Борис Блинов - Порт
— Лихтер — это как? Все одно что лайнер? — интересовался Веня.
— Одно, одно, — подталкивал его Виктор. — Давай… шевелись. Помочь?
Веня не отдал сундук, переложил его в другую руку и сошел с мостовой в придорожную жижу, освобождая дорогу раздолбанному гремящему грузовику.
— Такое я и дома видел, — жалея свои сапоги, сказал Веня. — Здесь-то почему?
— Почему, почему! Приехал, видишь ли, на готовое, дома ему каменные подавай, улицы асфальтовые, лимузины, — разозлился Виктор, потому что на куртку его села увесистая жирная клякса.
Вслед за первым еще катил грузовик, а Веня стоял, не зная, куда ступить.
— Завяз я в этих тонках[1]. Это что, город уже? — удивлялся Веня.
— Иди смелей, не бойся. Машина — не корова, не забодает, там шофер за рулем.
Виктор протянул ему руку, помог выбраться на булыжную мостовую.
— Изгваздался весь. Как по городу-то идти? Несподручно. Нате вам, приехал — и весь в грязи, — сокрушался Веня.
— Ага, город весь так и замер, тебя встречает. Смирно! Псковский скобарь идет. — Виктору уже осточертела эта возня. Самочувствие его требовало немедленной поправки, а до желанных заведений осталось рукой подать.
— Чего лаисси? — обиделся Веня. — Я к тебе не лез, сам позвал. Могу и не ходить. Начальник сказывал — дом у них есть для отдыха моряков.
Виктор скрипнул зубами. Не объяснять же этому лопуху, что у него сейчас расколется голова и весь он без остатка вытечет на раскисшую дорогу.
— Брось, земеля, не серчай, — сказал он миролюбиво. — Приболел я, понимаешь. Припух. Температура — сорок.
— Эка штука! — разлился сочувствием Веня. — Так ты того, лечь бы тебе, паря. А у меня мед есть Липовый. Не надо больше никуда. Давай прямо до дому.
— Никак нельзя, — горестно вздохнул Виктор. — Это традиция, понимаешь. Традиция такая, отмечаться, кто первый раз в море идет.
— Леший с ней, с традицией, не убежит. Здоровье, паря, важнее. У меня друг, Сережка Гавриков, тоже торкался так вот с температурой, а потом у него воспаление легких признали. Чуть не помер. Идем домой, дело говорю.
Виктор застонал, сдерживая ярость, и как бегун перед финишем рванулся к дверям голубого строения под вывеской с гроздью винограда и скромной надписью «Пиво-воды».
— Эй, стой! — крикнул Веня в убегающую спину. — Где лихтер-то мой? Покажь!
Внизу, под сопкой, могучей излучиной распластался залив. Он был шире самой широкой реки, которую ему приходилось видеть, а река Великая тоже была судоходной. Пароходов стояло — не сосчитать, и все они на месте застыли. И вода была неподвижной, никуда не текла, даже на середине.
Веня присел на сундучок и, подперевшись ладошкой, тихо смотрел на свою новую жизнь. В кармане отцовского пиджака лежали его документы и та маленькая тонкая бумажка, что открывала ему доступ в эту голубую страну.
Веня уже не помнил давешней обиды. Хорошо, справедливо устроена жизнь, если в ней можно осуществить свои мечты.
Города он пока не видел. Город где-то впереди откроется, за цветными фанерными «пиво-водами», за черными бревенчатыми домами, проглядывающими дальше, — где-то он должен быть, многоэтажный, асфальтовый, красивый. Эта встреча еще ожидала его, готовила новые счастливые минуты…
Вдруг бабий голос, напористый и сильный, ворвался в тишину его грез. Дверь пивной хлестко распахнулась, и молодая мордастая тетка выволокла на порог упирающегося Виктора.
— Бичевское отродье! — кричала она. — Скидывай свою мозаику, не то в милицию сдам!
Виктор крепко-накрепко сжимал у ворота куртку, на которую покушалась баба, а та, выхватив из кармана свисток, надула толстые щеки.
— Фаина, вот же он, друг, не вру, слово даю, заплатим! — Виктор, изловчившись, вырвал свисток из ее рук и, тыча им в ошарашенного Веню, крикнул: — Какого рожна застрял? Деньги ей покажи!
Баба, хлопая круглыми глазами, уставилась на растерявшегося Веню.
— Разом будете? Деньги есть? — требовательно спросила она.
Веня понял, что новый друг попал в беду, из которой его надо выручать.
— Есть деньги, есть. Сейчас достану, погоди, — быстро залопотал он, пытаясь расстегнуть булавку на внутреннем кармане. — Тетя, не души его, он больной, — попросил Веня. — Сколько надо-то?
Тетка отпустила Виктора и, уперев руки в мясистые бока, захохотала:
— Это надо — больной! Да таких больных под любым забором! Где ж ты такого шаняву подцепил?
— Земляк он, поняла? — Одернув куртку и пригладив рукой сальные волосы, Виктор осмелел. — Ко мне приехал. А ты чего себе позволяешь? Позоришь меня перед человеком, свистком своим грозишься.
— Все поняла, — сказала тетка, переступая на толстых ногах. — Не первый день. Деньги есть — неча тута сидеть. Для того и стены поставлены, чтоб культурно выпить… Темнота деревенская, — презрительно обронила она и, увидев деньги в руке у Вени, удалилась в свои владения.
— Наглая — до предела. Давно ли лаптем щи хлебала! Говорить толком не научилась, а туда же — культура! — хорохорился Виктор. — Пиявка! Мародерка! Насосалась нашей кровушки, отъелась на моряцком горбу — морда грушей, — оправдываясь за недавнее унижение, распалял себя Виктор.
Видя, что гроза миновала, Веня успокоился и, хоть не очень еще уразумел, что произошло, понял, что вина Виктора тоже есть.
Море и корабли далеко были, а тут, где он находился, между городом и портом стояло четыре крашеных сараюхи, через которые надо пройти, чтобы город и море объединялись в одно целое.
К пивнушкам народ шел не густо, еще время, видно, не настало. Из соседней пивной вывалились два мужика в обнимку. Раскачиваясь и горланя песню, они еле удерживались на мостках, которые соединяли пивнухи между собой. Рядом с мостками, прямо в грязи, как-то странно сидел человек, словно ноги его по бедра вросли в землю.
— Гляди-кось, — указал на него Веня, — помочь бы надо!
— Ладно, помощничек. Тебя кто на работу устроил? Ну, то-то. Ты мне помогать должен, а не бросать в ответственный момент.
— А я чего? — удивился Веня.
— Чего-чего! Сидишь тут, губищу раскатал, нет чтобы за мной шагать.
— Так я того… — стал оправдываться Веня.
— Кончай, идем. Файку-то видел? Она шутить не будет, враз рога обломает, если что.
— Если что? — поинтересовался Веня, но не получил ответа.
Виктор, подхватив для верности сундучок, пошагал в пивную.
Вене очень не хотелось за ним идти, но слово «традиция», крепкое и непонятное, словно привязало его к этим сараюхам. Он окинул взглядом порт, чтобы вернуть себе давешнее светлое настроение; две качающиеся фигуры выросли перед глазами. Они подошли к странному существу, сидящему в грязи, и подняли его на мостки. Веня не поверил тому, что увидел: ног у мужика не было, вместо них — маленькая тележка на подшипниках.
Веня опрометью бросился за Виктором. Вошел, и захлопнулись за ним двери, сжимаемые стальной пружиной…
Сколько раз потом он вспоминал этот шаг, так во многом определивший последующее течение жизни…
Он сидел в центре стола, независимый, взрослый, равный среди равных, быстро обсевших столик новых знакомых, поднимал граненый стакан и, стараясь не морщиться, выливал в себя холодную, чистую водку, которая имела запретный, обжигающий вкус новой взрослой жизни.
Два дня Витя заботливо его пас, не отпуская от себя, а после, купив на последние деньги бутылку, отправился провожать Веню в порт. В порту у него тоже было много друзей, и когда ночью Веня очнулся, был он гол и свободен, как только что родившийся человек: ни денег, ни документов, ни одежды.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1Очнулся Веня на свалке. Голому холодно под открытым небом даже в своей деревне. А здесь ведь — ни деревца, ни травки, никакой природной живности, если не считать огромных крыс, которые нахально шныряли обок.
Ночь ли, вечер ли, утро — он не знал. Солнце круглые сутки гуляло по небу в этом городе, в новом его обиталище, обнесенном забором. Солнце на небе — и он на земле среди искореженного железного хлама.
Он пошел на солнце, пробираясь через завалы металлолома, картонной тары, обглоданных шлюпок. Невдалеке блеснул залив, закричали чайки. Перед скоплением труб, мачт, рубок чернел причал, тот самый, на котором через пятнадцать лет он будет отшвартовывать «Пикшу», и кнехт был так же перехлестнут двумя концами.
Веня оседлал эту холодную шершавую тумбу и сидел бездумно, опустошенный, отчаявшийся, иззябший, и сознавал, что жизнь его кончилась, так толком и не успев начаться.
Стояла белая полярная ночь, белесое солнце слепило глаза, и так же бело отсвечивала вода, колыхаясь, словно расплавленное олово, и чайки летали белые и роняли на воду белые круги, но такая густая, беспросветная чернота была у Вени в душе, что он не знал, сидеть ли здесь, ожидая, пока все тепло его по каплям просочится в океан, или сделать два шага вперед и разом оборвать беспросветную темноту.
