Половодье - Николай Николаевич Задумкин

Половодье

АННА-КАМЕНЩИЦА

С того дня, когда на строительной площадке появилась Анна, жить мне стало как-то беспокойно. Я человек в летах, много перевидал на своем веку разного люду, но, скажу откровенно, такой неугомонной и надоедливой девчонки еще не знал.

Впервые я ее встретил в отделе кадров стройки. Вижу, перед столом Ивана Игнатьевича, нашего завотдела, стоит щупленькая девчушка, в кирзовых сапогах, видавшей виды телогрейке, на русых кудряшках каким-то чудом держится черный беретик с этаким смешным хвостиком посередке. Нос немножечко пуговкой, по всему лицу веснушки раскиданы, а глаза веселые, озорные. Одним словом, обыкновенная девчушка, каких много на нашей славной вологодской земле.

Иван Игнатьевич тщательно изучил ее документы, сдвинул металлические очки на лоб, пошевелил седыми бровями и спросил:

— А скажите, Анна Бороздина, где это такой город Молога стоит, что вам удостоилось в нем родиться? Я что-то запамятовал.

— Нет теперь такого города, — вздохнула Анна Бороздина и задумалась.

— Понимаю, понимаю, — сочувственно закивал головой Иван Игнатьевич. — Был, так сказать, оккупирован, разрушен и…

— Ну, положим, оккупирован он и сейчас, а насчет разрушения вы неправы, товарищ, — в глазах девчушки мелькнула этакая бесовская смешинка.

В этих темных для уважаемого Ивана Игнатьевича ответах я сразу разобрался, но в разговор не вступил, думаю, как еще себя окажет эта незнакомка. А она, между тем, продолжала:

— Город мой перевезли в другой город, а на том месте, где он стоял, сейчас плещется Рыбинское море.

— Ага, — начал выходить на истинную дорогу Иван Игнатьевич. — Так, так… Я вас слушаю.

— И было мне тогда ровно полтора года, — опять вздохнула Анна Бороздина.

— Так, так…

— Так, так, — вдруг озорно блеснула глазами девчушка, а потом серьезно спросила: — Принимаете, аль нет?

— Разумеется, разумеется, — засуетился Иван Игнатьевич и тут увидел меня. — А, Федор Федорович, забирайте ее в свою бригаду. Знатнейшая, я вам скажу, каменщица.

Я усмехнулся про себя. Скажу откровенно, у меня сразу появилось об этой залетной птахе определенное мнение. Знаю по опыту, не все умеют работать руками так, как это делают языком. Возьмешь такую, а потом хлопот не оберешься. Забегая вперед, скажу, что так оно и произошло, только с небольшой разницей.

Нет, говорю, Иван Игнатьевич, у меня таких знатнейших каменщиц в полном достатке, согласно штатному расписанию.

— Бери, бери, — говорит он, усмехаясь, видимо, раскусив мою политику.

А Анна Бороздина подошла ко мне и, прищурив глаза, в упор уставилась в лицо, словно выпытывала, что у меня на уме.

— Что ж, направлю к Петру Савельевичу, — спокойно сказал Иван Игнатьевич. — Тот, не в пример тебе, от каменщика пятого разряда не откажется.

— Стойте, стойте, — не выдержал я. — Не может того быть, что пятого… Этакая, я вам скажу…

Одним словом, специалисты по каменному делу да еще пятого разряда на улицах не валяются. А я, признаюсь, сначала схитрил, хотел отказаться от девчушки, хотя рабочих на кладке стен и не хватало. Знаете, язык ее меня несколько смутил и, как бы точнее выразиться, неукротимый нрав.

— Вот и отлично, — говорит Иван Игнатьевич, заметив, что я согласен взять Анну Бороздину на свой участок. — Время сейчас вечернее, проводите, Федор Федорович, девушку в общежитие. Кстати, вам по пути.

Вышли мы из отдела кадров. Дорогой я спрашиваю, откуда, где работала, чья и т. п.

— Откуда, вы уже слышали, — улыбнулась она. — Последние четыре года жила, училась и работала в Ленинграде. Строила дома в Московском районе, в бригаде знаменитого каменщика Парамонова. Может, слышали что про Ивана Константиновича?

Я, признаться, не слыхивал о таком каменщике, но помалкиваю. Не будешь же перед первой встречной девчушкой свое невежество показывать. Домов, говорю, за свою жизнь и я столько понаставил, что на двадцать тысяч душ хватит.

— Как услышала, что в родных местах большая стройка началась, покой потеряла, — продолжала доверительно моя спутница. — Домой потянуло. Не отпускали долго. Но я настояла на своем. Ох, и здорово я тогда ругалась.

Произнеся последние слова, она звонко рассмеялась, вспомнив, видимо, как ее в Ленинграде рассчитывали.

— Здесь тоже так будете… э-э… увольняться? — не выдержал я.

— Что вы, я сюда насовсем, навсегда то есть, — серьезно ответила она.

— А скажите, уважаемая Анна Бороздина, сколько вам лет?

— Вам могу сообщить: двадцать первый.

Так вот, говорю, общежитие. В комнате номер тринадцать свободная кровать есть, а завтра двадцать второе сентября и вы должны выйти на работу. В бригаду Фатеева. Не забудьте, говорю. Фатеев — это моя фамилия.

На первых порах назначил я Анну Бороздину каменщицей-подручной. Для проверки. Покосилась она на меня, вздохнула, но не сказала слова. И приставил я ее, значит, в помощники к Михаилу Ляпину, этакому Ермаку Тимофеевичу.

Был, доложу вам, Ляпин неповоротливым, добродушным парнем лет двадцати пяти. Все очень сильные люди, заметьте, безобидные. Водилась за ним только слабость: любил в шашки играть. И пусть бы только в свободное время, в общежитии или там в клубе. Так нет. Даже на работе, в обеденный перерыв, прямо на лесах. Сжует, бывало, быстрехонько свой обед, достанет из кармана картонную в квадратиках доску и бренчит костяными шашками в кармане: приглашает охотников. А таковых стало появляться в бригаде все больше и больше. Но Ляпин обыгрывал каждого. Пришел он к нам на стройку из пожарников. Ну, а пожарники, известно, по этим делам — непревзойденные мастера.

Так вот на второй или третий день произошел у Ляпина со своей подручной конфликт. Строили мы тогда дом. Третий этаж вели. Помню, я спустился вниз о растворе позаботиться. Слышу, крик, ругань наверху. Неладно, думаю. Прибегаю. Стоит моя новенькая напротив Ляпина, словно цыпленок напротив петуха, и честит его почем свет стоит. Глаза у нее острые, колючие, кулачишки в рукавицах сжатые. Ни дать, ни взять, сама злость в образе девичьем.

— В шашки резаться научился, а к своему кровному делу наплевательски относишься, — слышу я. — Что если тебе бросить в лицо пригоршню раствору да и пустить по