр Васильевич.

— В ней все и все должны понимать — все и все! — это не атомная физика!

В статье Шалапин фигурирует под фамилией «Иванов». Описывается конфликтная ситуация, возникшая в НИИ, когда Иванов — Шалапин усыпил бдительность сотрудников заверением, что социологическое обследование проводится для улучшения психического климата, а сам использовал откровенность анкетируемых для сбора компрометирующих данных. По его наущению директор НИИ в приказном порядке заставлял сотрудников заполнять анкеты, которые превращались во взаимодоносы.

Я прочитал статью и принялся чесать лоб, чтобы скрыть выражение лица от Иванова — Шалапина.

— Меня называют Великим Инквизитором, — со вздохом признался Петр Васильевич. — Думаете, мне хочется им быть? Но проблема интенсификации научного труда требует этого!

Я посмотрел на нашего пассажира со смесью испуга, восторга, предвкушения неожиданностей, как смотрел бы палеонтолог на живого ящера, вымершего еще в третичном периоде, знакомого только по реконструкции, а теперь доступного в своем истинном естестве для обмера, сравнения, ощупывания. «Ну же тебе и везет, Витька!» — сказал я себе и бросился в пучину двуличия, то есть расплылся в смущенно-восхищенной улыбке. С такой улыбкой, по моим представлениям, должен смотреть наивный моряк на ученого, прославленного в газетах. Пускай слава ученого несколько негативна, но она все равно должна восхищать простоватого морского волка, погрязшего в буднях каргопланов, рейсовых заданий и экономии горюче-смазочных материалов.

— Слюнявая статья, — сказал я. — Небось, этому автору никогда не приходилось решать вопрос, кого из экипажа сократить, а кого нет.

Шалапин надменно ухмыльнулся и сказал, отбивая ритм указательным пальцем по столу:

— Жизнь их научит! Эта статья — так называемый «террор среды». Обычное явление. Ничего: еще не вечер!

Весь день солнце злобно палило сквозь серую тропическую дымку, горизонт был серым, океан — тоже.

Потом был праздничный ужин. После ужина Кудрявцев поймал акулу. Акула здоровенная, вытащить в живом и здоровом виде невозможно — образина будет так дергаться, что крюк разогнется. Ко мне является гонец с просьбой уговорить Ямкина стрельнуть в акулу из малопульки. Уговариваю. Юра берет винтовку, и мы отправляемся на корму.

Там человек пять зрителей. Среди них наш философ и Великий Инквизитор.

Башку акулы чуть вытаскивают из воды с помощью кормовой лебедки. Юра перевешивается через релинги головой вниз с малопулькой в руках. Капитанский зад деликатно поддерживает Кудрявцев. Ямкин пуляет акуле между глаз — раз! два! три! — акуле как с гуся вода. Только после шестого попадания зверюга обвисает — шок. Вира, лебедка! Акулу подтаскивают к релингам и баграми переваливают на кормовую палубу. Акула оживает и начинает страшный танец смерти на раскаленной стали. По ней лупят ломами, пожарными баграми, набрасывают грузовую сетку, опутывают тросами. Зверь затихает.

— Петр Васильевич, — предлагаю я. — Хотите жуткий сувенир? Видели когда-нибудь акульи челюсти? Повесите их в кабинете, будете пугать слабонервных ученых коллег. Только вырубать челюсти будете сами. Кудрявцев, согласен?

Кудрявцев согласен, Шалапин — тоже. Боцман уходит за острым плотничьим топором. Я говорю, что вообще-то страх перед акулами сильно преувеличен; ученые считают, что за всю историю было всего несколько научно-бесспорных нападений акул на человека. Правда, говорит Кудрявцев, почему-то в брюхе акул он, Кудрявцев, дважды уже находил сапоги и ботинки; интересно, откуда там человеческая обувь и где ее владельцы?