Север Гансовский - Надежда
Он заскрипел зубами, поднял тяжелую руку и с силой ударил кулаком по столу. Вокруг всё сразу стихло на мгновенье. Все головы повернулись к нему. Бутылка подпрыгнула и скатилась на пол.
— Это ты виноват, — сказал матрос мальчику. — Это ты всё устроил.
Мальчик испуганно прижался к спинке стула.
— Нет, это не я. — Он знал, что матрос не поймет его. — Это не я, — повторил он безнадежно.
— А кто виноват? — спросил матрос со злобой.
— Это не я, — сказал мальчик. — Это с самого начала всё так и было. Всю жизнь…
— Ага, — сказал Майк с расстановкой. — Всю жизнь. — Ему на мгновение показалось, что он понял, кто виноват. Но затем это понимание ушло от него.
Он встал и выпрямился во весь свой огромный рост. Злоба бушевала в нем.
— Ну хорошо, — сказал он с угрозой. — Тогда мы сейчас поговорим. — Ему казалось, что сейчас здесь появится тот, с кем надо поговорить. Он повернулся лицом к окну и, поворачиваясь, задел столик. Стаканы звякнули. Это рассердило матроса. Он обернулся и ногой ударил по столику.
Раздался звон разбитого стекла. Мальчик кинулся к Майку и схватил его за руку. Тот, не глядя, резким движением отшвырнул его. Томми бессильно упал на пол.
Люди за ближайшими столиками выжидательно и с испугом смотрели на матроса.
Ближе всех сидел маленький тощий мужчина со следами малярной краски на комбинезоне и рыжих усах.
Матрос, пошатнувшись, шагнул к нему и могучей рукой схватил за воротник.
— Так это ты!
Мужчина молча испуганно смотрел на матроса. И снова Майк почувствовал на плече маленькую руку.
Он обернулся. Это был Томми. В уголке рта у него показалась кровь. Сжав зубы, он сдерживал кашель.
— Это не он, — сказал мальчик. — Это я, — понимаешь?
Матрос повернулся к Томми. Он сразу забыл о маляре. Все мысли как-то сразу исчезли у него из головы. Он помнил только, что Фриды нет на свете.
— Ну ладно, — сказал матрос растерянно. — Значит. ты это всё придумал. Ну ладно. Мне надо идти.
Он медленно вытащил деньги и швырнул их на столик, который уже поднял официант.
Мальчик, сев на стул, прижимал ко рту грязный платок. Плечи у него встряхивало кашлем.
— Ну прощай, — сказал Майк. — Раз ничего негу, прощай.
Пошатываясь, он быстро вышел из закусочной и поспешно зашагал к порту. Он прошел три квартала и прислонился к стене. Он вдруг вспомнил, что мальчик говорил ему, кто виноват.
— Всю жизнь, — повторил матрос глухо, прислушиваясь к себе.
На улице было свежо, и он начал трезветь.
— Всю жизнь…
Матросу вдруг пришло в голову, что мальчишка ни в чем не виноват и — что он, умный и добрый, может объяснить ему, Майку, отчего это всё так получилось.
Он повернулся и быстро пошел обратно к закусочной. Затем ему показалось, что он идет слишком медленно, что мальчик успеет уйти оттуда и потеряться в огромном городе. Он побежал, расталкивая прохожих. Мальчика в закусочной уже не было.
Воры
— Ну, повтори еще раз… Ты что, не слышишь, что я говорю?..
Мальчик не ответил. Он смотрел задумавшись в окно. Косой луч солнца ударил в запыленное, с разводами грязи стекло, и от этого пыль засветилась.
Женщина на постели дернулась под серым одеялом.
— Рой! — голос у нее был нервный и высокий.
— Да, мама! — Большие серые глаза мальчика остановились на раздраженном лице женщины.
— Ты слышишь, что я говорю?
— Слышу.
Мальчик как будто очнулся от сна.
— Так что же ты не делаешь?
— А что делать? — глаза у мальчика были недоумевающие.
Женщина приподнялась на постели, одеяло соскочило с плеча, обнажив бледную сухую кожу. Она встряхнула длинными, нечесанными черными волосами.
— Что ты со мной делаешь! Ты убить меня хочешь. Дай воды!
Мальчик в углу комнаты приподнял эмалированную крышку с ведра и зачерпнул кружкой. На нем была полосатая трикотажная рубашка, какие носят ребята в городе, и вытертые бархатные штаны до колен.
Он подал воду матери.
Она выпила половину кружки и выплеснула остаток на земляной пол.
— Ты, наверное, хочешь меня убить.
— Да нет, мама. Зачем ты так говоришь…
— Ну повтори всё, что ты скажешь там.
— Да зачем? Я же знаю…
Женщина гневно взмахнула рукой.
— Ну ладно-ладно. Я сейчас… Я подойду к окошку, постучу и, когда мне откроют, скажу…
— Дурак! — Женщина в отчаянии приподнялась и опять бессильно упала на серую подушку. — Дурак! Вот совсем не так. Сначала ты подашь квитанцию. Если ты сначала заговоришь, он захлопнет окошко и не станет ничего слушать.
— Ну да! Я забыл… Сначала я подам квитанцию, а потом начну говорить. — Голосу мальчика был монотонный. Он смотрел всё туда же, в окно, где в солнечном луче искрились пылинки. — Я скажу, что папа прислал нам денег из Висконсина, но мама больна и не может за ними прийти. Она послала меня и дала мне квитанцию.
— Ну и дальше?
— Всё.
— А если он спросит, ходишь ли ты в школу и есть ли у тебя школьное удостоверение, — что ты скажешь?
— Я скажу, что не хожу в школу, потому что мы приехали сюда недавно и я не успел начать.
— Ну, а потом?
— Потом я сосчитаю деньги.
— Не отходя от окошка?
— Не отходя от окошка.
— Потом?
— Потом зашпилю карман булавкой и буду держать его вот так.
— Сколько должно быть денег?
— Сорок два доллара… И сразу пойду домой, никуда не заходя и не глядя по сторонам.
— Ты знаешь для чего нам нужны деньги?
— Знаю. Ведь ты же объясняла.
— Ну ладно, — женщина облегченно откинулась на подушку. Она провела рукой по груди, — Если бы не это, я бы сама пошла. Разве можно тебя посылать за деньгами!
— Мама!
— Что?
— Идти?
— Иди.
Мальчик повернулся и пошел к двери. Женщина смотрела на его маленькую фигурку. На локте полосатая рубашка у него была чуть-чуть продрана. Мальчик взялся за деревянную ручку двери.
— Рой!
— Что?
— Поцелуй меня.
Он вышел и зажмурился от солнечного света. Батраки на этой окраинной улице находились далеко один от другого. Чахлые травинки росли между булыжниками. Сразу за их домом начинались железнодорожные пути. Красные, синие, фиолетовые вагоны стояли на рельсах. Мелкие камешки между шпалами отливали радужными нефтяными пятнами.
Где-то простучал колесами поезд. Значит, 10 часов. Хорошо в городе! Всегда знаешь, сколько времени. У каждого часа свои звуки. Утром в 6 часов за стенкой начинает ругаться Джаспер. Он всегда ругается, пока встает и пьет кофе. Потом проезжает фургон молочника. Колеса стучат по булыжнику, — 7 часов. На этой улице редко кто берет молоко, но он тут ездит, потому что ему ближе.
Потом пригородные поезда. Каждый час. Не то, что на ферме. Там только три времени. Утро — надо выгонять корову и теленка. Полдень — мать приходит домой и приносит ему завтрак. Вечер — корову гнать обратно. А зимой совсем нет времени, — сидишь весь день в комнате и смотришь на двор в продутый в стекло кружок.
Хорошо в городе! Можно ходить по улицам и рассматривать дома, магазины, трамваи. Можно пойти в порт и смотреть на корабли.
Задумчиво обведя взглядом залитые солнцем крыши бараков, серые камни мостовой, вереницу разноцветных вагонов на путях, мальчик пошел на почту.
— А сколько тебе лет? — спросил кассир.
— Одиннадцать.
— Откуда же вы приехали?
— Из Висконсина. Там у нас ферма была. Папа остался работать в лесу, а мы приехали сюда к бабушке.
— А почему же бабушка не пришла за деньгами?
— Она умерла два месяца тому назад.
— Ну, ладно. Вот считай. Сорок два доллара.
Смотри, чтобы у тебя не украли. Сразу иди домой.
— Спасибо, мистер.
Кассир скучающе оглядел маленький зал почтового, отделения с кафельным полом и серыми стенами. Небольшая очередь стоит за письмами у барьера напротив. За столом толстый небритый мужчина пишет письмо. В углу возле телефона высокий тощий брюнет в полосатом пиджаке шарит в карманах, ищет монетку. За деньгами больше никого нет.
Кассир захлопнул окошко. Мальчик пересчитал еще раз деньги. Всё правильно. Он сунул деньги в карман, вытащил из другого кармана булавку.
— М-м-м!
— Что? — Мальчик обернулся.
Перед ним стоял мужчина в полосатом измятом пиджаке и темных брюках. Мужчина был высокого роста. С подвижным, нервно дергающимся лицом, с черными седеющими всклокоченными волосами. У него был высокий лысеющий лоб, глубокие морщины возле рта.
— Что, мистер? — недоуменно спросил мальчик, держа в руке булавку.
Мужчина показал себе пальцем на губы и помотал головой. Потом он взял себя за ухо и снова помотал головой. У него были блестящие черные глаза. На барьере он показал, переставляя пальцы, что надо куда-то идти.
