Николай Верещагин - Роднички
Он ничего не рассказывал Тане про Бубенцову, она знать ничего не могла об их отношениях, но почему-то, сталкиваясь со Светой, а это раза два или три случалось, Таня поглядывала на нее с какой-то странной робостью, почти со страхом, и казалась в ее присутствии подавленной. Однако Антона после того первого вечера больше о ней не спрашивала. Здесь нужно сказать, правда, что была у нее одна странная идея. Несколько раз она приставала к Антону, чтобы он поехал кататься на лодке не с ней, а с кем-нибудь из своих, а то, дескать, все с ней да с ней ему надоест, это однообразно, а она не хочет ему надоедать. Она начинала убеждать его, что он должен покатать своих девочек на лодке, что это даже нехорошо с его стороны, кататься только с ней, что это даже невежливо. Она доказывала ему это горячо и требовательно, но в самой горячности ее, так не соответствующей важности вопроса, в самой требовательности было какое-то отчаяние, будто она заранее боялась именно этого, заранее смирилась с этим. Он прекрасно понимал, кого именно она подразумевает под «своими девочками», он всячески отнекивался, чтобы успокоить ее, и, наконец, раздосадованный ее приставаниями, просто запретил ей упоминать об этом.
Итак, сделав свой выбор, Антон старательно избегал Бубенцову, а она, посылая ему свои печально-укоряющие взгляды, все-таки держалась в стороне, не подходила больше, не заговаривала, и он уже думал, что все так и останется, но однажды — это было уже на второй неделе их пребывания в Родничках — она подошла к нему на пляже и сказала, что хочет с ним поговорить.
Пляж начинался сразу за лодочной пристанью. Купались на озере повсюду, но пляжем назывался только этот участок берега за пристанью, где чисто символически торчал единственный покосившийся пляжный грибок, и нависали над водой старые с корявыми стволами ивы. Дни стояли погожие, жаркие, и в любое время дня здесь можно было встретить кого-нибудь из студентов, а после обеда, в самый зной, собирались почти все. На этот раз, подходя к пляжу, Антон заметил Валентина с Кешей, которые загорали, растянувшись на траве, и Зиночку — она сидела рядом с Валентином, по-деревенски натянув на колени подол. Уже издали было видно, что Валентин по своему обыкновению что-то заливает, и Кеша слушает его жадно, с расплывшимся в улыбке лицом, а Зиночка иначе, с ленивой и недоверчивой усмешкой на красивых губах под темными усиками. Кеша лишь слегка подрумянился за эти дни — его тонкую розоватую кожицу никак не брал загар, зато Валентин был уже бронзовый — когда он только успел так загореть. Антон подошел и сел рядом с Кешей на траву.
— Лодырничаете? — беззлобно сказал он. — Про вас есть пословица, я тут недавно записал.
— Какая именно? — поинтересовался Валентин.
— Люди жать, а мы на солнышке лежать.
— Хорошая пословица, — сказал Валентин, почесывая свою шкиперскую бородку. — Но ко мне лично она не относится, я времени зря не теряю. Зиночка крупнейший знаток местного фольклора. — Он положил руку на ее колено, но та ленивым движением сбросила его руку. — Знает тысячи частушек, и половина с картинками. А поговорками так и сыплет… Я спрашиваю: «Когда пойдем в лес по малину?» — «После дождичка в четверг». Я любопытствую, когда это будет. — «Когда топор поплывет»- Я интересуюсь, когда топор поплывет. — «Когда рак на горе свистнет». Не успеваю записывать…
Антон должен был встретить Таню на пристани в четыре, а было уже половина четвертого, поэтому он не стал раздеваться, расстегнул только ворот рубашки и вытянулся на траве, заложив руки за голову.
— Так вот, друзья мои, я возвращаюсь к своей лекции, — балагурил Валентин. — Мы с вами говорили о любви. Тема, как видно по вашим оживленным лицам, исключительно интересная, злободневная, остро волнующая каждого, полная нераскрытых загадок и увлекательных тайн. Любовь, дорогие мои, подразделяется, прежде всего, на платоническую и, так сказать, эротическую. И тот и другой вид любви по-своему интересен, но полного блаженства достигает лишь тот субъект который испытал и ту и другую вместе. Любовь бывает короткая и длительная. В некоторых источниках вы найдете утверждение, что хороша только длительная, скрепленная печатями загса любовь и что короткая любовь безнравственна, глупа и некрасива. Относительно этого в науке нет еще единого мнения, поэтому на зачете от вас не потребуется односложного ответа на этот вопрос, но, если хотите знать мое мнение, то вышеизложенная точка зрения не выдерживает серьезной критики. Короткая любовь, даже любовь на один вечерок, имеет свои несказанные прелести. Смело можно утверждать, что влияние ее на организм и душу субъекта исключительно благотворно, и ее можно во всех случаях рекомендовать всем людям, страдающим меланхолией, ипохондрией, язвой двенадцатиперстной кишки, застарелым педантизмом, узким взглядом на вещи и ханжеством. А также в умеренных количествах всем астматикам, диабетикам, хлюпикам и теоретикам.
— Во дает! — восхитился Кеша. — Тебе, Валентин, надо спецкурс прочитать. Со всех факультетов сбегаться будут.
Зиночка все с той же скучающей недоверчивой усмешкой подняла с травы прутик и легонько щелкнула Валентина по голой спине. Он передернул лопатками и с профессорским пафосом продолжал:
— Как хороша бывает короткая, блеснувшая как метеор на небосклоне нашей жизни, любовь! Вчера еще оба не подозревали о существовании друг друга, а сегодня два субъекта смотрят друг другу в глаза и видят в них что-то очень приятное для себя. Рука об руку они отправляются куда-нибудь… Ну хотя бы в лес за малиной. Четверг. Погода прекрасная. Только что прошел дождичек. Рак уже свистнул, птички поют, все в природе цветет и благоухает. А они идут в лес в обнимочку и находят там очень много малины…
Зиночка засмеялась и щелкнула Валентина прутиком по спине. Он поймал ее руку и мягко отобрал прутик.
— Вчера еще они не были даже знакомы, а сегодня они вместе лакомятся малиной. А завтра… Завтра они расстанутся и, может быть, навек. Расстанутся они с грустью, но без всяких сожалений. «Счастливого пути! — скажут они друг другу. — Счастливого пути!»
— Профессор, — перебил его Антон. — Это уже не лекция, а поэма.
— Что делать, — сказал Валентин и прутиком пощекотал Зиночке шею. — Мы становимся поэтами, когда говорим о любимом предмете. Что же касается другого вида любви, любви длительной и ее крайнего выражения — любви до гроба, то я, как неспециалист в этой области, отсылаю вас к трудам моих ученых коллег. Ничего не поделаешь — наука любви обширна, и уже давно один человек, каким бы пытливым умом он ни обладал, не способен охватить все ее стороны и аспекты. Еще Овидию это почти удавалось: в своей образцовой для того времени монографии он дал исчерпывающее описание предмета. Но с тех пор теоретическая мысль ушла далеко вперед, хотя практика, на наш взгляд, и порядком поотстала…
Тут на горизонте (если смотреть лежа на траве, то почти буквально на горизонте) появилась Бубенцова. Она шла босиком и ступала по траве боязливо, будто по колючкам, будто ужасно боялась поранить ноги. Босоножки Света несла в руке, держа их за ремешки. Она была в коротеньком платьице без рукавов, желтом с четкими поперечными полосками. Платье было очень красивое, очень шло ей, и Антон закрыл глаза, чтобы не видеть ни ее, ни этого платья.
— Светик, — приподнимаясь на локте, восхитился Валентин. — Ты прекрасна, спору нет!
— Спасибо, Валечка, — сказала она.
Антон слышал, что она остановилась рядом, но не открыл глаза, хотя сохранять с закрытыми глазами невозмутимый вид, зная или хотя бы предполагая, что на тебя смотрят, и досадно и нелегко.
— А что Антон? Он спит? — спросила Бубенцова, чуть понижая голос.
— Нет, — сказал Валентин. — Он в обмороке. Когда он увидел это роскошное платье на не менее роскошном… не менее замечательной фигуре, он потерял сознание.
«Гад все-таки этот Валентин!» Антон открыл глаза и выразительно показал ему кулак. Бубенцова засмеялась.
— Антоша, — ласково сказала она, присев рядом на корточки. — Мне надо о чем-то с тобой поговорить. Пойдем прогуляемся?..
Её круглые розоватые коленки торчали перед глазами, она смотрела на него ласково и спокойно. Удивительна эта ее способность смотреть в глаза и разговаривать так, будто и тени натянутости не было между ними, будто они ни на минуту не переставали быть самыми задушевными друзьями.
— Ну что ж, пойдем, — сказал он, вяло поднимаясь.
Бубенцова пошла вперед, а он чуть отстал, заправляя вылезшую из-под ремня рубашку. «Искушение Святого Антония», — со вздохом заключил за его спиной Валентин. Шутка была удачной, этого нельзя было не признать — Антон даже невольно ухмыльнулся. Он не стал догонять Бубенцову, шел, поотстав, а она в своем желто-полосатом платье боязливо ступала босыми ногами по камешкам и чуть покачивалась при этом, изгибаясь. «Как оса», — пришло ему в голову.
