Анастасия Вербицкая - Одна
— О чём? — горестно спрашивал он, стоя перед ней на коленях.
Каких только ужасов не пережила она!.. Эта молодёжь не имеет веры, отрицает традиции, долг перед семьёй. Её авторитет будут колебать в глазах сына. А хватит ли у него мужества, чтоб отразить этот наглый натиск беспорядочно-воспитанных людей, выросших в печальной школе отрицания, без принципов, без руководящего идеала в жизни? Чтобы бороться с ними, нужен характер, нужны твёрдые убеждения, а есть ли характер у её Вали? На неё нападали сомнения. Вечно подавляя сына своим авторитетом, своим превосходством, не задавила ли она в нём самостоятельности? Кто знает? Его кажущаяся твёрдость может быть одним детским капризом, упорством? А слабому человеку так легко теперь подпасть под вредное влияние известных кружков и погибнуть.
Он утешал её, как мог… «Мама, они такие славные, сердечные, серьёзные»…
— Они пьют?
— Да… Но, видишь, я не пил… и пить никогда не буду…
Он уходил опять, и всё чаще. Она как будто привыкала к одиночеству.
Были и другие сомнения. Сама она и Валя стояли так далеко от соблазнов жизни, были как дети неопытны и чисты душой. Наталья Львовна слыхала, что студенты, не занимающиеся политическими вопросами, кутят и развратничают… Она в отчаянии ломала руки. Как? Эти милые губки, на которых ещё скользит детская улыбка, прильнут к устам другой женщины, продажной и порочной? В этой ясной душе проснутся грубые инстинкты, заговорит, быть может, страсть к дурной женщине? И он растратит силы, разрушит здоровье в оргиях? Будет бежать от матери в продажные объятия?
Что-то надломилось, словно, в чувстве Натальи Львовны к сыну. Настрадалась ли она от ревности и горя, устала ли душой? Но в отношениях её к сыну проявилась какая-то странная холодность, словно отчуждение. Сын этого не замечал, упоённый свободой, новыми интересами, иными привязанностями.
Наталья Львовна втайне мучилась, часто плакала в долгие, одинокие вечера. Но с виду она была спокойна. Когда сын приходил к ней делиться новостями и впечатлениями, она внимала ему преувеличенно равнодушно, чтоб уколоть его. Тогда он огорчился.
— Ты сердишься, мама? За что?
Но она враждебно уклонялась от его ласк, подозрительно искала в его лице отпечатка других страстей, в его глазах — отблеска иного чувства.
— Ступай, тебя товарищи ждут… Со старухой, я знаю, скучно. Ты уже не маленький. Моя забота тебе не нужна…
«Зачем эта горечь?» — удивлялся он. За что? Не все разве пользуются свободой? Разве он любит её меньше с тех пор, как стал студентом? Нельзя же уйти от жизни, как ушла она…
Эту фразу он почему-то повторял слишком часто.
Раз он вернулся взволнованный, бледный, страдающий…На её испуганные вопросы, он почти прорыдал, в каком-то непонятном отчаянии:
— Зачем ты меня прятала от жизни? Зачем я так поздно узнаю её? Ещё тогда, в деревне, я это предчувствовал. Я к ним стремился… Ты оторвала меня от почвы.
Она встала, глубоко уязвлённая этой неблагодарностью… О! Вот в чём он обвиняет её?! Что она, любя, удаляла его от жестоких и мрачных картин жизни, от её грязи и пошлости? А если сама она ушла от людей, то не для того ли, чтоб ему одному посвятить всю жизнь, всю любовь?
— Ты оказала мне плохую услугу, — усмехнулся печально Валерий. — И вся твоя жизнь — сплошная ошибка…
Она поглядела на него широко открытыми глазами. Да полно… Он ли это?
Молча она вышла и заперлась.
Это была их первая ссора.
Конечно, они помирились. Он просил прощения, оправдывался. Разве он хотел обидеть? Просто… они немного… не понимают друг друга.
— Ещё бы! — подхватила она с усмешкой. — Мой век кончен… Твой начинается… Мы говорим на разных языках.
Они никогда больше не касались этих тем. Но он уходил от неё всё дальше с каждым днём. Она это чувствовала.
Не так ли всюду и везде? Мать жертвует жизнью за птенцов, всего лишает себя, чтобы поднять их на ноги. А они оперились и улетают в далёкий мир, не заботясь о старом сердце, которое остаётся разбитым и одиноким в осиротевшем гнезде. Нелепый, безжалостный закон жизни!.. Как он возмущал её всегда! Она верила когда-то, что этот закон обойдёт её, что Валя не будет эгоистом, который всё берёт от матери и ничего не несёт ей взамен… Нет! Видно, дети все одинаковы.
Она просиживала вечера и ночи, склонясь над камином, грея своё зябнувшее тело и разматывая бесконечный клубок невесёлых дум.
Иногда бывали всё-таки дни просветления.
— Не горюйте, — говорил ей старичок-доктор, её единственный друг. — Молодёжь увлекается и женщинами и идеями. Это всё равно, что в детстве корь. Через это все проходят… Чувство к матери восторжествует над всем… Сейчас у вас нет серьёзных соперниц. Вот если он женится… А! Это другое дело. Невестка — кошмар матерей. Она получит права, она рассорит, она разлучит сына с матерью. О!.. Это я на себе испытал… Глядите зорко, чтобы в его душе не зажглась сильная, глубокая привязанность к другой женщине! Это одно страшно, одно…
Невестка… Об этом Наталья Львовна даже думать не хотела!
Сын всё чаще уходил из дома, всё позже возвращался, был так задумчив, рассеян… Она следила за ним беспокойным, блестящим взглядом. «Влюблён? Тоскует? Пусть!.. Пусть! Всё это в порядке вещей. Всё это минует, — говорил ей внутренний голос. — Чувство к матери не исчезнет никогда».
Один раз она решилась спросить его, что думает он о женитьбе? Он вдруг стал серьёзен.
— Никогда я не женюсь… Никогда, никогда, милая мама! — ответил он печально.
Безумная радость наполнила её душу. Она не спросила себя даже, откуда такое странное решение в красивом юноше? В её глазах это было естественно. Это была награда за её любовь и заботу, это была её мечта…
Ах! Как сладко было рисовать себе в грёзах эту жизнь вдвоём, где-нибудь в провинции, эту тесную жизнь прежних дней, куда не будет вторгаться другая женщина со своею страстью и требованиями, где не будет заботы о малютках-детях, иных привязанностей, иных печалей и радостей… О, мать опять сумеет незаметно войти во все изгибы его души и стать ему необходимой, как воздух… И их разлучит одна смерть!
Теперь она всё простила ему, всё… Она ни разу не спросила его, где пропадает он ночи. Ни разу не упрекнула за своё одиночество… Пусть пьёт жадно чашу веселья и наслаждения! Всё минует, чувство к матери не исчезнет никогда… Для других сердце его останется закрытым. И никто не станет между ними… Их разлучит одна смерть!
VII
Прошло три года. И час отрезвления настал.
Валерия арестовали. Им не дали даже свидеться. Наталья Львовна была как безумная.
— Это невозможно! — кричала она всюду. — Это ошибка! Чудовищное недоразумение… Её мальчик, такой скромный, кроткий.:. Он червяка не раздавил во всю свою жизнь. И он преступник? Он вырос в таких традициях… Нет! Нет! Это кошмар… Это ошибка…
Но улики были так явны, он был так скомпрометирован, что пред несчастною матерью поникали головами, не умея её утешить.
Однако, Наталья Львовна не сдалась. Увлечение… Модные идеи… Всё это наносное, минутное… Всё исчезнет. Это гибельное влияние товарищей. Он оказался бесхарактерным. И теперь, конечно, раскаивается… Бедное дитя!.. Она припомнила забытые связи, нашла прежних поклонников и друзей, стоявших у власти. Её выслушали, пожалели, но помиловать отказались. Улики были налицо.
Тогда она вымолила свидание. Ей дали его. Она входила в приёмную бледная, дрожащая, чуть не падая от волнения.
Она увидала суровое, исхудалое лицо, небритую бороду, воспалённые глаза, арестантскую одежду… Силы оставили её. Она всплеснула руками и зарыдала:
— Валя! Валя! Где мой Валя? Это не он!
Он молчал. Когда стихли её слёзы, он сказал ей, что его сошлют далеко, что они видятся в последний раз.
— Я еду с тобой, — энергично заявила она.
Сын долго и нежно целовал её руку.
— Этой жертвы, мама, я не приму… К чему лишать тебя комфорта, без которого ты не умеешь жить? Ты даже не подозреваешь, какие страшные условия той жизни… А климат? Он тебя убьёт в какие-нибудь полгода. Я не могу взять этого на душу. Будем писать друг другу. Что ж? Всюду есть люди, и в ссылке… Проживу как-нибудь. Ты только не разлюби меня…
Что-то в тоне его и лице поразило её. Она перестала плакать и вслушивалась. Она ожидала видеть слёзы раскаяния и отчаяния. Она ждала, что он на коленях перед ней будет искупать своё заблуждение, стоившее ему карьеры, а ей, быть может, жизни… Она так ждала этих слёз, этого слова «прости»…
Ничего… Ни тени сожаления…
Слёзы её высохли.
Жандармский офицер подошёл сказать, что пора расстаться. Губы юноши задёргались от волнения. Он побледнел, плечи его сжались, словно ему стало холодно. Детский испуг мелькнул в глазах. На мгновение он опять стал прежним ребёнком Валей.
