Фазиль Искандер - Детство Чика
Все это он проделывал с лихорадочной быстротой, то и дело поглядывая на Мотю, словно стараясь убедиться в правильности своих действий. Когда вино стало стекать в банку, он торжествующе посмотрел на Мотю. Теперь он сам был убежден в правильности того, что он делал.
Мотя взглянул на Чика и, кивнув на одну из бочек, сказал:
– Положь…
Чик сбросил одежду Керопчика и освободил онемевшую руку. Он посмотрел на Керопчика, Керопчик посмотрел на Мотю, может быть, ожидая, что тот предложит ему одеться, но Мотя промолчал.
Чик обратил внимание, что на противоположной стене веранды, над уютной тахтой, висел портрет Ломоносова. Точно такой же портрет висел у них в школе, и Чик никак не мог понять, откуда взялся такой портрет в этом доме.
– Красивый мужчина, да, – сказал хозяин, обратив внимание на то, что Чик смотрит на портрет Ломоносова, и как бы объясняя причину появления здесь этого портрета. «Вот уж не сказал бы», – подумал Чик. Круглое лицо Ломоносова под париком никогда не казалось Чику красивым.
Хозяйка внесла большую миску с нарезанными помидорами и огурцами и, поставив ее рядом с вином, вышла.
– Сейчас один-два стаканчика, пока курица будет, – сказал хозяин, разливая вино.
Пили почему-то из поллитровых банок.
Хозяин произнес тост за Мотю. Он говорил, все время повышая голос, и, как догадывался Чик, все больше и больше пьянел от радости, сознавая миновавшую опасность. В конце концов он сказал, что город не так дрожит, когда пролетает «юнкерс», как дрожит, когда проходит по его улицам Мотя. Держа банку в руке, Мотя слушал его с выражением угрюмой благодарности.
Чик все время думал, как бы ему уйти отсюда, но не знал, как это сделать. Он боялся, что, когда они напьются и уйдут отсюда, ему придется по всему городу нести одежду Керопчика, если Мотя не сменит гнев на милость.
Когда хозяин дошел до «юнкерса», Мотя попытался его остановить.
– Ладно, – сказал он, приподняв банку и показывая, что тост затянулся, а ему хочется выпить.
– Цыц! – прикрикнул вдруг на него хозяин. – Когда за тебя пьют, ты должен слушать и молчать.
И Мотя в самом деле промолчал.
– Аллаверды к нашему Керопчику! – сказал хозяин, выпив свою банку до конца, и, перевернув ее, показал, как от души до последней капли он выпил.
И Керопчик произнес тост за Мотю, стоя в своих сатиновых трусах, с кровавыми ручейками запекшейся крови на волосатых мускулистых ногах. Он говорил, всем своим видом показывая, что стоит выше личной обиды, может быть, по ошибке нанесенной ему Мотей.
Выпив свою банку, он сделал несколько шагов к бочке, поставил банку и взял из миски ломоть помидора. Когда он шагнул, Чик заметил, что от его ног остаются грязно-кровавые следы. Мотя тоже это заметил.
Чик молча пригубил банку. Хозяин хотел заставить его выпить, но Мотя знаком показал, что Чику пить необязательно.
Выпив свою банку с вином, Мотя тоже взял из миски большой ломоть помидора и кружок огурца, отправил их в рот и, жуя, мотнул головой на ноги Керопчику.
– Поди вымой…
– В бочке вода! – охотно отозвался хозяин, словно мытье ног Керопчика входило в его планы, только он ждал удобного случая. Хозяин распахнул дверь веранды и кивнул на бочку, стоявшую под водосточной трубой.
– Можно, папиросу возьму? – сказал вдруг Керопчик, показывая Моте на пиджак.
Последовало долгое молчание. Мотя смотрел на Керопчика, словно пытаясь его узнать. Потом он медленно полез в карман и вынул оттуда пачку папирос «Рица». Он закурил сам и дал закурить Керопчику.
С дымящейся папиросой в зубах Керопчик уверенно прошел во дворик.
– Чик, попроси у хозяйки кружку! – крикнул он оттуда.
Чик прошел в темный коридор и оттуда вошел в кухню, где хозяйка ошпаривала курицу в кипятке, чтобы ощипать ее. Чик с тоскою подумал, как это долго все будет продолжаться. Он еще обратил внимание на то, что детей нигде не видно. Наверное, хозяйка их куда-то услала или спрятала в другой комнате. Хозяйка дала ему кружку и большую чистую тряпку, чтобы Керопчик мог вытереть ноги. Вид у нее был очень подавленный. Перед Чиком ей нечего было изображать гостеприимную хозяйку.
Когда Чик вышел из кухни и проходил по веранде, хозяин и Мотя пили по второй банке. Чик подошел к водосточной трубе, где рядом с бочкой стоял Керопчик. Он уже снял свои носки и, сделав несколько глубоких затяжек, докурил папиросу и выбросил ее.
Чик поливал ему из бочки, а Керопчик сначала вымыл носки, повесил их на край бочки и стал мыть ноги. Он с лихорадочной быстротой соскребал с ног кусочки спекшейся крови. Он очень тщательно мыл ноги. Он их так мыл, словно надеялся, что все, что было, сейчас смоет и все забудется, а Мотя вернет ему одежду. Самые ранки, куда ударял его Мотя, покрылись засохшей корочкой крови, и он не стал их трогать, чтобы они не кровоточили. То ли от воды, то ли от волнения Керопчика колотил озноб. Он надел свои влажные чистые носки, и они с Чиком поднялись на веранду.
Хозяин разливал по третьей банке. Мотя курил.
Чик прошел с кружкой на кухню. Он поставил кружку на стол. Хозяйка его даже не заметила. Он тихо вышел в коридор, но повернул не на веранду, а прямо к выходу на улицу. Он распахнул дверь и, не веря своему освобождению, вышел на улицу. Он сделал несколько шагов в сторону дома, а потом не выдержал и побежал. Он бежал до самого дома, словно выныривая и выныривая, просыпаясь и просыпаясь от ужасного сна.
Дома никто ничего не знал о случившемся, люди ничего не знали о том, что происходит у них под носом. А может, вообще ничего не было? Во всяком случае, Чик перестал ходить на спортплощадку, где любил отдыхать Мотя. Зимой Мотю арестовали, и, по слухам, он получил громадный срок и больше никогда в их городе не появлялся.
С того самого дня Чик потерял интерес к людям с холодными стальными глазами. Он больше не испытывал романтического любопытства к людям преступного мира. Он даже впал в обратную крайность, то есть, увидев человека с такими глазами, он начинал подозревать его в преступных склонностях, хотя обладатели таких глаз иногда бывали людьми даже слишком благопристойными.
Что касается Керопчика, то его тоже пару раз арестовывали по мелочам, и он в конце концов образумился и стал сапожником по модельной дамской обуви. Он работает на том же базаре, и будочка его изнутри увешана снимками кинозвезд и звезд мирового футбола.
Чик чтит обычаи
– Чик, – сказала мама Чику перед тем, как отправить его в Чегем, – ты уже не маленький. Деревня – это не город. В деревне, если приглашают к столу, нельзя сразу соглашаться. Надо сначала сказать: «Я не хочу. Я сыт. Я уже ел». А потом, когда они уже несколько раз повторят приглашение, можно садиться за стол и есть.
– А если они не повторят приглашение? – спросил Чик.
– В деревне такого не бывает, – сказала мама. – Это в городе могут не повторить приглашение. А в деревне повторяют приглашение до тех пор, пока гость не сядет за стол. Но гость должен поломаться, должен сначала отказываться, а иначе над ним потом будут насмешничать. Ты уже не маленький, тебе двенадцать лет. Ты должен чтить обычаи.
– А сколько раз надо отказываться, чтобы потом сесть за стол? – деловито спросил Чик.
– До трех раз надо отказываться, – подумав, ответила мама, – а потом уже можно садиться за стол. Ты уже не маленький, ты должен чтить обычаи.
– Хорошо, – сказал Чик, – я буду чтить обычаи. Но почему в позапрошлом году, когда я ездил в Чегем, ты мне не сказала об этом?! Я бы уже тогда чтил обычаи.
– Тогда ты был маленький, – сказала мама, – а теперь стыдно не соблюдать обычаи. Когда кто-нибудь входит в дом, все обязательно должны встать навстречу гостю. Даже больной, лежащий в постели, если он способен голову приподнять, должен приподнять ее. А гость должен сказать: «Сидите, сидите, стоит ли из-за меня вставать!» А хороший гость старику даже и не даст встать. Только старик разогнулся, чтобы, опершись на палку, встать, как хороший гость подскочит к нему и насильно усадит его: «Сидите, ради аллаха, стоит ли из-за меня вставать!» Вот как у нас делается!
– А если хороший гость не успел подскочить, а старик уже встал, тогда что? – спросил Чик.
– Ничего страшного, – сказала мама, – и старый человек может встать. Но хороший гость, подскочив к нему, должен извиниться за то, что потревожил старого человека.
– А соседи считаются гостями? – спросил Чик.
– Все считаются гостями, – ответила мама, – кроме домашних. И то, если твой дедушка входит в кухню, чтя его возраст, все встают.
– А если дедушка десять раз войдет в кухню, – сказал Чик, – надо все десять раз встать?
– И десять, и двадцать раз надо встать, – с пафосом сказала мама, – если дедушка входит в кухню!
Чик вспомнил, какой проворный, сильный, подвижный дедушка. Тут только вставай и садись! Вставай и садись! Впрочем, Чик знал, что дедушка вообще редко бывает дома: он или с козами возится, или в поле работает, или в лесу.
