Дмитрий Урин - Крылья в кармане

Дмитрий Урин. КРЫЛЬЯ В КАРМАНЕ

«ПОХОЖЕ НА ТО, ЧТО НАДО ЗАПОМНИТЬ ЭТУ ФАМИЛИЮ…»

Думаю, на всем пространстве бывшего Советского Союза, да и за его пределами — в Израиле или в Америке, где много наших соотечественников, — теперь не осталось человека, знающего имя писателя и драматурга Дмитрия Урина и читавшего его произведения. А ведь начало его литературной деятельности, пришедшееся на 20-е годы прошлого века, было блестящим и многообещающим. Ему было всего шестнадцать лет, когда он начал работать в киевских газетах как репортер. В семнадцать он уже написал несколько талантливых рассказов. В девятнадцать — получил широкую известность, когда в Ленинграде была напечатана его повесть «Шпана». В двадцать с небольшим он написал пьесу «Разрушение», которая с успехом шла на сцене Киевского драматического театра. Дмитрия Урина высоко оценивал Исаак Бабель, он печатался в московских журналах, ему заказывали пьесы МХТ 2 и театр им. Вахтангова… Но в двадцать восемь лет он умер от неизлечимой сердечной болезни и был забыт всеми, кроме горстки своих друзей, которых теперь тоже давно нет в живых.

Мой отец, Юлий Адольфович Бер, был одним из них. Он знал Митю Урина со времен своей студенческой молодости, которая прошла в Киеве. Для Юлия Бера эти годы были счастливыми. В Киеве, как и по всей стране, в начале и середине 1920-х годов еще существовали компании творческой молодежи. Юлий входил в компанию «Чипистан», что расшифровывалось как «чижий-пыжий стан». Компания объединяла молодежь, увлеченную литературой, поэзией, музыкой, театром. Среди них был известный впоследствии киевский поэт Исаак Золотаревский, будущий композитор Евгений Жарковский, будущий писатель Рафаил Скоморовский, бывал в компании Алексей Каплер. Митя Урин — писатель, журналист, драматург, человек необычайно одаренный, остроумный и обаятельный — был гордостью компании.

Помню, отца очень мучило, что никто из друзей Дмитрия Урина, свидетелей необычайно раннего и яркого, но короткого расцвета его творчества, ничего не сделал для его памяти, несмотря на то, что Урин оставил своего рода духовное завещание.

Отец был историком, архивистом. Вскоре после его кончины в сентябре 1990 года я пыталась разобрать бумаги, оставленные им в страшном беспорядке, и обнаружила отдельную папку с материалами, касающимися Мити Урина. Времена тогда были трудные, в стране все рушилось, приходилось думать лишь о том, как выжить, поэтому я отложила эту папку «в долгий ящик», почти забыв о ее существовании.

Вновь я вспомнила о ней при очередной попытке разобрать архив отца в 2005 году. На этот раз я отнеслась к содержимому папки более внимательно и обнаружила духовное завещание Мити Урина. Написанное красными чернилами на плотном листе бумаги, оно было вложено в маленький самодельный конверт с надписью: «Этот конверт прошу вскрыть через день после моей смерти. Дм. Урин». С трепетом открыв конверт, я прочла следующее:

Город Киев, 19 апреля 1934 года

Завещание

Ввиду того, что за последнее время участились мои сердечные припадки, и участилось вместе с ними отношение мое к смерти, как к явлению, уже коснувшемуся меня, я нахожу в себе достаточно сил и спокойствия для того, чтобы просить выполнить после моей смерти следующее:

а) Собрать все мои сочинения, как напечатанные, так и ненапечатанные, и запаковать их в конверт № 1.

б) Все ненапечатанные вещи постараться напечатать, а пьесы постараться поставить.

в) Ввиду того, что я всю жизнь прятал все получаемые мной письма, афиши, записки и т. д. — прошу, собрав их (это очень легко и просто), запаковать их в пакет № 2.

г) Пакеты № 1 и № 2 передать какой-нибудь организации, где они могли бы храниться до тех пор, пока кому-нибудь не станет интересно их содержимое с точки зрения исторической.

(Клянусь, что я просил бы о том же, не будь я писателем! Я рос, формировался, влюблялся, ездил по городам в эпоху, отмеченную великими событиями. Не может быть, чтобы тени этих событий, их отзвуки так или иначе не отразились на этих бумажках. А если где и не отразилось, так ведь и это интересно.

Впервые я целовался в Екатеринославе в 1919 году на трамвайной скамейке. В пяти шагах от нас лежал труп подметками к нам. Во множестве бумажек будущий сочинитель исторического романа найдет поцелуи под датами значительными, как труп. Ему это будет полезно, чтоб выяснить, что события никого из нас не лишали молодости, как можно подумать, читая схематичные наши печатные материалы. Ощущая разверзшуюся прекрасную ясность мира, мы жили запутанно и вкусно).

д) Чтоб собрать эти пакеты и передать их в приличное место, чтоб напечатать все возможное из оставшихся рукописей, я, так сказать, назначаю комиссию близких мне людей — или людей, ранее находившихся в этом звании. (Я назначаю, а кто откажется — тому веселее жить без чужих забот, а если все откажутся… в это не верю.)

В Киеве

1) Френкель Лазарь Самойлович — режиссер

2) Шварцман Моисей Осипович — юрист

3) Скоморовский Рафаил Соломонович — писатель

4) Алей (Шмуклер) Федор Семенович

5) Моя жена (Урина Суламифь Моисеевна. — Н. М.)

В Москве

1) Черняк Яков Захарович — критик-исследователь

2) Урин Давид Исаакович — мой брат

3) Бер Юлий Адольфович — журналист, историк

В Ленинграде

1) Моя сестра — Мария Исааковна Покрас

2) Кучеров Анатолий Яковлевич — писатель

Председательствовать прошу Рафу Скоморовского. Если обойдешься с меньшими «массами» — валяй!

е) Все мои деньги, вещи, возможные авторские и прочие доходы завещаю жене моей и сестре, Марии Исааковне Покрас, пополам с тем, чтобы они обеспечили мою просьбу, изложенную выше.

Всех целую!

Стройте социализм, выпрыгивайте из личных масштабов!

Не поминайте лихом.

Дм. Урин.

Помимо завещания, в папке были:

— воспоминания моего отца, Ю. А. Бера, о Дмитрии Урине, написанные в 1970-е годы;

— список произведений Д. Э. Урина и биографическая справка, составленные Ю. А. Бером;

— пять тоненьких книжек с изданными произведениями Урина;

— 2 фотографии Дмитрия Урина;

— неоконченная рукопись какой-то повести;

— письмо Урину на бланке МХТ 2 с предложением написать пьесу.

Изучив эти материалы, я сделала для себя открытие: Дмитрий Урин был писателем большого и своеобразного дарования. Его рассказы, в которых острая наблюдательность исследователя, препарирующего реальность, сочетается с отстраненным взглядом мудреца и провидца, смешное соседствует с трагическим, а злободневное обретает вневременные черты, показались мне удивительными и очень современными. Проживи Дмитрий Урин дольше — возможно, он встал бы в один ряде Бабелем, Олешей, Булгаковым, Платоновым. Я поняла, что мой отец не напрасно ценил его столь высоко.

Он, правда, называл Урина «комсомольским писателем», возможно рассчитывая, что такой идеологический «ярлык» поможет добиться публикации его произведений. Думаю, нельзя согласиться с таким определением. Комсомольцы, как и другие типы того времени, встречаются на страницах его книг, но без всякого романтического ореола: «Шпана», «Разрушение» — это о них. С большой степенью вероятности можно предположить: если бы Дмитрий Урин не умер в 1934 году, он вряд ли пережил бы времена террора.

Я почувствовала, что должна осуществить то, что не удалось моему отцу, — открыть моим современникам имя Дмитрия Урина, писателя, рано ушедшего из жизни, но успевшего очень по-своему, под непривычным углом зрения, отразить события 1920-х годов, свидетелем и участником которых он был.

Но прежде чем представить произведения Дмитрия Урина читателям, необходимо рассказать о нем самом. Что за человек был Дмитрий Урин? Что привело его в литературу? Как он приобрел свой ранний опыт, позволивший ему в юном возрасте писать такие зрелые и своеобразные вещи? Что еще им написано, кроме того, что вошло в пять тоненьких книжек, найденных мной в папином архиве?

Кое-что о Дмитрии Урине можно узнать из воспоминаний моего отца, которые я привожу в небольшом сокращении.

Он очень рано вошел в литературу. Его первые фельетоны в газетах, главным образом киевских, были напечатаны, когда ему не исполнилось и 18-ти лет. А через десять лет, в декабре 1934 года он умер. Но за эти десять лет Дмитрий Урин стал довольно известным писателем.