Людмила Молчанова - Белый аист

Людмила Георгиевна Молчанова

БЕЛЫЙ АИСТ

Автор рассказа Людмила Георгиевна Молчанова родилась в 1913 году в нынешнем гор. Ногинске Московской области в рабочей семье. По профессии — теплотехник. Работала в Губахе, Сталиногорске, Свердловске, Березниках. Писать начала с 1950 года. Первый рассказ «Большая жизнь» появился в пермском детском альманахе «Нашим ребятам» в 1951 году. Затем вышла в свет имевшая большой успех повесть «Детство Лены». Первоначально она была напечатана в пермском альманахе «Прикамье» и в журнале «Новый мир» (1952). После этого издавалась Детгизом (Москва) в 1953, 1956, 1958 гг., Пермским книжным издательством в 1957 году, опубликована на китайском языке в Пекине (1955) и на чешском в Праге (1956). В Пермском книжном издательстве вышли также сборники рассказов для детей «Беспокойный характер» и «Новое платье» (1953), повесть «У Быстрика» и сборник рассказов для детей «Мотька с Тихой улицы» (1954), сборник повестей «Посторонний человек» (1956), сборник рассказов для молодёжи «Девочки, кто с нами?»,(1958). Её рассказы печатаются в газетах, в альманахе «Прикамье», в журнале «Урал» и других изданиях.

Агничка Решетова, подойдя к широкому подъезду клиники, взглянула на часы над входом. До начала обхода палат оставалось двадцать минут. Забираться так рано в хмурое здание не хотелось, и она, пораздумав, направилась к высокой арке в дальнем конце чугунной ограды.

В этот утренний час аллеи парка были пустынны и тихи — больные здесь появлялись позднее, после завтрака. Девушка с улыбкой огляделась по сторонам. Всё так же, как в прошлом году, — даже старая, смешная лягушка с обломанной лапой на месте. В глубокой щели её каменного широко раскрытого рта желтеют омертвелые, опавшие с деревьев листья, занесённые туда ветром. На спинках некоторых скамеек белеют новые планочки. Топорщатся кусты ещё голых акаций. А тополя уже распустились. Наступила весна…

Девушка свернула на главную аллею. Просторная и солнечная, она подводила прямо к большому мраморному фонтану. И здесь ничто не изменилось. Клумбы ещё не пестреют цветами, зато белый аист на обычном посту. Уже много лет он стоит на гладком камне, поджимая под себя длинную ногу. Странно, но время не трогает его. Время точит парковые скамейки, покрывает ржавью чугунную ограду, изъедает громадную лягушку, даже людей старит безжалостное время, а его — бережёт. Ни царапин, ни тёмных пятен — всегда чист, прекрасен.

Агничка вздрогнула. То ли по-особенному упал луч солнца и на широких мраморных крыльях сверкнули непросохшие капли дождя, то ли девушка видела его впервые после долгой зимы так близко, но почудилось, что аист ожил. Будто только-только прилетел издалёка, опустился здесь и, запрокинув вверх голову, что-то рассматривает в необъятном небе. В народе ходит поверье, что аисты приносят счастье. Об этом Агничка услышала от отца, когда-то очень и очень давно.

С той весны прошло много лет. Отец погиб на фронте, а сказку она помнила ещё долго. Ещё долго и всерьёз верила и ждала, что к ней прилетит настоящий аист… Что принесёт в своём клюве белая птица, гадала она. Что такое счастье? Почему о нём так часто говорят люди и ждут его?

Агничка подняла голову к окнам здания и, спохватившись, бросилась бежать из парка. Если мать не увидит её среди студентов на обходе, крепко нагорит. Зря девочки завидуют ей! Лучше бы мама работала не доцентом в клинике, а где-нибудь в другом месте. Уставала бы не так сильно и дома бы с Агничкой бывала побольше.

Дома мать была, как все матери, заботливой, нежной, порой придирчиво-строгой и даже ворчливой, но самой близкой на свете. В клинике всё менялось. Мать становилась чужой, загадочной, далёкой.

Случалось и так: в особо трудные дни Агничка, как и остальные студенты-третьекурсники, не допущенные в операционную, часами ожидала в коридоре исхода сложной операции. И вот открывалась дверь, появлялась мать. Измученная, с каплями пота на лбу, она медленно проходила мимо, устремив куда-то прямо перед собой потухшие глаза. И Агничка не смела догнать её, позвать домой утешить… Лишь издали провожала испуганным взглядом невысокую худенькую женщину в длинном, просторном халате.

Мать не станет выслушивать оправданий! Её брови, тонкие и чёрные, удивлённо поднимутся к самой кромке докторской шапочки, едва Агничка заикнётся о распустившихся этим утром тополях, о мраморном аисте, о солнце, которое светит по-необычному. Для матери выздоровление больного— вот весна.

И Кондратий Степанович не поймёт её. У старого хирурга дрогнут мягкие добрые губы, а в глазах запляшут непонятные смешинки. Удивительные глаза у Кондратия Степановича! Совсем не стариковские: ясные, ярко-синие, они смотрят из-под совершенно белых дремучих бровей пристально, испытующе, словно видят всё, что творится в твоей душе. Работает он здесь же, в клинике, и живёт в одном доме с ними — в квартире напротив. Агничка частенько к нему заходит. У него много интересных старинных книг и можно найти любой учебник по медицине.

…В полутёмном прохладном вестибюле Агничка торопливо сбросила на барьер пальтишко, достала из портфеля шапочку, сложенную пирожком… Подвёртывая на ходу обшлага рукавов, она по привычке повернула голову к большому трюмо — и отпрянула. Какой-то ранний посетитель, высокий, черноволосый, удивлённо рассматривал её в мерцающей глади зеркального стекла. Агничка поспешно шагнула к двери, ведущей в отделение.

— Одну минутку, — услышала она за спиной и недовольно обернулась на голос.

Внезапно Агничка ощутила лесной аромат. Непонятно, как он проник сюда, за толстые стены, но в эту минуту он заглушил все остальные привычные здесь запахи. Агничка недоуменно прищурила глаза, и её рука невольно потянулась к букетику бледно-голубых подснежников, которые протягивал ей юноша.

—  Если не трудно, передайте, — попросил он. — В двенадцатую палату… Климова.

Приём передач для больных начинался с четырёх часов, но у юноши была такая славная улыбка — светлая, дружеская, а подснежники такие нежные…

Агничка осторожно взяла букетик…

—  В каком отделении лежит ваша больная? В терапевтическом? Нервном?

—  Кажется, вчера её перевели к хирургам.

Агничка не удержалась, скосила глаза на трюмо. Там, где-то в его неверной глубине, смутно маячила остроплечая, нескладная фигурка девчонки в белом балахоне… Агничка отвернулась, поспешно толкнула дверь.

Одна, вторая, третья ступенька широкой мраморной лестницы. На площадке распахнуто огромное окно, за ним — больничный парк. Солнце падает откуда-то сверху, и ветки старых лип, унизанные гирляндами почек, похожих на бусы, кажутся рыжими.

На лестнице тоже солнце. Тёплыми полосами оно стелется по гладким поручням, заставляет оживать и вспыхивать тусклые краски на потёртой ковровой дорожке под ногами.

«Интересно, кто у него лежит? Сестра или девушка?» — почему-то подумала Агничка, входя в отделение.

В длинном светлом коридоре насторожённая тишина.

Возле столика дежурной сестры толпятся студенты. Обход ещё не начался! Попросив санитарку передать в двенадцатую палату цветы, Агничка на цыпочках подошла к ординаторской и, затаив дыхание, прислушалась.

Из-за двери доносится сердитый басок Кондратия Степановича. Старик кого-то распекает. Агничка не завидовала провинившемуся. Лучше пусть отчитает кто-нибудь другой, даже сам профессор, только не Кондратий Степанович. Профессор обычно делал выговор наедине, у себя в кабинете, а этот не стеснялся отругать при всех. После такого внушения становилось стыдно поднять на людей глаза.

…Кондратий Степанович Богданов работал в клинике очень давно. Нянечка Никифоровна помнит его ещё с той поры, когда он только-только окончил институт и пришёл сюда застенчивым худеньким парнишкой. Она до сих пор ласково зовет его Кондрашей, а иногда, по старой памяти, поворчит на него или принесёт ему стаканчик малины из своего небольшого садика.

Лишь в сорок втором году Кондратий Степанович покинул на время клинику, оставив вместо себя мать Агнички. Он ушёл на фронт следом за своими сыновьями. Оба сына погибли — он вернулся. После возвращения он неожиданно и категорически отказался занять свою прежнюю должность ведущего хирурга. В другую клинику перейти тоже не пожелал.

— Я здесь корнями врос, голубчик Галина Ивановна, — вызвав к себе мать Агнички, заявил он. — Работайте себе на здоровье. За меня не беспокойтесь. Дисциплина у вас фронтовая. Хвалю. Скальпелем владеете не хуже меня. Весьма этому рад. Не зря учил вас… А я… — Он вытянул худые, со вздувшимися венами руки, нахмурился. — Отказываются мои работнички. Того и гляди дадут осечку. Лёгонькие операции — с превеликим удовольствием. Подсказать, если будет в чём надобность, не откажусь. А чтобы хлеб даром не переводить, по-стариковски займусь молодыми. На них и поворчать не грех… А я, признаться, ворчливым сделался…