Сотворение мира.Книга третья - Закруткин Виталий Александрович
Позже Александр много раз встречался с Хейвудом и успел убедиться в том, что молодой американский дипломат очень порядочный человек, с прогрессивными взглядами и что он искренне ненавидит нацистов. Он, например, дважды информировал Александра о новом «наборе добровольцев» для армии Франко в нескольких военных округах Германии.
Советское посольство сообщало в Москву и о выступлениях Гитлера, Геринга, Геббельса. Все речи нацистских главарей содержали воинственные призывы и были полны угроз по адресу предателей-демократов и «трусливых пацифистов», мешающих немецкому народу «установить в мире новый порядок».
Перед вечером, когда в посольстве заканчивалась работа, Александр и Галина выходили на прогулку. Медленно бродили они по улицам, заходили в кинематограф, но больше всего любили Тиргартен — прекрасный парк в центре Берлина. Даже в холодные осенние дни он не терял своего очарования. Обронившие листву дубы и голые ивы на берегу прудов с темной, свинцовой водой, невнятный шум высоких кедров, светлые беседки на пересечении аллей, по которым молчаливые женщины и мужчины степенно катили нарядные детские коляски… Здесь можно было хоть на час-другой отвлечься от тревожных мыслей, не видеть марширующих солдат и черных отрядов эсэсовцев, не слышать трескучих звуков барабанов и лающих командных окриков.
— Тяжело мне, Саша, — жаловалась Галина, — я и во Франции тосковала, скучала по дому. Но там, в Париже, все было по-другому, а тут ужасно. Ходишь и непрерывно оглядываешься, и тебе постоянно кажется, что вот-вот тебя кто-то оскорбит, ударит, арестует, начнет пытать, загонять иголки под ногти.
Александр с жалостью смотрел на жену. За три недели пребывания в Берлине Галина похудела, осунулась, в ее голосе появилась странная робость, а в глазах никогда не исчезало выражение пугливой настороженности.
— Может быть, Галя, тебе лучше вернуться в Москву? — осторожно спросил он и ласково погладил холодную руку жены. — Ты стала на себя непохожа, нельзя же так. Езжай, милая, поживи дома.
Галина заплакала, прижалась щекой к его плечу.
— Никуда я не поеду.
— Почему? — спросил Александр.
— Я не хочу оставлять тебя одного в этом аду, — всхлипывая, прошептала Галина. — Дома мне станет еще хуже, будут мерещиться всякие страхи…
В этот вечер они гуляли до темноты, поужинали без всякого аппетита и рано легли спать. Утром Галина достала из почтового ящика кипу газет, прочитала нацистский официоз «Фёлькишер беобахтер» и, тихонько вскрикнув, побежала в комнату Александра:
— Вот, Саша, читай!
На первой странице газеты жирным шрифтом было напечатано заявление главы испанских мятежников генерала Франсиско Франко о том, что через три дня руководимые им войска будут в Мадриде.
4Генерал Франко объявил своим подчиненным и многочисленным корреспондентам, что в ближайшие дни республиканцы будут разгромлены и что он, генерал, назначил парад своим войскам в Мадриде на 7 ноября 1936 года. Южная колонна войск Франко, тесня республиканцев, уже находилась в пятнадцати километрах от Мадрида, и уверенный в победе генерал приказал разработать подробную программу своего торжественного вступления в истерзанную столицу залитой кровью Испании. Одиннадцать оркестров должны были возвестить о въезде победителя-каудильо в покоренный город. Уже до блеска начищали своих коней марокканцы — личный конвой мятежного генерала, а в конюшие Алькоркона, вблизи Мадрида, нетерпеливо бил покрытыми лаком копытами белоснежный арабский скакун, предназначенный самому Франко.
В эти же самые дни решил дать интервью и генерал Эмилио Мола, один из самых жестоких руководителей мятежников, которого хитрый, изворотливый Франко незаметно отодвигал на второй план. Отвечая на вопросы дотошных корреспондентов, угрюмый, неразговорчивый Мола отрубил с солдатской прямолинейностью:
— Четыре колонны наших войск заняли исходные позиции для победоносного наступления на красный Мадрид. Однако штурм республиканского центра в столице начнет и завершит наша тайная пятая колонна, которую никто но видит, никто не знает, но которая уже находится внутри Мадрида. Выступление пятой колонны — дело ближайших дней. По нашему сигналу она мгновенно свернет голову красным смутьянам…
Откровенные заявления генералов не могли не насторожить республиканцев. В Мадриде начались аресты офицеров старой, королевской армии, притаившихся помещиков, всех, кто не вызывал доверия и мог оказаться тайным лазутчиком мятежников. Были пойманы с поличным и казнены агенты Франко, которые, притаившись на крышах домов, подавали условные сигналы вражеским бомбардировщикам или обстреливали из окон и с чердаков мужчин и женщин, строивших баррикады.
Город приготовился к самым жестоким боям. Его окраины опоясали окопы и проволочные заграждения, пулеметные гнезда, скрытые позиции минометов и пушек. И все защитники Мадрида повторяли как боевую клятву слова:
— Они не пройдут!
На участке батальона, с которым находился советский инструктор лейтенант Роман Ставров, бой начался рано утром. Едва только забрезжил хмурый осенний рассвет, как призрачную муть неба прорезали две зеленые ракеты, и сразу же на позиции республиканцев обрушилась вражеская артиллерия. Однако огневой налет не причинил притихшему в окопах батальону никакого вреда. Снаряды рвались далеко позади.
Молоденький адъютант капитана Гуттиереса дернул Романа за рукав.
Стоявшая у дверей блиндажа Леся, стараясь перекричать частые разрывы, быстро перевела вопрос испанца:
— Камарадо Росос! Что они, стрелять не умеют или, может, отсекают нам путь отхода?
— Вернее второе! — закричал Роман. — Но отхода не будет! Уйди в блиндаж, Леся, и прикрой дверь!
Снаряды один за другим полосовали светлеющее небо. Вначале слышался их низкий басовый гул, потом гул повышался, переходил в пронзительный свист, и наконец раздавались утробные, рвущие воздух разрывы. Хотя мятежники вели огонь вдоль всей линии батальона, Роман по обстрелу понял, что основную атаку они начнут правее, в направлении университетского городка, то есть будут наступать левым крылом, которое пока прикрывалось деревьями парка. На этом участке держали оборону другие части, и Роман встревожился, выдержат ли они натиск.
По совету полковника Ермакова капитан Гуттиерес почти все пулеметы расположил на флангах батальона. Там, на правом фланге, лежали со своим «максимом» и любимцы Романа — валенсийский слесарь Анхел Ортис и озорной Филипе, пастух из предгорьев Кордильер. На них Роман надеялся и был твердо уверен: Анхел Ортис и Филипе умрут, но не отступят. «Все же мне самому надо пройти туда к ним, — подумал Роман. — Мало ли что может случиться? Я должен быть рядом с ними. Но что делать с Лесей? Как она будет без меня?»
Орудийный огонь мятежников усиливался, и уже сквозь уханье разрывов стало слышно захлебывающееся лопотанье пулеметов. По надречным камням, рикошетя, защелкали пули. Роман оглянулся. Леся стояла в дверях блиндажа. Черные ее волосы рассыпались из-под берета. Она пристально смотрела на Романа и улыбалась, но улыбка ее была вымученной, жалкой. Он хотел было крикнуть ей, чтобы она спряталась в блиндаже и закрыла дверь, но вдруг почувствовал на своем плече чью-то чужую руку.
Перед ним стояли одетые в защитные комбинезоны полковник Ермаков, командир батальона капитан Гуттиерес и незнакомый высокий человек в роговых очках. Он был в черной кожаной куртке, поверх которой наброшен грубошерстный крестьянский плащ.
— Товарищ Висенте Рохо, начальник штаба обороны Мадрида, — представил незнакомца Ермаков и, повернувшись к Рохо, добавил: — Товарищ Романо Росос, инструктор пулеметной команды.
Откинув плащ, Висенте Рохо поднял к глазам бинокль, медленно осмотрел белеющую вдоль окопов дорогу, высокие деревья парка, несколько краснокрыших домиков вдали. Почти совсем рассвело. Опустив бинокль, Рохо повернулся, увидел Лесю.
— А сеньорита зачем здесь? — спросил он.
