Виталий Закруткин - Сотворение мира
Цолов подробно разъяснил обстоятельства их работы в Испании, велел запомнить несколько адресов в городах, которые были заняты франкистами с самого начала мятежа и стали их тылом.
— Мне хотелось посоветовать вам отказаться от поезда, — сказал он. — Это для того, чтобы миновать территорию, занятую республиканцами, и не вызвать у франкистов излишних подозрений. Лучше поехать в Байонну, а оттуда пробираться через горы пешком. Человек, которого вы найдете по известному вам адресу в Памплоне, сопроводит вас до Саламанки и познакомит с полковником Хольтцендорфом. А тот направит вас туда, где вам легче всего будет выполнять полученные задания.
Перед уходом Петр Бармин, который на протяжении всего разговора глаз не сводил с Тодора Цолова, положил руку на его плечо и тихо спросил:
— Скажите, товарищ Цолов, что может служить гарантией того, что мы не являемся объектом провокации? Не обижайтесь, пожалуйста, но, не зная вас, видя вас всего два раза, мы можем всякое подумать. Можем, например, подумать о том, что, зная наше настроение, вы — попробуем на секунду это допустить, — будучи агентом генерала Франко, хотите направить нас прямо в руки палачей. — Бармин повернулся к своему другу: — Не так ли, Максим Мартынович? Можем мы подумать такое?
На лице Цолова не дрогнул ни один мускул.
— Я ждал этого вопроса, — спокойно сказал он. — Ждал даже при первой нашей встрече. И конечно, никаких подтвержденных документами гарантий я бы не смог вам дать. Не могу этого сделать и сейчас. Вы сами понимаете, что люди моей профессии имеют при себе только фальшивые документы. Не зная вас и предложив вам то, что вы услышали, я рисковал отнюдь не меньше, чем сейчас рискуете вы. Почему я обратился именно к вам? Что меня привлекло к особам хорунжего Максима Селищева и князя Петра Бармина? Прежде всего то, что рассказал мне о вас Альбер Дельвилль. Кроме того, я постарался исподволь расспросить о вас генерала ле Фюра, человека умного, наблюдательного, понимающего, к каким зловещим последствиям привела бы победа Франко над республиканцами. Генерал ле Фюр знает вас обоих и считает честными, ищущими правды людьми. Вот я и подумал о том, что вы оба, стремящиеся к правде, считающие, что вам надо искупить свою вину перед родиной — хотя вашей, Бармин, вины я не вижу, — можете принести нашему делу большую пользу, если окажетесь не у республиканцев, а в войсках Франко, потому что надо нам иметь в этих войсках свои глаза и уши. А биографии у обоих как нельзя лучше подходят для опасной и очень для нас важной работы. Что же касается гарантий, о которых вы, Бармин, говорите, то гарантией может служить только наша с вами честь и взаимное доверие. О том, что я вам доверяю, хотя по известным причинам не могу, не имею права открыться до конца, свидетельствует то, что мною не названа настоящая моя фамилия. Ведь я мог и не говорить, что Цолов — мой псевдоним. Я был с вами откровенен. Разумеется, откровенен в той мере, какая разрешена мне моим начальником, известным в Москве коммунистом… — Он помолчал и добавил, серьезно глядя на собеседников: — Это все, что я могу вам сказать.
Селищев и Бармин поднялись.
— Хорошо, товарищ Цолов, — сказал Максим. — Мы вам верим и просим вас верить нам.
— Мы понимаем, насколько серьезно и сложно то, что нам предстоит, но мы постараемся выполнить нашу задачу, — сказал Бармин.
Взволнованный Цолов обнял их обоих.
— Прощайте, друзья, — сказал он, — будем надеяться, что когда-нибудь судьба сведет нас всех в Москве.
6После таинственного отъезда Романа и отъезда Андрея на Дон был призван в армию самый младший из братьев Ставровых — Федор. Его отправили служить на Украину, в кавалерийскую дивизию, которая стояла вблизи польской границы. Муж Кали, Гоша Махонин, успел к этому времени заочно окончить ветеринарный институт. Поскольку стипендии Гоша не получал, он был вправе сам выбрать место будущей работы.
Как-то вечером Дмитрий Данилович, сидя за ужином, сказал:
— Видно, пора нам всем распрощаться с тайгой. Парни наши разлетелись кто куда, не сегодня завтра и Калерия с Гошей покинут нас, в Кедрове им нечего делать.
— Что ж ты хочешь? — спросила Настасья Мартыновна.
Дмитрий Данилович привычным движением разгладил седые усы.
— Если уж уезжать отсюда, так лучше всего вернуться в знакомые, обжитые места. Напишу-ка я письмо в Огнищанку, Илье Длугачу. Может, после шестилетней почти разлуки огнищане примут нас, блудных детей. — Он моргнул Гоше: — Ну а как ты, новоиспеченный коровий лекарь? Не испугал бы тебя огнищанский колхоз? Или вы с Калей думаете в город подаваться и городских кошечек да собачек лечить?
— Почему, Дмитрий Данилович, вы о нас так думаете? — обиделся Гоша. — В городе я никогда не жил и жить не собираюсь. А уж если вы думаете покинуть Дальний Восток, то нам лучше всего устроиться поближе к вам. Вы же знаете, что вырос я в детском доме, никого тут у меня нет и мне все равно, где работать, а Каля без вас будет скучать и лить слезы в три ручья. Да и привычнее для нас всех жить в деревне.
— Что же, тогда так и решим, — сказал Дмитрий Данилович.
Не откладывая дела в долгий ящик, он написал письмо председателю Огнищанского сельсовета Илье Длугачу с просьбой, если это окажется возможным, вернуть его, «известного огнищанам фельдшера Ставрова, на прежнее место» и устроить где-нибудь неподалеку «зятя-ветеринара Георгия Махонина, молодого человека, получившего высшее образование». Письмо получилось большое, обстоятельное, со многими обращенными к Длугачу вопросами.
В конце письма Дмитрий Данилович написал:
«Очень прошу вас, уважаемый Илья Михайлович, сообщите мне, кто из наших огнищан жив, кто помер, как идут дела, а самое главное, как работает колхоз, кто им руководит. Мы скучаем по Огнищанке и хотим вернуться в деревню, которая давно уже стала для нас всех родной. Жду вашего ответа. С уважением. Д. Ставров».
Проходили дни, недели, но Длугач почему-то не отвечал. Настасья Мартыновна была рада этому, потому что судьба Романа не давала ей покоя.
У него, Дмитрия Даниловича, тоже кошки на сердце скребли, когда он думал о Романе, но он старался не подавать виду, чтобы еще больше не расстроить Настасью Мартыновну, горевал молча, часами отсиживался в амбулатории, не показываясь на глаза жене. А та, побаиваясь хмурого, острого на язык Дмитрия Даниловича, отводила душу с дочерью. После окончания рабфака Каля побывала в Хабаровске на краткосрочных педагогических курсах и теперь работала воспитательницей в детском саду. Ее тоже волновало внезапное исчезновение брата, а еще долгое молчание двоюродной сестры Таи, которая, как было известно Ставровым, успела окончить медицинский институт, но куда ее назначили, не написала.
Успокоило всех письмо Александра Даниловича из Парижа. Он писал, чтобы о Романе не беспокоились, что он виделся с ним, что у Романа все в порядке и что поступил он правильно, как должен был поступить честный человек. И больше того, Александр Данилович настойчиво советовал старшему своему брату поменьше говорить о Романе, особенно с незнакомыми людьми, и уверял, что Роман сам вскоре сможет сообщить о себе. Ставровы долго гадали о том, что могло случиться с Романом. Настасья Мартыновна, зная горячий нрав сына, предположила даже, что он за какие-нибудь выходки угодил в тюрьму.
— Рома такой бешеный, такой сумасброд, от него можно всего ожидать, — слезливо говорила она, — вы же знаете, что он не терпит неправды и, чуть что, сразу с кулаками лезет.
— Перестань молоть чепуху, — злился Дмитрий Данилович. — Для того чтобы набить морду какому-нибудь ослу, не обязательно ехать в Париж.
Все недоумения рассеял Гоша. После работы он каждый вечер заходил в районную библиотеку, читал газеты, вечерами любил поговорить о политике, знал, что делается в мире, и однажды твердо сказал Ставровым:
— Вы напрасно спорите. Давайте будем рассуждать логично. Сейчас весь мир глядит на Испанию. Туда потянулись тысячи добровольцев, чтобы помочь республиканской армии. От нас тоже уехало немало людей, особенно военных. Вы знаете, что Ромке взбрело в голову поступить в военное училище. Александр Данилович уже больше года живет в Париже, он мог видеть Ромку только там. Почему? Очень просто: потому что Ромка пробирался в Испанию.
Подумав, Дмитрий Данилович согласился с Гошей, и они вместе убедили Настасью Мартыновну и Калю, что только так и могло быть.
— А что Роман не пишет, это тоже понятно, — сказал Гоша. — Наши стараются не очень афишировать количество советских добровольцев, которые отправились в Испанию, только поэтому Роман молчит…
В середине сентября пришел наконец ответ от Ильи Длугача. В пространном своем письме, написанном на листах, вырванных из школьной тетради, огнищанский председатель сельсовета писал:
