Жорж Санд - Франсуа-найденыш

— Вот оно что! — сказала Мадлена, бросив на него сочувственный взгляд. Теперь ее больше не удивляло, что этот хорошенький мальчуган так грязен, оборван, запущен и неотесан.

— Но ты же совсем раздетый, — встревожилась она, — а на улице не жарко. Сдается мне, ты порядком замерз.

— Не знаю, — ответил бедный найденыш: он уже так привык к лишениям, что не замечал их.

Мадлена вздохнула. Ей вспомнился ее годовалый крошка Жанни — он спит себе сейчас в теплой люльке под присмотром бабушки, а этот бедный найденыш дрожит тут у ручья один-одинешенек, и, не смилуйся над ним провидение, того и гляди утонет: он в простоте своей даже не подозревает, что, упав в воду, можно умереть.

Сердце у Мадлены было жалостливое. Она взяла малыша за руку, и та оказалась горячей, хотя ребенка то и дело пробирала дрожь, а его хорошенькая рожица была иссиня-бледной.

— У тебя жар? — воскликнула она.

— Да не знаю я, — ответил малыш: его вечно знобило.

Мадлена Бланше сняла с себя шерстяной платок и закутала в него найденыша, который дал ей это проделать, не выразив ни удивления, ни удовольствия. Затем мельничиха вытащила из-под колен всю солому, устроила малышу постель, где он тут же уснул, и поскорей достирала пеленки маленького Жанни: она еще не отняла его от груди и потому спешила домой. Белье после стирки стало раза в полтора тяжелей, и Мадлена не смогла унести все за один прием. Она оставила валек и часть вещей на берегу, намереваясь разбудить найденыша по возвращении из дому, куда и поспешила с тем, что могла унести. Мадлена Бланше не отличалась ни ростом, ни силой. Зато женщина она была прехорошенькая, никогда не унывавшая и всеми уважаемая за рассудительный и ровный нрав.

Отворяя двери дома, она услышала позади, на мостике шлюза, стук деревянных башмаков, обернулась и увидела найденыша, который бегом догонял ее, таща с собой валек, мыло, шерстяной платок и остаток белья.

— Эге! — удивилась она, опуская ему руку на плечо. — Да ты не так глуп, как мне показалось; ты услужлив, а у кого сердце доброе, тот дураком не бывает. Входи, малыш, отдохни у нас. Бедняжка ты мой! Груз-то у тебя тяжелей, чем ты сам. Вот, матушка, это бедный найденыш, — обратилась она к старой мельничихе, которая вынесла ей навстречу свеженького, улыбающегося Жанно. — Вид у него совсем хворый, а вы ведь умеете от лихорадки пользовать. Надо бы его полечить.

— Ну, это лихорадка нищеты, — объявила старуха, оглядев Франсуа. — От нее одно лекарство — еда посытней, а еды-то у него и нет. Это приемыш той женщины, что вчера приехала. Она сняла жилье у твоего мужа, Мадлена. Только очень уж она с виду убогая. Боюсь, платы от нее не дождешься.

Мадлена промолчала. Ей было известно, что муж и свекровь у нее не из добросердечных и деньги любят больше, чем ближнего. Она покормила Жанни, а когда старуха пошла загонять гусей домой, взяла Франсуа за руку и, неся младенца на другой руке, отправилась с ним к Забелле.

Забелла, которая на самом деле звалась Изабеллой Биго, пятидесятилетняя старая дева, была человек добрый — насколько можно быть доброй к другим, когда сама сидишь без гроша и вечно дрожишь за свою жизнь. Она взяла Франсуа, когда умерла женщина, выкормившая его, и с тех пор растила мальчика, чтобы ежемесячно получать несколько серебряных монет и иметь дарового маленького батрака; но скотина у нее пала, и ей надо было при первой же возможности обзавестись в долг новою, потому что кормили Забеллу лишь несколько овец да дюжина кур, а те, в своей черед, кормились на общинных землях. До первого причастия Франсуа предстояло пасти это убогое стадо на обочинах дорог, а потом его можно будет пристроить свинопасом или погоняльщиком на пахоте, и он станет делиться с приемной матерью заработком, ежели, конечно, окажется памятлив на добро.

Дело было сразу после святого Мартина, и Забелла уехала из Мерса, оставив последнюю козу в расчет за жилье. Теперь она обосновалась в Кормуэ, в домишке, стоявшем на участке мельника, хотя в обеспечение платежа у нее были только убогая кровать, два стула, сундук да немного глиняной посуды. Но домишко был так плох, зиял такими щелями и стоил так мало, что не идти на риск, сдавая его внаем беднякам, значило оставить его вовсе без жильцов.

Мадлена потолковала с Забеллой и сразу сообразила, что та женщина неплохая и честно сделает все возможное, чтобы платить в срок; к тому же она сильно привязана к своему найденышу. Но, приученная к лишениям, она свыклась с тем, что их терпит и ребенок; поэтому сочувствие, выказанное богатой мельничихой бедному малышу, сначала удивило ее больше, чем обрадовало.

Когда же первое изумление прошло и она увидела, что Мадлена явилась к ней не с требованиями, а, напротив, с желанием помочь, она осмелела, обстоятельно рассказала гостье о своей жизни, похожей на жизнь всех обездоленных, и горячо поблагодарила за участие. Мадлена уверила ее, что всеми силами постарается ей помочь, но попросила держать их уговор в секрете: она не одна хозяйка в доме и может пособлять ей только тайком.

Для начала она оставила Забелле свой шерстяной платок под честное слово, что платок сегодня же вечером будет раскроен на одежду для найденыша и никто не увидит кусков, пока платье не будет сшито. Она отлично понимала, что Забелла соглашается лишь с большой неохотой: та явно считала, что такая недурная вещь пригодилась бы ей самой. Поэтому Мадлене пришлось предупредить, что если послезавтра у найденыша не будет теплой одежды, она бросит Забеллу на произвол судьбы.

— Неужто вы надеетесь, — добавила она, — что моя свекровь — она все видит! — не узнает на вас моего платка? Или вам охота, чтобы у меня неприятности были? Имейте в виду: если меня не выдадите, я вам не только этим помогу. И еще помните: у вашего найденыша жар, за ним нужен хороший присмотр, не то он помрет.

— Да ну? — струхнула Забелла. — Для меня это будет большое горе: сердце у малыша такое, что редко встретишь. Никогда-то он не хнычет, а уж послушен так, словно в хорошей семье рос. Другие найденыши не в него: они своевольные, злопамятные, и на уме у них одно озорство.

— А все потому, что их вечно шпыняют и обижают. Вы уж поверьте: если Франсуа у вас добрый, значит, вы сами к нему добры.

— Истинная правда, — согласилась Забелла. — Дети понимают больше, чем кажется. Мой, к примеру, уж на что не хитер, а все равно преотлично знает, где мне помочь может. Прошлый год — ему тогда всего пять было, — когда я болела, он за мною как взрослый ходил.

— Послушайте-ка, — сказала мельничиха, — вы мне присылайте его утром и вечером, когда я своего малыша супом кормлю. Я буду варить побольше, остатки пойдут вашему Франсуа, и ни одна душа ничего не заметит.

— Ох, да ведь я не посмею его к вам водить, а сам он не сообразит, когда идти.

— Тогда сделаем так. Чуть суп сварится, я кладу прялку на мостик шлюза. Взгляните — отсюда прекрасно его видно. Вы шлете мальчика с сабо в руке, вроде как за огнем; он съедает мой суп, а вся порция остается для вас. Так вам обоим посытнее будет.

— Славно придумано, — одобрила Забелла. — Вы, видать, женщина разумная, и мне посчастливилось, что я сюда перебралась. На меня нагнали страху рассказами о нашем муже — дескать, человек он больно крутой, и найди я другое жилье, ни за что б не сняла ваш домик; он ведь к тому же совсем никудышный, да и муж ваш немалую цену заломил. Но теперь я вижу, что вы добры к беднякам и поможете моего найденыша вырастить. Эх, только бы суп у него жар сбил! Не хватает мне еще этого ребенка потерять! Конечно, корысти мне в нем мало: что приют за него платит, все на него же и уходит. Но я люблю его как родного, потому что вижу: он мальчик добрый и со временем сам мне поможет. Для своих лет он крупный, из него рано работник получится, верно?

Вот так благодаря попечениям и доброму сердцу мельничихи Мадлены Франсуа-найденыш и вырос. Здоровье у него вскоре наладилось, потому что был он, как говорят у нас, крепко скроен, и любой богач в наших краях не отказался бы иметь такого пригожего, ладно сбитого сына. К тому же смелости у него на взрослого мужчину хватало: плавал он как рыба, нырял под самое мельничное колесо и ничего на свете не боялся — вскакивал на самых норовистых жеребят и выгонял их на луг, не накинув им даже веревки на шею, а направляя их одним движением пяток и лишь слегка держась за гриву рукой, когда нужно было через канаву перескочить. И вот что странно: все это он проделывал без всякого затруднения, молча и невозмутимо, с обычным своим простоватым, чуть заспанным видом.

За это его считали дурачком; тем не менее, когда нужно было разорить сорочье гнездо на вершине самого высокого тополя, отыскать заблудившуюся корову или дрозда камнем подбить, ни один мальчишка не равнялся с ним в отваге, ловкости и уверенности в себе. Другие дети приписывали это талану, удаче, которая сопутствует найденышам в нашем грешном мире. Поэтому в любой рискованной забаве его всегда пускали первым.