Александр Воинов - Память сердца

Память сердца

А. И. ВОИНОВ

Воинов Александр Исаевич родился в 1915 году в Ленинграде.

После окончания средней школы поступил в Ленинградское военное училище связи им. Ленсовета, но вскоре был переведен в Киевское военное училище связи им. М. И. Калинина, которое и окончил с отличием. В Киевском училище связи начал свою литературную работу в многотиражке.

Участвовал в войне с белофиннами в составе одной из авиационных бригад. Во время Великой Отечественной войны работал военным корреспондентом Советского Информбюро на Ленинградском, Волховском, Брянском, Воронежском и 1-м Украинском фронтах.

Первая книга А. Воинова «Рассказы о генерале Ватутине», в основу которой положены впечатления войны, встречи с прославленным генералом, опубликована в 1950 году в Детгизе.

Приключенческая повесть «Кованый сундук», опубликованная в 1954 году в «Комсомольской правде» и вошедшая позже в альманах Детгиза «Мир приключений», посвящена военным приключениям в годы войны.

В дальнейшем А. Воинов продолжает работать над темой о советских полководцах. Этому посвящена и его повесть «Пять дней», в которой рассказывается о событиях Сталинградской битвы.

А. И. Воинов член Союза писателей.

ПАРТБИЛЕТ

Много лет прошло с тех пор, но я часто вспоминаю об этой истории, вспоминаю и думаю о том, что молодость имеет много достоинств, но все же она иногда склонна видеть мелководье там, где на самом деле большая глубина.

Это произошло под Сталинградом в самые напряженные дни октябрьских боев. По дымным землянкам уже веяло горячим ветром приближающегося большого наступления. Мы не знали, где и когда оно начнется, но были твердо убеждены: оно не за горами. В эти дни только в одной нашей бригаде больше ста человек, подали заявления о приеме в партию. И одному из них — моему бойцу Василию Логинову — было отказано.

Может ли быть в жизни человека час горше и тяжелее, чем тот, когда товарищи, с которыми ты равен и перед жизнью и перед смертью, с которыми, казалось, делишь все — опасность, тяжелый труд и глоток солоноватой, теплой воды, отказывают тебе в доверии.

Сейчас, по прошествии многих лет, когда я вспоминаю Василия Логинова, его костлявые узкие плечи, растерянное лицо, освещенное тусклым светом «летучей мыши», и всех нас, его товарищей, вынесших свое жестокое решение, я отчетливо понимаю, что я и сам проходил вместе с ним суровое испытание, но не выдержал его. А жизнь мне готовила уже такой урок, который я запомнил навсегда.

До этого я с высоты своих двадцати двух лет снисходительно и строго смотрел на людей, подчиненных мне, и считал, что вижу их насквозь, с первого взгляда. Но события, которые развернулись через несколько часов после того, как мы вынесли свое решение, навсегда излечили меня от этого заблуждения.

Что же заставило нас отказать Логинову в исполнении его заветного желания? Дело, казалось, было простое и ясное. Но я еще не знал тогда, что есть на свете такие простые и ясные дела, которые могут повернуться неожиданно какой-то новой стороной и оказаться совсем не простыми.

Все началось с того сумеречного дождливого утра, когда в мою батарею прибыла группа молодых, необстрелянных бойцов, и с ними этот невысокий, нескладный парень с большой головой на тонкой шее, сразу выделившийся среди других молчаливостью и медлительностью. На вид ему было больше двадцати лет, а на самом деле недавно исполнилось восемнадцать. Он был северянин, из Карелии, и работал где-то на лесосплаве. Я представлял себе лесогонов людьми могучими, кряжистыми, и когда мой новый боец сказал, что ходил на плотах, я ему не поверил.

По-разному складываются судьбы. Одни приходят в роту и быстро завоевывают всеобщее уважение; к другим долго присматриваются, прежде чем поймут, чего они достойны; а есть и такие, кто сразу оказывается предметом насмешек. Этот всегда в чем-нибудь виноват, всегда у него что-нибудь не в порядке, и то, что другому сходит с рук, этому никогда не прощается. О нем говорят на всех собраниях и обязательно плохо.

Логинов на второй же день после прибытия в батарею с ходу попал в эту группу. Накануне был тяжело ранен связной командира полка, бежавший под сильным огнем с важным поручением, и начальник штаба приказал командиру нашего дивизиона прислать подходящего человека, который бы сумел срочно доставить в штаб бригады пакет с донесением. Как это получилось, уже не помню; приказ катился и катился от одного начальника к другому, и вскоре рядовой Логинов прибыл в блиндаж начальника штаба за пакетом.

Как раз в эти дни наша армия потеснила противника, оставившего нам такие густые минные поля, что их не только в один день, но даже и в месяц не снимешь. Поэтому минеры проделали в них проходы, а вокруг поставили вехи с грозными надписями: «мины!»

Логинов благополучно добрался до штаба бригады. Честь честью сдал пакет и повернул назад. Кружным путем, каким он шел туда, ему опять пришлось бы петлять по балкам километра четыре. А уже смеркалось, Он торопился и вдруг увидел полевую дорогу, которая круто забирала наверх и уходила влево, — к той редкой, избитой снарядами роще, где располагалась батарея.

Дорога была так гладко укатана и казалась такой безопасной, что он смело двинулся по ней, и через полчаса уже ел в своем блиндаже остывший суп.

Все было бы хорошо. Но как раз в это время в блиндаж спустился усталый и продрогший сапер Сорокин. Он ругательски ругал проклятые мины, которые сам черт не найдет — так они ловко упрятаны.

Уж кажется, каких только мин не приходилось ему разряжать, а сегодня с него семь потов сошло, пока он бился над ловушкой, устроенной на дороге. Да так и не совладал с ней. Еще придется потеть…

Не успел сапер кончить свой рассказ, как выяснилось, что Логинов только что прошел той самой дорогой, по которой ни шагу нельзя ступить, чтобы не взлететь в воздух.

Услышав это, сапер отпрянул:

— Спятил, парень! Да как ты жив остался!..

И тут произошло то, чего ни Сорокин, ни сидевшие рядом солдаты не ожидали. Логинов вздрогнул, побледнел и, всхлипнув, уткнулся лицом в руки.

В другое время, в другой обстановке — его бы поняли. Шутка сказать — смерть подстерегала его на каждом шагу, а шагов была добрая тысяча. Но здесь, в двухстах метрах от противника, смерть была так близка от каждого, так обыденна, что многие, понятные в мирное время чувства, казались смешными, Остался жив и невредим и ревет, как девчонка, «щенок сопливый!»

Что и говорить, мне, его командиру, следовало бы понять, что парню пришлось туго: слишком тяжелое испытание выпало ему чуть ли не в первый день его фронтовой жизни. Но от юношеской самоуверенности я усмотрел в этом происшествии лишь свидетельство излишней чувствительности, даже трусоватости своего нового солдата.

Особенно невзлюбил Василия Логинова командир орудия сержант Фомичев. Он иначе не называл его как «тюфяк», жаловался, что он лентяй, косорукий и все время просил меня куда-нибудь откомандировать этого «недотепу». Фомичев был из тех людей, которые дарят дружбу скупо, а уж если невзлюбят, то с той страстностью и убежденностью, которая заставляет поверить в свою правоту.

Фомичев — человек лет тридцати, уверенный, сильный, напористый, и мне было приятно, когда он, пошевеливая густыми бровями, говорил: «Уж мы с нашим командиром промаху не дадим! У нас хватка мертвая!»

Прошло немного времени, и я стал смотреть на Логинова глазами Фомичева. На этом я и попался…

Однажды ко мне подошел сержант Муромцев, наш парторг, человек пожилой, неторопливый. У него дети были в моем возрасте. Он отвел меня в сторонку и хмуро сказал:

— Нехорошо у нас получается, товарищ лейтенант!

— А что нехорошо?

— Логинов парень молодой. Можно сказать, из семьи недавно…

Я рассердился.

— А ты что — защищать его пришел. Да его гнать из батареи надо!..

— Куда гнать! В тыл?.. — усмехнулся Муромцев, — Или, может быть, за передний край!..

— Ну, что ты от меня хочешь?..

Муромцев не успел ответить. Его срочно вызвал комиссар полка. А вечером того же дня я узнал, что Муромцева убило осколком снаряда в окопе, где он разговаривал с солдатами.

Парторга похоронили на склоне балки. В его брезентовой полевой сумке мы нашли документы: несколько протоколов собрания, платежную ведомость и пачку заявлений о приеме в партию. Среди них было и заявление Логинова с рекомендациями. Одну рекомендацию дал Муромцев, а другую тот самый сапер Сорокин, который был виновником всех его дальнейших неприятностей.

В этот же вечер мы собрались в блиндаже, чтобы обсудить заявления о приеме в партию.

Блиндаж был тесный, и поэтому все не могли в нем уместиться. Подавших заявления мы вызывали по одному, а после приема они оставались тут же — в блиндаже. Сидели, тесно прижатые друг к другу, так что руку нельзя было поднять, не толкнув соседа.