Олег Куваев - Где-то возле Гринвича

Олег Михайлович Куваев

Где-то возле Гринвича

Летняя арктическая навигация – время тысяч радиограмм. Два года назад среди многих тысяч смешных, отчаянных, деловых и пустяковых, служебных и личных из-под ключей двух радистов ушли пять следующих:

"Ленинград штабу арктической навигации: Пароходы "Алтай" "Умань" шедшие Владивостока наткнулись конце маршрута крупное ледяное поле протяжением север тчк Попытке обогнуть юга сели мель поблизости друг друга тчк Неожиданным штормом севера выброшены берег жертв нет груз цел частично".

"Медвежий штабу проводки восточного сектора: Почему прозевали поле".

"Ленинград штабу арктической навигации:

Катастрофа произошла средине трехсоткилометрового участка между известными вам станциями наблюдения тчк Ледовая разведка погоды бездействовала".

"Ленинград штабу арктической навигации:

Комиссия расследования причин катастрофы предлагает организацию дополнительной сезонной станции наблюдения наиболее удобным местом считаем малый остров близи указанных координат состав поста достаточно три человека".

"Медвежий штабу проводки восточного сектора: Организуйте пост".

Радисту первого класса Гошке Виденко оставалось до отпуска ровно пять с половиной месяцев. Он жил на очень хорошей полярке, где каждый имел отдельную комнату, было паровое отопление и почти постоянно полный штат сотрудников, включая повара и второго радиста. В начале марта к одному метеорологу приехала жена: тоненький с косичками радистик. Из-за этого начальству показалось очень удобным отозвать Виденко в центр. Специально за ним прислали приземистый, весь в снежной пыли и грохоте вездеход. Через несколько дней радиста первого класса Виденко назначили начальником временной выносной полярной станции на маленький остров, который на крупных картах напоминал коричневую запятую, на мелких – мушиный след, а на еще более мелких его и вовсе не было видно.

Виденко тщательно рассмотрел остров на всех картах, окрестил его "кляксой" и стал составлять заявку на снаряжение. Он добросовестно вписывал в заявку сотни предметов, которые были нужны или могли понадобиться в разных непредвиденных обстоятельствах, а рачительное руководство старательно вычеркивало из составленной Виденко "простыни" все, что могло понадобиться на центре или на других постоянно действующих станциях.

Вторым человеком на станцию назначили курсанта Макова. Он прилетел в поселок Медвежий на гидрологическую практику. Из курсантского формуляра стало известно, что год назад ему присвоены права радиста третьего класса. Это решило вопрос: курсанта Макова откомандировали на ВПС метеорологом с продлением практики на месяц за счет курсантского отпуска. Маков написал домой в Архангельск, что в отпуск не приедет, и сменил шинель и полуботинки на полушубок и серые валенки казенного образца.

Третьим человеком на станцию был назначен Николай Сомин. В штатном расписании он числился как повар-механик. По стажу работы на полярках он мог бы давно уже быть начальником одной из них, но мешала ему одна небольшая слабость, свойственная, впрочем, и многим другим людям.

От поездки на станцию Сомин пробовал отказаться. Ровно год назад он запоздало женился на блондинке из продуктового магазина. У блондинки имелась дочь. Эдакое шестилетнее существо, отец которого числился в неизвестных. Сомин не хотел оставлять надолго блондинку. Кроме того, многие годы зимовок как раз подготовили его к тому, чтобы он просто до неприличия привязался к шестилетнему существу. Об этом Сомин говорить, конечно, не стал. Просто сослался на печень и заслуженный ревматизм. Ему сказали в шутку, что печень очень хорошо лечится в удалении от магазинов. А потом всерьез вывесили приказ о назначении. После этого спорить было бесполезно. За десять лет его научили не спорить против приказов, вывешенных на доске в районном штабе навигации.

Первый раз они увидели остров с самолета. Ледовая разведка начала рекогносцировочные облеты, и им предложили осмотреть свое будущее хозяйство с воздуха.

Они прошли над островом бреющим полетом. Плоская макушка его была вся в черных проплешинах, потому что ветры сдули снег, с северной стороны торчали коричневые зубья скал и на западе тоже торчали скалы, только на юге остров сбегал в пролив пологим склоном, переходящим в песчаную косу. Наверное, летом на этой косе любили сидеть чайки, а волны выкидывали на нее длинные ленты капусты и бревна с размочаленными концами. Через десяток секунд внизу снова был один лед.

– Тоже мне… земля, – пренебрежительно сказал первый пилот, и руки его погладили ручки штурвала.

Виденко оторвался от окна и посмотрел на кожаные спины второго пилота и штурмана. Это были широкие спокойные спины полнеющих от постоянного сидения в летных креслах людей.

– Все-таки земля,- сказал он с надеждой. Но ему никто не ответил. Маков прилип к окну, рассматривая лед. Николай же Сомин курил, будто все это его не касалось. Самолет набирал высоту. Возможно, он сейчас как раз пересекал знаменитый круг Гринвича, от которого считают меридианы, а корабли меняют даты, перескакивая через число или дважды отмечая один и тот же день недели. Их островок находился в сорока километрах от линии перемены дат.

В конце апреля они пришли сюда на двух тракторах. Обычные потрепанные ДТ-54 с недостающими траками на гусеницах, помятыми радиаторами и утепленными войлоком кабинами. Один трактор тащил на санях сколоченную из вагонки будку, сани другого были загружены двухсоткилограммовыми бочками с бензином и соляркой, на бочках лежали доски и фанера, на фанере – исполосованные надписями ящики.

Трактористы были поселковые и не знали дороги. Впрочем, дорога была простая: вначале вдоль берега губы на север, потом еще сто сорок километров к востоку, тоже вдоль берега моря мимо одинаковых белых куполов сопок, черных обрывов, заснеженных речных долин без названия.

Когда обрезали перевал у Утиного мыса, лопнуло водило передних саней. Его заменили скрученным вдвое дюймовым тросом. Потом в короткой, похожей на корыто долинке они провалились в снежный нанос по самую выхлопную трубу. Пришлось лопатами докопаться до тросов, отцепить сани, промять дорогу и потом уже вытащить сани поодиночке.

На вторые сутки они увидели корабли. Солнечная апрельская белизна заливала мир. Снег скрадывал расстояние, и издали казалось, что они подходят к двум небольшим черным предметам, не то домикам, не то просто консервным банкам, брошенным кем-то после короткого дорожного завтрака.

Вблизи пароходы были громадны. Всесильные чукотские пурги пытались забить их снегом, но снег сумел дойти только до нижних лопастей винтов и замер около них твердым, как лед, сугробом. Дул ветер, но около кораблей стояла призрачная тишина. Апрельское солнце грело металл, и из впадины якорного шлюза "Алтая" свисал суставчатый лед сосулек.

Они немного поспали прямо в кабинах тракторов. От работающих дизелей шло тепло, ритмично вздагивало сиденье, но Виденко физически ощущал тишину снаружи. То была особая тишина, установившаяся возле мертвых кораблей.

Через день они подошли к проливу. Трактористы боялись идти по морскому льду, щупали его ломиками. Потом им это надоело, и они пошли напрямик, на четвертой скорости, только дверцы кабин были на всякий случай открыты. Зеленые пятна молодого льда выглядывали из-под синего вечернего снега, впереди торчали черные скалы острова, и красная полоса апрельского заката виднелась на западе. Было светло, но на небе уже горела неярко какая-то одинокая звезда. Может быть, Полярная.

Связавшись тросом, тракторы с натугой втащили на плоскую вершину острова будку. Потом – сани с половиной груза. Потом сани спустили вниз, придерживая их за трос одним трактором, и втащили вторую половину груза. Гусеницы разворочали спрессованный ветром снег, обнаружилась кочковатая, мерзлая земля с мертвой, желтой осокой, щебенкой и черными комочками торфа. Иа вершине острова похаживал едкий ветер.

Ночью трактористы ушли. Они торопились уйти обратно, пока ветер не перемел след, пока дизели работали исправно, пока снег сохранился твердым в горных долинах. В такой дальний рейс они попали впервые, поэтому боялись многого, чего, может быть, и не стоило бояться.

Трое остались стоять под снежным обрывом. Они казались близнецами в своих полушубках с поднятыми воротниками, неуклюжих цигейковых рукавицах и серых валенках казенного образца. Тракторный след уползал на запад и уводил в синий холод пролива грохот моторов.

– С чего начнем? – спросил Виденко.

– У нас с любого конца начало,- ответил Сомин и застегнул на полушубке самую верхнюю петельку.

Маков же ничего не сказал. Просто промолчал.

Трое поставили в будке печку и затопили ее. Дым падал из железной трубы, прижимаясь к земле. Северный ветер растаскивал его по всему острову. Возможно, это был первый дым над маленьким островом невдалеке от знаменитого круга Гринвича. Они подумали об этом утром, когда Маков вынул новенький "Зенит" и предложил сфотографироваться около будки (валенки, полушубки, в зубах папироса, одна нога на ящике, в руках карабин). Потом они отложили фотоаппарат и забыли о нем на весь этот день и еще на многие другие дни. Они начали разбирать грузы.