Александр Яблонский - Абраша
Да и этих полячишек приструнили: надумали сами короля себе выбирать! Генерал-фельдмаршал Христофор Антоныч показал им, как нарушать свою польскую конституцию! а ежели не научатся уму разуму, так мы ещё и ещё кровушки наглым ляхам попускаем. Лещинского на престол задумали! Не бывать такому, чтоб Россия отказалась от influence legitime – права решать, какой правитель, и какой порядок должен быть в соседней стране, чтоб интересы россейские попраны не были – и так будет до скончания века!
И… и… И много чего ещё переделано! Хорошо потрудилась Анна – праведности и спокойствия воцарила обильно и надежно. На века.
Анна прицелилась – того пожарного на каланче враз бы сняла, да далеко. Вчерась в «Санкт-Петербурхских ведомостях» пропечатали – Анна в третий раз перечитала: «Императрица, славная своим точным глазом, и крепкой рукой, коей и Державу, и ружье охотничье держит, за прошлый сезон охоты своей Царственной рукой смерти предать изволила пять особей кабанов диких, трех медведей бурых, десять особей оленей, тринадцать диких коз, двух волков, три с половиной сотни зайцев, шестьсот уток, больших чаек – осемнадцать штук, лисиц – две штуки и гусей диких – семь» . – Точно подсчитали. Мало, кто из генералов её прославленных похвастаться таким острым глазом может – не Ласси же или Миних… Анна вспомнила, что собиралась на другой день охоту из ягт-вагена учредить, и обрадовалась. И кто такую забаву чудную придумал? – Долго и плотно гнали зверя и дичь всякую с лесов бескрайних, а когда уж совсем обессилев, попадали они в специальный парусиновый коридор, сужающийся, как горлышко бутыли винной, то и била без промаха Государыня того зверя почти в упор, безопасность своей персоны соблюдая, сидючи в том специальном ягт-вагене посреди поляны, куда горло той «бутыли» прямь и выходило. Прекурьезное дело, зело любо! Анна, не целясь, выстрелила в окно, и трепещущий комок рухнул наземь. Иначе и быть не могло. Никто не оглянулся на выстрел – попривыкли: ежели долго не было слышно выстрелов из дворцовых окон, начинал волнение испытывать народ: не захворала ли часом Матушка-Благодетельница.
Остерман кашлянул тихонечко, в кулачок. Напоминает о себе. А напрасно. Анна и так все помнит. Не доверял в последнее время ему друг сердешный, видел его проказы и самовольные интриги – не случайно Артемия Петровича, генерал-обер-егермейстера, на место генерал-аншефа, генерал-прокурора Ягужинского в Кабинет назначил, – и Анна подозрительностью начинила свое отношение к генерал-адмиралу. Но полити́к внешний кто, кроме него, искусно вести может, следуя по траверсу, великим Государем проложенному… придется терпеть, а там поглядим. Сего же дня вице-канцлер вызван был по делам семейным – Ушаков больно уж занят розыском.
Так, что просит вдова? – отписать всё имущество казненного. – Не много ли будет! И вообще, прелюбопытно знать, с чего это алена на мужа извет принесла. Может всё дело в интимной несостоятельности супруга ея, иль с какой девкой на стороне жил, иль, может, другие влечения имел? – Анна улыбнулась Андрею Ивановичу, рукой белой тяжелой до плеча генерал-адмирала дотронулась – знак особой милости: уж очень интересно было подробности сего дела знать, да и обязанность государственная была в том и заключена, чтоб все тонкости жизни подданных своих зреть преточно. Да и народ наш русский неблагодарен, доносчик – один чрез другого, и неведомо, кто под предлогом усердия своего истового ищет, как бы на пользу себе всё происходящее обратить. – Не из этих ли та алена, капитан-поручика Возницына вдова? – остерман, как всегда, в глаза не смотрел – куда-то в пояс, скрытный человечек, всего ожидать можно, но умен, – дураков Анна не держала, как и дядя ея премудрый. – Можно и это узнать, но, думается, польза государственная в том и состоит, что причина сего извета лишь в одном и содержится: отступление от благочестивой греческого исповедания веры есть самый важный и единственный резон для извета, и что баба сия только о пользе Государства православного и радела. За то и мужа родного в сруб послала, как и подобает истинной дщери христианской. – Мудро, ничего не скажешь, мудро. Что ж, подай прошение. Всё имущество – жирно будет. А начертаем Мы так: «в прибавление к четверти вотчины и животов изменника отдавать той жонке Алене Ивановой дщери, рожденной Дашковой, кто на мужа в правду довела – сверх того, сто душ за учиненный донос на мужа». Что далее? Анна подошла к маленькому любимому венецианскому зеркалу, что на камине подле часов англицких стояло: куда делись глаза синие округлые, овал лица мягкий добродушный, губы пухлые любезные? – а далее подпишем и это – давно жду, всё канительно обставляешь, душа Андрей Иваныч. И руку приложила к Указу «об учреждении «Танцевальной Ея Величества Школы» – теперь этот учитель танцев в шляхетском кадетском корпусе – как его – Жан Батист Ланде, ваше Императорской величество – да, Ланде с вертунчиком будут довольны. Прославим Русь сиими танцами!
Пожарный на каланче, как зверь на цепи, раздражал Анну – всё вертится, службу несет, дурак. Она ещё раз прицелилась – не достать. Надо будет указ сделать, чтоб ту каланчу убрали. Внизу грязь месил уже другой полк – её любимый, в коем полковником она состояла с 35-го года, – Измайловский. И штандарт развевается – малинового бархата с золотыми пылающими гренадами по углам. В центре золотой вензель императрицы Анны Иоанновны, наложенный на синий андреевский крест. Знамя полка – радость сердца Императрицы. Офицеры – надежа ея величества – «из лифляндцев и курляндцев и прочих наций иноземцев и из русских, которые на определенных против гвардии рангами и жалованьем, себя содержать к чистоте полка могут без нужды и к обучению приложат свой труд» – так начертано ея рукой было при учреждении сего Лейб-Гвардии полка. Молодцы, как на подбор, но, всё равно, в грязи непролазной колупаются. Может, замостить площадь перед Дворцом?
Слова непотребные во дворе утихли – испугались. Это хорошо!
Собаки разбрехались не на шутку – надобно, чтоб Ушаков разведал, не случилось ли чего непотребного аль зловредного для Государыни.
Шуты расперделись презабавно: кто кого перепердит. Занятно! Как всегда, князюшка Волконский викторию справлять будет. Дать ему тысячу иль три? – С Другом Сердешным посоветуемся.
Девушке-Дворянке не забыть сарафан новый справить – обещано. Государыня никогда своих слов на ветер не бросает.
Что ещё?
Последний указ Императрица подписала, не читая, – сама его диктовала: «Вышеобъявленных жидов, по силе прежних указов, из Малой России выслать за границу» . – Крепко в сердечке Государыни дело капитан-поручика Возницына застряло. «Из тридцати двух дворов 292-х мужчин и 281-у женщину с детьми несчетными – всего то в Малой России было тогда! – живущими не своими домами и не имеющими никаких грунтов, заводов и других промыслов выселить по окончании войны с Турцией» .
Чай, не впервой.
4.
В детстве Николенька мечтал о собаке. Он даже представлял, как приходит домой с гулянья, а дома его ждёт сюрприз – щенок. Или – на Новый год среди подарков от Деда Мороза он находит клетку, а в ней… Или они с мамой и папой идут по улице, и им навстречу идет несчастный грязный голодный пес, они берут его домой, моют, кормят, и он становится его – Николеньки – самым лучшим другом. Или…
Но ничего этого не случилось. Просить родителей он не решался, потому что он не любил кого-либо просить, во-первых, во-вторых, родители и так слишком много для него делали хорошего – «надо и совесть знать», – говорил он сам себе, в-третьих… В-третьих, это было слишком несбыточное мечтание. Об этом было даже страшно подумать, не то, чтобы мечтать. Куда собака в их комнате, где было тесно им самим, а когда приезжал из Москвы дядя Сережа и ночевал у них, совсем не повернуться! Да и соседи бы не разрешили.
Лежа в кровати, он всё же разрешал себе предаться сладким фантазиям. Мама часто сидела рядом с ним, гладила его голову и что-то рассказывала. Николенька любил слушать ее, ощущать ее теплую сухую и мягкую ладонь на своем лбу, видеть чуть свисавшую прядь светлых волос, которая как бы прикрывала его – маленького и беззащитного от непонятного и не очень доброго мира взрослых и чужих людей. Потом мама каждый вечер целовала его, аккуратно поправляла одеяло, а летом – в жаркие вечера дома или на даче натягивала до подбородка белую невесомую крахмальную простыню, и Николенька сладко и спокойно засыпал. И думалось, вдруг когда-нибудь наступит такое счастливое время, когда он будет засыпать, а около его кровати будет лежать, свернувшись калачиком или вытянувшись во всю длину и, положив голову на лапы, изредка поглядывая исподлобья на него – всё ли в порядке , большая собака. Скорее всего, дворняга. Умная и добрая.
