Николай Балаев - Ураган «Homo Sapiens»
Росомаха медленно пошла к месту, где куропатка заканчивала утренний туалет. Но успела сделать лишь несколько шагов. Сверху бесшумной волной пахнул воздух, на светлом фоне неба мелькнула широкая белая тень, впереди хрустнули ветви, захлопали крылья, раздался суматошный испуганный крик:
— Дра-крэ-ко-кэк!
Росомаха подпрыгнула и застыла на задних лапах. Это Тэкыл, полярная сова! Опередила?
Сова скользила над кустарником уже далеко впереди, растопыренные когтистые лапы были пусты. Промахнулась. Тоже помешали густые ветви.
— Кро-ко-ко-гэк! — из кустов ошалело выскочила куропатка и, стуча крыльями по снегу, побежала к другому берегу ручья, там подпрыгнула, трепыхнула крыльями и запланировала в открытую тундру, к высокой кочке. Теперь ее не поймаешь. Всю охоту испортила сова Тэкыл! А где она сама? Надо проверить. Охотника часто поймать легче, чем ему — преследуемую дичь.
Росомаха вышла на наст в русле ручья. О-о, сколько тут запахов! После пурги пробежала супружеская пара песцов. Иногда следы их расходились на несколько прыжков и соединялись вновь. Вот тут они припадали к снегу, тут вставали на задние лапы и обнимались передними, силясь повалить друг друга. Как любой обитатель тундры, после пурги они были голодны и бежали в поисках добычи, но не могли оставить любовные игры.
А вот здесь расхаживал ворон Вэлвын. Лакомился почками с кустов.
Росомаха захватила пучок веток и, пятясь, протянула их через зубы. Пасть забило ароматной корой и почками. Росомаха пожевала их, проглотила и побежала дальше. Где же Тэкыл? Росомаха встала на задние лапы, оглядела тундру поверх кустов. Во-он она!
Сова сидела на гребне высокого заструга и слушала, как вдалеке еще сердится куропатка. Очень удобный момент.
Росомаха вышла из кустов и поползла среди частокола застругов. Сова задолго услышала приближение зверя, точно определила расстояние. Когда росомаха привстала за последним, разделявшим их застругом, Тэкыл бесшумно повернула голову. Туловище ее не дрогнуло, только голова мягко и неожиданно крутанулась назад. Росомаха увидела огромные, налитые янтарным отблеском зари глаза.
Прыгнули они в один миг. Над росомахой мелькнули растопыренные когти. Пряча глаза, она отклонила голову и, спружинив лапы, опустилась на место, где только что сидела легкокрылая охотница. Сова сделала над росомахой круг и полетела над ее следами к верховьям ручья. Росомаха досадливо царапнула лапами заструг. Сорвалась утренняя охота! Поневоле придется навестить еще одно владение человека на ее участке. Кстати, оно недалеко.
* * *— Уби-и-или-и! — вспыхнул среди балков женский крик. — Ваську-Дизелиста уби-или!
— Кого?.. Где?..
— Во-о-он!..
В балках захлопали двери. Крики покатились над толпой за поселок, к черному нагромождению сланцевых плит. Васька, покрытый лохмами инея, скорчившись — руки сунуты между поджатых ног — лежал на боку. Поспать прилег человек, да и только. Но снег вокруг густо истоптан звериными лапами.
— Не подходить! — крикнул начальник буровой партии.
Толпа остановилась, потом потекла в стороны, окружая плиту, Ваську и склонившуюся к нему медсестру.
— Эк его угораздило…
— Обындевел-то как бедняга!
— Точно шерстью оброс. Страсть!
— Это теплота сосет из воздуха воду, садит на тело, а сама постепенно истекает. Врач на лекции рассказывал.
— Теплота-а. Са-адит. Глянь, пузырек у ног. Доистекался.
— От такой пьянки не только шерсть — клыки полезут.
— А следы-то, глянь. Кажись, росомаха.
— Она. Когтищи, ух, когтищи!
— Загрызла-а! Гадина! Начальник, что творится? От дома не отойди, да? Принимай меры! В договоре нет статьи, чтобы грызть!
— Спокойно. Радист здесь?
— Слушаю.
— Беги на связь, радиограмму в управление: «Ночью погиб рабочий Питухов, причина точно не установлена, ждем указаний». Подпись моя. Будут вопросы, расскажешь, что видел… Товарищи, подальше. Следователь, прилетит, а мы все истопчем.
— Окоченел уже, — медсестра выпрямилась.
— Чего там — не установлена! Загрызла гада проклятая.
— Спокойно, говорю. Федор, у тебя как агрегат?
— На ходу. А чего?
— На смену не выходи, проскочи по следам, хлопни эту… Гаду. Видишь, разволновался народ. Мелкашку у меня возьми в балке, за печкой висит, там и патроны на полке.
— Ага, начальник, бегу! Я ее мигом…
— Шустряк! Ее теперь догонишь…
— Как же: ждет сидит за бугром! Ей дальше жить надо.
— Точно. Теперь ее ищи-свищи!
— Между прочим, в книжке читал — самый поганый зверь. И в правилах охоты сказано, что разрешается убивать круглый год, а нору разорять. Премию дают.
— Да чего говорить: на Цилинде — я там тоже в разведке работал — одному мужику уши отъела…
— Гос-споди, страсть какая!
— Да-а. Выпил он, значит…
— Погоди про Цилинду. Как Васька сюда забрел?
— Они вчера с Охламоном куролесили, песни орали. Берут ведь где-то водку при нашем сухом законе.
— Охламо-он! Где Охламон?
— Ну чего, чего? Тут я. Вот он.
— Дрожишь? Ясно. Много приняли?
— А я что? Памятная машина? Может, пару пузырей… или больше… или меньше… Рождение у него.
— Ро-ожде-е-ение. Дорождались, идолы.
— А потом что?
— Ну… что? Сиди, говорит, жди, а я… это… к Зинке-Магазинке потопаю, еще пузырь даст. Любит, говорит. Я ждал, ждал — и уснул…
— Э-э, какой с ним сейчас разговор…
— Да слушайте вы больше; «лю-ю-юбит!». Залил глазищи, пьянь несусветная, чтоб вас… — Растрепанная — шуба внакидку, платок сполз за спину — молодая женщина опустилась на снег и вдруг заголосила: — Погибели на вас нет, алкаши проклятые-е! Ы-ых, горе ты мое, горе-е!..
— Как же нет — вот она! — жутко хмыкнул кто-то в толпе.
— Ладно, Зин, ладно. Успокойся, не травись.
— Господи, куда от них деваться! Нажрутся, глаза замажут; лезут и лезут. А ни на что не годны, соки бутылка вытянула! И нас потом винят… — Высокая, в распахнутом полушубке женщина решительно шагнула вперед и, размахнувшись, пнула бутылку валенком. Зеленая стекляшка завертелась и исчезла под ногами толпы.
— Дмитревна, назад! — запоздало крикнул начальник участка.
— Чего — назад? Она его как человека ждала, а он… Взяли моду: придет — ставь бутылку; нажрется — и под стол. Мужики-и… Мне дедушка рассказывал: раньше по утрам от мужика бабой, как ситником, пахло, а нынче сивушным перегаром. Чего таращитесь — от вас, от вас!..
Охламон боком, незаметно, скосив заплывшие глаза под ноги, двигался в толпе. Все, что происходило тут, под сопкой, лишь рваными кусками пробивалось в сознание. Мозг был словно заморожен, превратился в ледышку. А в самой серединке этой ледышки пульсировала дрожащая из последних сил струна-мысль: «Хоть глоток, хоть граммушку!» И в такт ей вибрировала в могучих тисках похмельного напряжения каждая клетка тела, запаленная надеждой и готовая взорваться, если надежда окажется ложной.
Вот она!.. Тихо, только тихо. Никто не смотрит! Не… Охламон медленно, задрав лицо кверху и на всякий случай исказив его улыбкой пожальче, нагнулся, похватал дрожащими скрюченными пальцами сыпучий снег и наконец уцепил горлышко бутылки, быстро сунул ее под полушубок, к рубахе. Даже через толстую байку рубахи бутылка ожгла грудь холодом. Охламон оцепенел на минуту. Е-е-есть. У-уух… Не видели? Кажется… Теперь задом надо, задом — от людей…
Постепенно Охламон вылез из толпы, пропятился еще несколько шагов, прыгающим взглядом обшарил спины и сунул горлышко в рот. Холодноватый напиток ожег язык, но дальше пошел уже теплым спасительным половодьем. Под его действием растаял алкогольный обруч, сжимавший голову, в каждой клеточке тела вспыхивали веселые горячие костерки. В них легко плавились и сгорали путы похмельного напряжения.
— Ух, хорошо-о! — Охламон освобожденно вздохнул и глянул вокруг. — Чегой-то они столпились?.. А-а, Васька же… Васек погиб… Росомаха, говорят. Паскудная зверюга…
К толпе, тарахтя, подполз «Буран». Федор успел облачиться в меховую одежду, поверх натянул белый балахон.
— А вот и добытчик наш, звероловчик.
— Зверобойчик-охотничек!..
— Начальник! — крикнул Федор. — Мне в напарники кого-нибудь! Заберется эта гада в кусты — одному как? Ни обойти, ни выгнать.
— Охламона возьми, — ехидно подсказал кто-то из толпы.
— Точно. От него сегодня какой толк на работе?
— А от него почти каждый день такой «толк». Решать надо.
— Бери его, Федор, бери. Пусти по ветерку заместо легавой. С паршивой собаки…
— Я тебе сейчас ка-ак… — безразлично сказал Охламон в толпу и с тревогой и тоской стал следить, как в голове, подчиняя все своей могучей воле, снова запульсировала и стала расти та самая проклятая единственная мысль, а от нее осьминожьими щупальцами поползли, заполняя сознание, проекты и способы добычи водки. И тут подошел Федор и еле слышно шепнул:
