Линия жизни - Семина Ирина Константиновна
— Я думаю, это не только к тебе относится, — сказала Эль. — Человечество вообще производит слишком много мусора, в головах в том числе. Одно еще использовать не успели, а уже другое произвели. Скоро само в нем захлебнется!
— Это да, — подтвердила я, вспомнив обширные, вечно дымящиеся свалки вдоль загородной трассы и возле дачных поселков. — А потом мне снилось, что я достаю фотоаппарат и начинаю это дерево фотографировать, а на снимках никакого мусора нет. Там, на дереве — совсем другое: разноцветные шарики, звездочки и золотые рыбки, хрустальные туфельки и волшебные палочки. Посмотрю на дерево глазами — мусор, а через объектив — сказка.
— Сказочное мышление — страшная сила, — заметила довольная Эльфика. — У него преобразующие свойства — ого-го! Аж дух захватывает.
— Увы, далеко не все умеют сказочно мыслить, — посетовала я. — Как выяснилось, я тоже время от времени скатываюсь в грубую реальность!
— Ничего, потихоньку научатся, — утешила меня Эль. — Жаль, что этого в ваших школах не преподают.
— У нас этого и в институтах не преподают, — с сожалением вздохнула я. — Нет специалистов, понимаешь? Хотя я думаю, что хотела бы преподавать такой предмет — Сказочную Жизнь! В какой-нибудь Академии Сказочных Наук!
— Так кто мешает? — удивилась Эльфи. — Кто тебе мешает сделать очередной поворот в твоей жизни и открыть такую Академию?
— Так. Элька, стоп. Ты меня на мысль навела. Сейчас я буду сказку записывать. А потом мы с тобой об этом поговорим, ладно?
— Давай-давай, — подбодрила меня она. — Ждем-с!
И у меня родилась вот такая сказка:
Сказка десятая
ИНСТАЛЛЯЦИЯ
свещать выставку знаменитого и именитого художника-инсталлятора Обалдуева почему-то послали меня. В редакции самые безнадежные задания достаются всегда мне, внештатнику, — и это закон природы, с которым бороться бессмысленно и бесполезно.
— Душа моя, — проникновенно говорил редактор Петруша, терзая в руках стильный нож для разрезания бумаги. — Ну ты же войди в мое положение. Мне позитив нужен. Знаю, что не твоя тема. Знаю! Но — если не ты, то кто же??? Ты же понимаешь…
Я, разумеется, понимала. Что Обалдуева знали все. И ненавидели — тоже все. Что человек он был неприятный, а творец — вообще никакой. Что выжать что-то позитивное из его так называемого «творчества» было просто невозможно. И этого невозможного от меня сейчас ждал Петруша.
— Понимаешь, статья оплачена. Целый разворот! И как ведь оплачена! Я тебе удваиваю гонорар. Или даже утраиваю. К тому же мне уже дважды звонили «отгула». — И он значительно ткнул пальцем наверх, в потолок. Наверное, звонили из Небесной Канцелярии, не иначе. — И потом, все же знают, что если нужно Чудо — то это твое задание! В общем, пяток фото и хорошая, исключительно позитивная статейка — вот что от тебя требуется. И ты справишься! А если справишься — берем тебя в штат, вот те крест! Ну, с Богом!
…Я плелась по редакционному коридору, переваривая коктейль из комплиментов, манипуляций, меркантильности и ощутимого отчаяния, который на меня сейчас излил Петруша. И понимала, что позитивное освещение этого самого Обалдуева уже висит на мне, и рыдать поздно. И еще: я очень хотела в штат. Я всегда мечтала быть журналистом, а тут — такая возможность! Поэтому я сложила в сумку фотоаппарат, проверила диктофон и поехала на выставку.
Обалдуев встречал гостей сам, в холле, на фоне инсталляции, состоявшей из сваленных в кучу вешалок для одежды, на которых были развешаны дохлые вороны. Судя по запашку — настоящие.
— О, а вот и пресса! — радостно завопил Обалдуев. — Ну-с, прошу журналюг пройти поближе! Какая-то ты мелкая, девка, буквально килька пера! — И он оглушительно захохотал, приглашая кивками присоединиться остальных. Мелкие прихлебалы, окружившие Обалдуева и ворон, с готовностью захихикали. Да, Обалдуев с первых шагов начинал оправдывать репутацию хама и зарвавшегося «гения». Я попыталась проскользнуть дальше, но он подставил мне подножку и поймал за шиворот.
— Куда? — грозно спросил он. — Ну-ка, щелкни меня на фоне моего лучшего творения — «Любовь Земная»!
— А что символизируют вороны? — на всякий случай спросила я, готовя фотоаппарат.
— Круговорот любви в природе! — брякнул Обалдуев и снова захохотал. Так и получился — на фоне дохлых птичек с разинутой пастью. В это время подскочил корреспондент местной желтой газетенки «Нужные сплетни», в народе метко называемой «Нужник». Он не морщился — видимо, к запаху привык в родной редакции.
— Ваша звонкая фамилия… — начал было он, но Обалдуев прервал его и перехватил инициативу.
— Так, пишем: Обалдуев — это потому, что от моего творчества все обалдевают! — пояснил он. — И мне платят обалденные гонорары. И девки обалдело падают в мою койку от Людовика Четырнадцатого. А там я им та-а-а-акое произведение искусства показываю, что они и вовсе балдеют. Потому и зовусь Обалдуев! Во, так и напиши!
«Нужник» строчил в блокноте. Обалдуев хохотал. Я вздохнула и пошла в зал искать позитив.
Зал был похож на декорацию к фильму ужасов. С картин пялились какие-то серые монстры с вытекшими глазами. На постаментах были разложены, развешены и навалены самые невообразимые предметы — драные башмаки, оторванные крылья, гирлянды окровавленных кишок, ржавые железяки и прочая дребедень. Я присмотрелась к ближайшей картине, выполненной из рваных клочков, и шарахнулась — по-моему, бумага была туалетной, к тому же использованной.
Я обреченно смотрела на этот Апокалипсис и понимала, что не смогу найти позитива, потому что его здесь нет. И быть не может.
Тем временем Обалдуев со свитой уже переместился в зал и громко вешал:
— Я — Творец! И я так вижу! Это отражение нашего безумного мира, в котором чистота и грязь, тьма и свет поменялись местами! И это наша реальность!
Я тупо смотрела на инсталляцию, состоящую из трех фашистских фуражек, наполненных водой, по которой мирно плавали размокшие огрызки хлеба, колбасы и огурцов, и с тоской соображала, где же это он нашел такую жуткую реальность. И что она должна была обозначать. Спрашивать у Обалдуева не хотелось.
В общем, задание рушилось. Я была готова сбежать из этого рукотворного ада, но в это время рядом со мной остановился старичок в скромном старомодном костюмчике и пенсне. Боже мой, пенсне! Откуда, в наше-то «обалдуевское» время???
— Я вижу, голубушка, вам тоже страшно? — участливо спросил старичок.
— Страшно, — созналась я. — Я не хочу такую реальность. Я в другой живу.
— Но что же вас привело сюда, моя дорогая? — спросил старичок.
— Редакционное задание, — грустно призналась я. — А вас?
— А я, видите ли, искусствовед. В прошлом, конечно, — представился старичок. — Вениамин Вениаминович Веневитинов, если помните… Хотя… Откуда вам знать? Это было давно…
— А сейчас, — прогромыхал Обалдуев, — инсталляция и перформанс «Апофеоз Власти»! На ваших глазах будет одновременно разорвано десять живых куриц!
— Я, пожалуй, пойду, — сказала я. — Нет моих сил больше. И черт с ним, пусть завалю задание, ну не возьмут в штат… Подумаешь…
— Подождите, деточка, — попросил старый искусствовед. — Посмотрите вон туда…
Я посмотрела. «Вон там» невесть откуда взявшийся малыш, присев на корточки, идиллически гладил невесть откуда взявшуюся полосатенькую кошку. Я хороший корреспондент, поэтому еще не успела хорошенько осознать, что вижу, а мой фотоаппарат уже щелкнул. Малыш взглянул на меня и улыбнулся.
— Не весь же мир принадлежит Обалдуеву, — извиняющимся тоном сказал старичок.
— Я надеюсь, — искренне сказала я.
— А это вам как? — обратил мое внимание старик Веневитинов на другой объект.
Там, на фоне жуткой «туалетной» картины, девушка разговаривала по мобильному. Взгляд ее был направлен далеко-далеко, через миры и расстояния, поверх всего обалдуевского убожества, а на лице цвела нежность, и глаза сияли бриллиантами. Фотоаппарат щелкнул, она даже не услышала, продолжала прокладывать свой незримый мост Любви.
