Сергей Мартьянов - Максимовна

Сергей Мартьянов

МАКСИМОВНА

1

Поезд шел где-то между Акмолинском и Атбасаром. За окнами мелькали телеграфные столбы, и между ними, то поднимаясь, то понижаясь, тянулись бес-: конечные провода.

С утра в вагоне не умолкала песня:

Едем мы, друзья,В дальние края,Будем новоселами и ты и я…

Песню кончали и тут же начинали снова.

Не пела только маленькая седая старушка в черной вязаной кофте. Она стояла в коридоре у окна и смотрела на голую унылую степь. Лишь изредка появится неуютное селение, промелькнут низкие саманные постройки с плоскими крышами, и тогда вслед за поездом устремляются длинноногие тощие псы. Ожидая подачки, они бегут молчаливо, упорно, медленно отставая от поезда.

Мама, не скучай,Слез не проливай,Справить новосельеПоскорее приезжай…

— И как тут люди живут? — со вздохом спросила старушка у молоденькой проводницы, подметавшей пол.

— А что? — выпрямилась та и недружелюбно посмотрела на пассажирку. От самого Акмолинска эта старуха держалась в одиночку, ни с кем не разговаривала и вдруг — высказалась…

— Ни садов, ни леса, ни речки. Сколько еду — все пустынь и пустынь.

— Казахстан! А ну, подвиньтесь, мамаша, вымету около вас.

— А мне наговорили — яблоки, апорты…

— Это у нас в Алма-Ате, — проводница широко округлила ладони. — Вот какие!

— Ишь ты! — удивилась старушка, на минуту умолкла, потом спросила: — Скоро мы в это самое Красивинское приедем?

— Ночью. А вы там слезаете?

— Там.

Проводница с любопытством посмотрела на старушку:

— В совхоз направляетесь, да?

— К сыну, — коротко пояснила старушка и, поджав губы, отвернулась к окну.

— А-а! — с уважением произнесла проводница, хотела еще что-то спросить, но, видя, что старушка упорно смотрит в окно, принялась осторожно выметать из-под ее ног мусор.

Над степью быстро угасал закат. Небо беспрерывно меняло окраску. Малиновое там, где скрылось солнце, оно в зените было бледно-зеленым, подсвеченным снизу золотыми стрелами последних лучей. Земля же, серая, в клочьях рыжих кустов, как бы стыдясь своей некрасивости, торопилась быстрее укрыться во тьме.

Ночью поезд остановился на маленькой станции. Это и был разъезд Красивинский. Старушка взяла легкий чемоданишко, вышла из вагона, огляделась. Никто не встречал ее, и старушка еще крепче поджала губы.

Ребята и девчата спали. Они ехали дальше. Только проводница с фонарем в руке крикнула с подножки:

— Счастливо оставаться!

Поезд тронулся, набирая скорость. Один за- другим пронеслись полуосвещенные окна вагонов. Резкий ветер бросал в лицо шлачную пыль. Где-то далеко тявкали собаки. Поодаль, в железнодорожном тупике, светили автомобильные фары, раздавались голоса, лязгало железо, шумели моторы.

Старушка постояла немного и направилась к приземистому станционному зданию, в котором то и дело открывалась дверь, выбрасывая языки света.

— Ну что вы от меня хотите? — встретил ее отчаянный, почти плачущий голос.

Это говорил пожилой казах в расстегнутой форменной шинели, с измученным лицом и ошалелыми от бессонницы глазами, очевидно дежурный по станции.

Старушка робко поставила чемодан и застыла у дверей. В тесной комнате с обшарпанным полом было полно людей, плавали клубы табачного дыма, у стены на корточках сидел паренек в кожаной куртке и полосатой тельняшке.

— Тупик, давай тупик! — наступал на дежурного высокий дородный мужчина в брезентовом плаще, с полевой сумкой в руке. — Ко мне тракторы завтра прибывают, а у тебя тупик занят!

— Ну что вы со своими тракторами? — простонал дежурный. — Сто раз вам объяснял: в тупике разгружаются вагоны для товарища Пилипенко. Куда я их дену?

— Куда хочешь! А тупик давай. Безобразие. Начальнику дороги буду жаловаться. Министру!

— Жалуйтесь хоть в ЦК, товарищ Абрамов. Что я могу сделать? Вон спросите товарища Пилипенко, когда он вам фронт работ освободит?

Тот, кого звали Абрамовым, повернулся к стоящему тут же усатому грузному мужчине с невозмутимым лицом:

— Когда, Пилипенко?

— К утру зробим…

— А если раньше?

Пилипенко вздохнул:

— Людей трошки не хватает…

— А сколько надо?

— Да хлопцев сорок…

— Ладно, — Абрамов повернулся к пареньку, сидящему на корточках. — Кочубей!

— Слушаю вас, Павел Степанович! — вскочил и вытянулся по-военному паренек.

— Живо к палаткам! Подними двадцать комсомольцев, передай мой приказ: галопом к тупику на разгрузку.

— Есть! — Кочубей выбежал из комнаты, даже не взглянув на старушку.

— Ну, вот видите? А кричали… — облегченно сказал дежурный и заерзал на табуретке.

Абрамов тоже подобрел, но для острастки погрозил кулаком:

— Если к утру не освободишь тупик, душу выртясу. Пошли! — Вслед за ним вышли Пилипенко и еще какие-то люди, и никто не обратил внимания на старушку.

Дежурный крутнул ручку телефона и, навалясь грудью на стол, устало сказал в трубку:

— Тридцать второй разъезд?

Старушка осторожно кашлянула, и только тут дежурный заметил ее:

— А вам чего, тоже тупик?

— В совхоз мне, Гришу повидать…

Но дежурному было уже не до нее.

— Тридцать второй, да? — оживился он и отмахнулся от старушки. — Слушай, давай пропускай с тракторами. К утру освободим тупик… Ага, — он положил трубку и удивленно взглянул на старушку, словно впервые увидел ее.

— Мне бы Гришу… — робко напомнила она.

— Какого Гришу?

— Сына моего, который в совхозе <Д (бмлым. п’Ь работает…

— Фу, сатана!.. Так вот только что здесь бил директор «Обильного» товарищ Абрамов. Почему не обратились?

— Не знала я. А потом… Вы ругались.

— Э, мамаша, мы всегда ругаемся! — весело крикнул дежурный. — Зато дела делаем, — он хвастливо ткнул себя в грудь пальцем. — Кто раньше знал дежурного по тридцать первому разъезду Мухтара Сатынбекова? Никто! А теперь на него министру жалуются. Понятно?.. Идите догоняйте Абрамова.

— Спасибо, — поблагодарила старушка, подняла чемодан и спиной толкнула дверь.

Абрамова и Пилипенко она догнала на железнодорожном тупике. В сопровождении расторопного Кочубея они шагали вдоль открытых платформ, с которых при свете автомобильных фар люди разгружали тракторы, плуги, детали разборных домов, какие-то ящики. Стоял такой грохот и скрежет, что старушка поначалу оглохла. Она несколько раз споткнулась о доски и чуть было не выронила чемодан.

— Говори спасибо, что людей подбросили! — кричал Абрамов. — А то бы возился тут до завтра. Смотри, как работают. Орлы!

— Бачу, бачу… — невозмутимо басил Пилипенко. — В долгу не останемся, Павел Степанович.

— Вот бы и помог поварихами. Слышал я, что у тебя в совхозе их целый взвод, а у меня не хватает.

— Подумаю трошки, — Пилипенко, кряхтя, подлез под железнодорожную платформу. — Пойду- по-бачу, що с того боку робится…

— Удрал, черт жадный! — проворчал Абрамов и вместе с Кочубеем пошел дальше, перешагивая через доски, детали каких-то машин.

«Серьезный мужик», — подумала о нем старушка. Она уже поняла, что усатый Пилипенко — директор соседнего совхоза, что грузы для всех приходят на эту станцию с маленьким тупиком, места для грузов не хватает, и потому директора ругаются между собой самыми последними словами.

Набравшись храбрости, старушка осторожно дотронулась до плеча Абрамова:

— Здравствуйте. Вы директор совхоза «Обильный»?

Абрамов, не сбавляя шага, покосился на нее и ответил сердито:

— Здравствуйте. Мы директор.

— Як вам…

Он, не оборачиваясь, позвал:

— Кочубей!

— Слушаю вас, Павел Степанович! — забежал вперед паренек.

— Видишь? — кивнул Абрамов на чемодан в руке старушки.

— Есть! — сказал Кочубей, забрал у нее чемодан и зашагал рядом.

— Меня зовут Орлова Пелагея Максимовна. Я приехала из Иванова.

— Прекрасно, — повеселел Абрамов. — Поварихой?

— Як сыну… Мне бы сына, Гришу забрать…

— Как забрать? — остановился Абрамов.

— Ну, домой увезти, в Иваново… Он у меня рисовальщик, семнадцать лет ему… Жалко парня.

Сказала и тут же оробела от холодного взгляда* директора, который, глядя на нее, поразмыслил о чем-то, а потом сказал решительно:

— Кочубей!

— Слушаю вас, Павел Степанович!

— Отдай чемодан!

— Есть! — и не успела Максимовна опомниться, как Кочубей сунул ей чемодан.

— Впрочем, нет, — передумал директор. — Неси на станцию. Честь имею, гражданочка…

Повернувшись на каблуках, он пошел вдоль состава, а Кочубей снова забрал чемодан и вежливо козырнул: