Анатолий Софронов - Вторая встреча

Анатолий Софронов

Вторая встреча

Довоенная мечта Степана Пескова сбылась: он был в Москве. Ещё раньше, до войны, в те давние мирные дни, когда проживал в станице Богаевской, на берегу Дона, он мечтал о том часе, когда приедет в Москву. И справедливость требует сказать, что, по всем признакам, желание его должно было сбыться ещё в сорок первом году. Как огородник-опытник он должен был поехать на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку, где собирался всех удивить своими помидорами, которые вызревали только на его участке. В сорок первом году поехать в Москву не удалось: грянула война — Песков ушёл в армию.

И вот теперь, в мирные дни, оказался в Москве. Приехал за правительственной наградой, а затем должен был направиться к себе, в станицу, в двухнедельный отпуск.

Он был нетороплив, твёрд и упрям. Все эти свойства пригодились ему в военной профессии бронебойщика.

Вторым номером у него был сибиряк, тоже спокойный, медленный, большой физической силы человек. И разговаривали они, неспеша, коротко. Утром, открыв глаза, Песков обычно спрашивал:

— Ну, что, Сибирь, выспался?

— Выспался, а ты, Дон?

— Вполне.

Так начиналось утро.

В Москве Песков был один. Его напарник, раненый уже под самым Берлином, сейчас поправлялся в госпитале на берегу Балтийского моря.

В этот день Песков был в особенно хорошем расположении духа: только сегодня он получил в Кремле орден Ленина — и, позвякивая орденами и медалями на новом мундире, ходил по Москве и степенно, но четко, с неуловимой солдатской ловкостью козырял старшим по званию.

Уезжать на Дон он должен был завтра утром. Таким образом, в его распоряжении оставались почти целые сутки. Ещё до войны ходили всякие рассказы о московском Парке культуры имени Горького: о разных каруселях, вышках, гигантских шагах и прочих забавах, которые интересуют и взрослого человека; слышал он и о Зелёном театре, вмещающем много тысяч человек.

Песков решил направиться в Парк культуры. Скоро он уже шёл по широкому Крымскому мосту и смотрел на спокойную поверхность Москвы-реки, которую пересекали в разных направлениях десятки скользящих, как стрелы, лодок. Он смотрел на реку, и она напомнила ему Дон. Уже подходя к последнему пролёту моста, Песков увидел очертания самолётов, поднятые к небу стволы зенитных орудий, пушки-самоходки... Большая вывеска над воротами извещала, что здесь находится Выставка образцов трофейного вооружения. Где-то вдали, в парке, слышались звуки духового оркестра, отголоски песен, а здесь, на Выставке, посетители осматривали мир укрощенной смерти, как рассматривают в музеях чучела некогда сильных и опасных зверей.

Тогда Песков изменил своему первоначальному решению и пошёл к воротам Выставки. Его снова потянуло к тому, с чем приходилось встречаться в тяжкие годы войны.

Здесь, на берегу реки, в тени деревьев, стояли сотни самолётов, пушек, миномётов, танков и всякого другого вооружения.

Песков проходил мимо «Мессершмитт-109», — и у него возникали воспоминания, как носились «мессеры» осенью сорок первого года по дорогам Смоленщины; он смотрел на тупорылые «юнкерсы» — и снова вспоминал воющий звук сирен и разрывы бомб.

Песков проходил мимо пушек. Большие и малые, целые и повреждённые, они молча стояли перед ним. На них он смотрел, как всегда, с интересом. Маленький осколок немецкого снаряда он до сих пор носил где-то в бедре, и осколок этот, как говорил сам Песков, «прижился» и «вёл себя прилично».

Неподалёку от орудий он увидел самоходные пушки и танки. Рябые «тигры», «пантеры», «фердинанды» стояли перед ним, зияя пустыми, глубокими жерлами орудий. Знакомое чувство сжало сердце. Это чувство напоминало любопытство охотника, который рассматривает убитого им зверя. Пескову пришлось выдержать не одну битву, не один поединок. Он с интересом рассматривал следы наших бронебойных снарядов и патронов. По месту расположения пробоины определял, какой был бой, где находились бронебойщики, как вёл себя экипаж немецкого танка, — всё это, казалось, было написано на броне тяжёлых машин. Он обходил танк за танком. И вдруг возле небольшого деревца увидел жёлто-чёрного «тигра», на борту которого красной краской было начертано: «Ку-ку». Песков остановился. Что-то знакомое показалось ему и в самой машине, и в словах «Ку-ку», и в жирном знаке. Он беспокойно обошёл весь танк и вдруг увидел дыру от бронебойной пули. Сомнений не было: это была его работа.

Ему вдруг стало жарко и весело. Он почувствовал, что вот сейчас ему нужен позарез человек, с которым можно было бы поделиться, сказать ему о том, что здесь, в Москве, он встретил своего первого «тигра».

Мимо Пескова проходил небольшой старичок в светлом пиджаке. Видимо, он пришёл впервые на Выставку, и все эти «образцы» были для него в самой деле диковинными. Он остановился около Пескова и с уважением спросил;

— Это и есть те «тигры»?

— Они самые, — охотно ответил Песков.

— Подумать только... махина, а останавливали их.

— Останавливали, папаша, — Пескову хотелось говорить. — А это мой «тигр», папаша, самый первый.

— То есть в каком смысле ваш? — старичок недоверчиво посмотрел на Пескова.

— Мой самый, что ни на есть настоящий. Я его подбил на Курской дуге.

Старичок всё еще недоверчиво смотрел на Пескова:

— Да... бывает, — неопределённо сказал он. — Жарко-то как сегодня!

Недоверие звучало в его голосе. И хотя он и ничем как будто не выдавал сомнения, но чуткое ухо Пескова услышало оскорбляющие его нотки, и ему безудержно захотелось доказать старику, что именно он, а не кто другой, подбил этого «тигра» в 1943 году под Курском, и что именно он, Степан Песков, собственноручно вывел краской слова «Ку-ку!» Он так и сказал:

— Это я сам написал, папаша. Видите: «Ку-ку»?

— Вижу... А как же вы его?

— А так. Да если вы, папаша, не спешите, я вам с превеликим удовольствием расскажу сию повесть. Присядем.

...Душные июльские дни 1943 года застали часть, в которой служил Степан Песков, на крутом выступе Курской дуги. Деревенька, по околице которой проходила линия нашей обороны, была небольшой точкой, крупинкой, но крупинкой важной и играла ответственную роль в сложной, хорошо продуманной системе обороны.

В садах зрели яблоки. На всём участке фронта было как-то особенно тихо. Рядом, в деревне, жители, обманутые тишиной, готовились к уборке, пололи огороды. Хозяйка домика, в котором квартировали Песков и Кузнецов, раздобыв где-то ведро краски, решила выкрасить ставни, крыльцо и двери. Только люди военные понимали, что тишина эта была обманчивой, что немцы молчат не случайно и не случайно все прилегающие к фронту леса и рощи забиты нашей артиллерией и танками.

Песков и его помощник Кузнецов понимали всё это по-своему, но на вопросы хозяйки, полной хлебосольной Петровны, отвечали коротко:

— Всё в порядке, хозяюшка.

— Вот ставни хочу покрасить.

— Крась, Петровна. Чего на немца смотреть!

По приказу командира батальона Песков с Кузнецовым отрыли для себя вдоль дороги три окопчика.

Глядя на то, как солдаты рыли окопы, Петровна спрашивала:

— Может, вы немца ждёте?

— Та нет, Петровна. Бережёного бог бережёт. Всяко бывает.

Командир батальона майор Ефремов разрешал им иногда ночевать на дому. Но однажды вышел приказ — к ночи занять все боевые позиции.

Тихо мерцали в небе звёзды.

Песков со своим напарником дремали поочерёдно. Изредка переговариваясь, они дождались рассвета. Неподалёку от них находился лесок. Голубоватые берёзки еле слышно шелестели листвой. Где-то очень близко прокуковала кукушка. И тогда Песков спросил:

— Сообщи, кукушка: сколько нам лет жить с Кузнецовым?

Кукушка длинно и звучно закуковала. Когда Песков досчитал до ста, он сказал:

— Это нам с тобой, Сибирь, вполне на двоих хватит.

Уже восходило солнце. Замолкшая было кукушка снова подала голос, и Песков спросил:

— Кукушка, а сколько Гитлеру осталось править?

«Ку-ку», — послышалось из рощицы. И вслед затем небо и земля словно раскололись пополам. Разрывы тяжёлых снарядов накрыли землю. В воздухе послышался длинный с перебоями гул. Вой бомб, взрывы снарядов, низкое гудение немецких бомбардировщиков — все смешалось в один грохот, который окружил Пескова и Кузнецова и, казалось, поглотил их совсем.

Всё, что потом происходило в этот знойный июльский день, Песков не мог бы вспомнить раздельно. Всё слилось в какой-то один клубок огня, дыма, вздыбленной к небу земли. Песков только помнил, как шли на них танки, как два из них остановились, один загорелся, как следом два или три танка прошли над их окопом, и подбили их уже в деревне. Запомнились до десятка костров по обочине, а затем, уже к вечеру, вдруг появившийся на дороге громадный чёрно-жёлтый танк, непохожий на других. Он шёл прямо на окопчик Пескова. Оставались последние три патрона. Оглушённый взрывом бомбы, Песков медленно приходил в себя. Первый выстрел сделал Кузнецов. Заряд пропал даром. Танк продолжал движение. Тогда в полузабытьи потянулся к ружью Песков и сделал ещё один выстрел. Танк остановился на мгновение, выплюнул снаряд. Снаряд снес крышу дома Петровны. В это время танк стал обходить горящую на дороге машину. И здесь, словно прозрев, Песков всадил третью пулю в танк — и тот остановился на месте со вспоротым боком.