Андрей Смирнов - Лопухи и лебеда
На дворе было тихо, дремотно. Часовой что-то втолковывал конюху, тот слушал нетерпеливо, переминаясь с полными ведрами в руках.
На нос Лебеде уселась муха. Пот ручьем тек с виска.
Мужик со шрамом отдал поводья конюху и отправился за дом. Стараясь не шуршать, Лебеда слез вниз.
В дальнем конце конюшни в санях торчал стожок сена, свалены были старые хомуты, обрывки упряжи. Набрав овса в мешке, конюх засыпал его в кормушку и зашлепал босыми ногами по луже в проходе. Чубарка подала голос.
– Ишь, барыня, – сказал он. – Какого тебе рожна?
Он выплеснул ведро и вышел.
Куча рухляди в углу ожила, из-за нее бесшумно возник Лебеда.
Подняв морду, кобыла оскалила зубы и коротко заржала, отозвался серый жеребец. Лебеда потрепал ее по шее, успокаивая.
Со двора донесся легкий топот и позвякиванье железа. Бросив поводья, Лебеда метнулся к двери, вжался в стену.
Парень, вбежавший с яркого солнца в полутьму конюшни, приостановился и, щурясь, всматривался в проход. Он шагнул вперед, выискивая сухое место, куда сложить седло и уздечку, и нагнулся, ремень винтовки съехал с его плеча.
Сцепив руки в замок, Лебеда с размаху ударил по склоненной спине, как топором. Ноги у парня подломились, он с глухим стоном рухнул в лужу, Лебеда навалился сверху.
Вскочив коленями на плечи парня, он ткнул его головой в бурую жижу. Тот рвался, хрипел и булькал под ним, спина его стала обмякать, дрожь пробежала по ней, он замер.
Лебеда высвободил ремень винтовки, придавленный телом, стер с дула налипшую грязь и, передернув затвор, заглянул в патронник. Поднявшись, он подхватил парня за ноги и отволок в темноту. Он еле успел скорчиться за Чубаркой, когда в дверь сунулся конюх.
– Языком-то молоть, вишь, мастера… – заговорил он с ухмылкой, осекся и уставился на лежащее на земле седло. – Лычонок, где ты?
Он повертел головой и, не дождавшись ответа, пропал.
Лебеда скользнул в угол, перевернул на спину лежащее тело. На него смотрели выпученные остекленевшие глаза его крестника Лычонка, меньшого сына деда Лыкова.
Лебеда вывел кобылу из денника, залез в седло. Он сжал винтовку и ударил Чубарку по бокам.
У сарая мужики разгружали телегу. При виде несущейся на них лошади они бросились врассыпную, из лопнувшего мешка раскатилась по земле картошка. Только тут Лебеда обнаружил, что кто-то закрыл ворота. Осадив кобылу, он заставил ее развернуться и поскакал за дом.
В заглохшем огороде горел костер, партизаны обедали, рассевшись вокруг общей чашки. Всадник на лошади вырос из-за угла, все головы невольно повернулись к Лебеде.
– Краснота! – закричал кто-то, вскакивая. – Бей его!
Щелкнул выстрел, палили в воздух, боясь задеть своих. Военный во френче обернулся и, подняв револьвер, выстрелил в летевшего на него Лебеду. Чубарка шарахнулась в сторону. Лебеда с трудом удержался в седле.
– Луки-и-ич, сюды-ы! – услышал он звенящий крик.
В нескольких шагах от него Варвара скинула верхнюю слегу с загородки, отделявшей Крячихин двор. Кобыла легко перемахнула к Крячихе. Лебеда успел заметить, что путь на огород отрезан – оттуда шли наметом двое верховых.
Варвара сломя голову бежала к воротам, уронив платок, разметав по ветру волосы. Вынув запор, она оттащила одну створку, и Чубарка вынесла Лебеду на улицу. Ворота захлопнулись у конников перед самым носом.
Один из них, привстав на стременах, сплеча полоснул Варвару нагайкой. От удара ногой в бок она упала, завизжала – лошадиная морда надвинулась на нее.
– Ну, курва, – орал всадник, ерзая в седле. – Твое счастье, что мы не куманисты, баб не стреляем!..
За окошком едва забрезжило, Варвара растолкала Палашку.
– Малой как встанеть, ступайте до тетеньки Крячихи, она вас покормить…
Разглядев в темноте, что Варвара замотана в платок, Палашка испугалась и села на полатях.
– Далеко собралася? – На лежанке закряхтел Малафей. – Стерпела бы ты малость, – сказал он слабым голосом. – Помру – и ступай себе, с кем хошь путайся. Свербить у ей…
– У табе не спросилася! Ты мине кто? Никто! Прохожий!
– А ребятенок чей?
Варвара взбесилась.
– А прежде-то иде табе носило, пустопляса? Подстрелили – и враз вспомнил? Тятькя нашелся…
Палашка с воем кинулась к ней, вцепилась в юбку:
– Мамка, не бросай нас, пропадем без тебе!
Проснулся и захныкал малыш в зыбке. Варвара дала затрещину Палашке, зашипела:
– Делай чего велять, а то впрямь сбегу! Угомони его…
Малафей всхлипнул. Она подошла к нему.
– Помираю, Варькя, – прошептал он, заискивающе глядя на нее. – Вся нутро огнем горить…
– Да будеть табе, уж сколько раз помирал… ишо обмогнешься.
Она схватила узелок и исчезла за дверью.
Восход застал Варвару на опушке березняка. Ветерок побежал по верхушкам, засеребрилась листва. Розовый свет разгорался на белых стволах. Ожили птицы, вспыхнула роса в траве.
Под босой ногой треснул сучок, и желтая, в черных подпалинах иволга взмыла над головой, тяжело зашумев крыльями.
Варвара торопится, шлепает по луже, брызги сверкают.
В низине стоит сумрачная глухая тишина. Не слышно птичьих голосов. Редкие сосны попадаются среди чернеющих старых елей.
Варвара пробирается сквозь чащу, заваленную буреломом. Земля укрыта толстым слоем мертвой хвои. Путь то и дело перегораживают корявые стволы, заплетенные сухой паутиной.
Треск ломаемых сучьев нарушает безмолвие. Мелькая в пятнах света, за деревьями прыжками летит косуля. И опять тихо.
Седой мох пружинит под ногами. Хлещут по лицу колючие лапы.
С кочки на кочку Варвара пытается обойти бочаг темной стоячей воды. Шагнула – провалилась по щиколотку, еще шагнула – по колено. Она беспомощно оглядывается. За густым камышом дрожат и переливаются на воде солнечные блики.
Она входит в коричневую жижу по грудь. Мутные пузыри с бульканьем бегут снизу. Подняв над головой узелок, цепляясь за стебли, нащупывает скользкое илистое дно. Обрывается, плывет.
На дне оврага в зарослях петляет ручей.
Варвара бредет по берегу, с трудом переставляя ноги. Она присаживается на торчащие из песка корни, пьет из пригоршни, опускает в поток разгоряченные ступни.
Тает свет. Под бегущей водой колеблются, переплетаясь, зеленые нити ряски. Ее клонит в сон.
Потянуло свежестью, кусты зашумели. Приглушенно доносится ржание лошади. Варвара просыпается, встает.
Она идет по извилине ручья, ныряет в ольшаник, раздвигает сучья.
На той стороне на склоне, освещенном красным закатным солнцем, бегает жеребенок, замирает, принюхиваясь к ветру, задрав морду к небу. Под кривой ветлой пасется нерасседланная чубарая кобыла.
Укрытый кустом боярышника, Лебеда следит в прорезь прицела за светлым пятном, которое то появляется, то пропадает за ветвями. Вглядевшись, он опускает винтовку. Подхватывает брошенную сухую валежину, волочит вниз.
Варвара моет ноги в ручье. Чувствуя на себе тяжелый взгляд Лебеды, она неторопливо отскребает с лодыжки ржавые потеки глины. Он обламывает сучья и подкладывает в тлеющее кострище. Понемногу пламя разгорается.
Она взбирается по склону, садится в траву у огня. Стягивает платок, волосы рассыпаются по плечам.
Лебеда потрошит окуней складным ножом. Побросал рыбу в котелок, добыл из подсумка морковку и луковицу.
В костре постреливает хворост, искры сыплются. Варвара сидит, обхватив руками колени, уставясь в сумрак.
Из-за черных верхушек деревьев над гребнем холма встает багровая луна.
Он вскакивает и, подхватив подштанники, хромает вниз к ручью. Берег тонет в серой предутренней мгле. Напившись, он льет воду себе на загривок и спрашивает:
– Спать-то надо, али как? Звезд уж не видать…
Прикрыв лицо локтем, Варвара хрипло смеется. Он ковыляет по склону, ложится рядом:
– Ай все мало?
– Раздавил… – блаженно вздыхает она. – С виду-то одни кости, а налёг – чисто боров… Девки, небось, млели.
– Дак боялся я их пуще покойников.
– Девок?
Лебеда усмехнулся:
– Случай вышел. С ребятами пошли к Тёрке. Нищенка приблудная в сараюшке жила. А я шкет ишо, мне годов тринадцать, ишо непорченый. А оскоромиться-то охота…
Варвара слушает, подперев голову рукой, заранее улыбаясь.
– Пришли с парнями, закусок наворовали с дому, сивухи бутылку. И давай ее возить, Тёрку. В сарае тёмно, нипочем разглядеть ее не могу. Тута мой черёд. Ну, чую – пропал в отделку! Засмеють… Она ореть: соколик, погоняй! Морду подняла, я и обмер – лицо сизая, ровно бурак, вся буграми, с ветрянки али с чирьев, рябая! Как дал дёру до избе! Митяя сшиб, он на стрёме стоял… Пришел зареванный, а папаня самогонку учуял – и за ремень. Отполировал – я после неделю на брюхе лежал…
Варвара умирает со смеху, вытирает слезы.
– Дражнили, небось?
– Со двора не сойтить. Девки завидють – пальцем ткають, ржуть как полоумные… Жанили – уж я с фронту пришедши, с японьской…
