Сергей Дигол - Подлинные имена бесконечно малых величин
– Расскажи, как ты тут, – сказала Анна и сама осеклась.
Виктор хранил молчание. Ледяное – Анна аж поежилась от такого взгляда мужа.
– Я тут хреново, – сказал он. – Разве в тюрьме может быть по-другому? Это все из-за твоей скрытности.
– Что? – не поняла она.
– Отсутствие тем для разговора, вот что. Я так о тебе ничего и не узнал.
– Витя, о чем ты?
У нее колотилось сердце, ей казалось, что она чувствует, как внутри натягиваются в напряжении нервные нити.
– Я ничего о тебе не знаю, – повторил он. – Ты никогда не рассказывала, кто у тебя есть кроме меня. Почему, Аня?
– Боже мой, дорогой!
– Вот только не надо! Жалости не надо! Я, – он ткнул себя пальцем в грудь, – имею право хоть на какое-то желание?
– Господи, ты еще спрашиваешь!
– Мне нужно одно: знать, что ты счастлива.
– Но я счастлива! То есть, с тобой я счастлива. А сейчас… конечно… то есть я…
– Аня, – веско сказал Виктор, – ни я, ни тем более ты не станем отрицать, что в последние годы у нас не очень. В смысле секса – да ты и сама поняла, о чем я. Это, конечно, катастрофа. Прежде всего – для тебя.
– Витя…
– Не перебивай! Пожалуйста, – спокойнее продолжил он, – мы же договорились. Я имею право, так что дай мне сказать. Я знаю, я виноват. Наверное, не надо было откладывать тогда, в Киеве. Может, у нас уже был бы ребенок. Может, все уже было бы по-другому. Было бы как раньше, только уже с детьми. И жили бы лучше – говорят, деньги появляются вместе с детьми. Может, и этого всего не было бы.
Он потупил взгляд, но – нет, не заплакал. Поднял голову – спокойствие никуда не исчезло, вот только в холод Анну теперь не бросало. Ее сердце разрывалось от его слов.
– Господи, солнце мое! – слезы душили ее. – Я обязательно добьюсь, чтобы нам разрешили встретиться. Я в министерство напишу, в парламент, куда угодно, черт с ними со всеми!
– Аня! Перестань, пожалуйста! Со мной все кончено, это вопрос решенный. Не перебивай, – поднял он ладонь. – Идеальный вариант для меня – это выйти через семь лет живым и не калекой. И чтобы не припаяли еще срок. Захотят – найдут за что.
– Господи, Витя!
– Не обо мне сейчас. Я виноват, и я хочу искупить свою вину. Лично.
– Витя, – она уже плакала, не стесняясь, – ты хочешь меня обидеть?
– Я хочу, – не отступал он, – чтобы ты начала новую жизнь. Как бы со мной, но на самом деле без меня. Тем более, что так оно теперь и будет.
– Витя, я напишу…
– Послушай, мы – никто, неужели ты этого не понимаешь? Я никто, а вместе со мной и ты никто. Я не прошу верности до гроба, но и на разводе не настаиваю. Но ты не должна страдать. Не должна губить себя только из-за того, что закапывают меня. Стань кем-то, я тебя очень прошу.
Анна смотрела на него сквозь слезы, закрыв нос и рот скрещенными ладонями.
– Я хочу, – сказал он, – чтобы ты жила так, как у нас было раньше. Чтобы ни в чем себе не отказывала и, главное, ни в ком. Я не буду возражать, – повысил он голос, заметив, что Анна пытается что-то сказать. – Более того, я настаиваю. Слышишь, настаиваю. Я хочу знать все. Кто твои мужчины. Нежны ли они с тобой или грубы, и что тебе больше нравиться. Какие позы и с кем ты предпочитаешь. Хороши ли они в оральных ласках и как тебе их члены на вкус. Каждый раз – новый отчет. Я настаиваю, слышишь?
Его голос звучал откуда-то со стороны. Или это она, Анна, была не здесь, не упиралась локтями в этот липнущий потертый стол, не царапала взгляд о решетку, за которой сидел он.
Безумный человек с чужим и тяжелым взглядом.
5. Нику
На проститутку Анжела не тянула. Нику вспоминал общаковых шлюх, неторопливых и надменных – последнее особенно ощущалось, когда дела Нику покатились под гору. Что бы ни происходило, им не изменяло одно – внутреннее ощущение, что продавая свое тело, они делают большое одолжение. Нику чувствовал их превосходство и иногда пользовался им для оправдания того, почему к сорока годам у него так и не вышло ничего путного с женщинами.
Шлюхи привыкли, что с ними все проходило быстро и не считали, что обязаны ему чем-то большим, чем удовлетворением нехитрых капризов в отношении его видов на семяизвержение. С этим проблем никогда не возникало: девушки охотно закрывали глаза, приподнимали груди, вытягивали языки и, кажется, даже находили удовольствие в том, что с Нику можно заработать быстрее, чем с остальными парнями. Выбирать ему не приходилось: выбор шлюх в общаке был далек от султанского гарема, но шлюхи были своими, проверенными – временем и докторами. К тому же в общаке действовало неписанное правило, которого воры старались придерживаться хотя бы из инстинкта самосохранения. Не рекомендовалось гулять на стороне, вне семьи и общаковых девушек. Последствия принесенных в общак инфекций могли быть самыми жесткими, вплоть до запрета на профессию, как однажды случилось с домушником Козырем, полгода сводившего концы с концами. Парню просто отпилили бы голову, вздумай он обчистить квартиру в период действия санкций.
В последние годы общие шлюхи оставались одной из немногих привилегий общака и одним из немногих свидетельств того, что общак еще жив. Впрочем, такая привилегия не особо радовала Нику. Часто денег ему не хватало даже на выпивку, что уж говорить о более серьезных развлечениях. Исключением была лишь рыжая Маша, проститутка, выделявшаяся не только цветом волос, но и возрастом. Думая о ней, Нику вспоминал, что ему самому почти сорок и содроганием понимал, что ей-то теперь где-то под пятьдесят.
Машу он потерял из виду лет пять назад, как раз тогда, когда понял, что с девушками у него теперь будет не только быстро, но и все реже и реже: слишком уж безграничным виделся океан, в котором утопали перспективы воровского ремесла. Он не мог точно сказать, чего было больше в Машином отношении к нему, и возможно ли такое, чтобы проститутка влюбилась в клиента. Сомнениями он обычно мучался после неудачных свиданий – а такие случались все чаще, и после них Маша была особо радостна и нежна, по крайней мере, на словах. Успокаивая Нику обещаниями следующего раза – «у тебя все еще получится», – она быстро одевалась и оставляла его одного, голого, пахнущего потом и спермой. Проблема была в том, что другие шлюхи не говорили ему и такого. И все же кризис профессии умерил даже эти его скромные аппетиты, и Машу он перестал заказывать даже раньше, чем остальных шлюх: не хватало еще ее сочувственных пожеланий скорейшего денежного достатка. Теперь Нику все чаще оставался наедине с собой, в собственном туалете, где, испытав мимолетное удовольствие, он до конца дня гарантированно портил себе настроение.
Маша исчезла из его жизни, но ее рыжие волосы все так же развивались в уголках его памяти. Нику даже стал представлять несбывшееся, как она избавляет его от проклятия, за которое его так любили охочие до быстрых денег молоденькие проститутки. В прежние годы он тешил себя надеждой, считал, что с возрастом все образуется и что его странная слабость, которой принято считать преждевременное семяизвержение, останется в прошлом и в этом находил оправдание все более заметной седине на висках. Увы, сорокалетний рубеж принес ему две паршивые новости: он все меньше зарабатывал и все быстрее кончал в своем проклятом туалете. Кто знает, а вдруг и вправду Маше не хватило какого-то года, чтобы сделать его мужчиной? И разве не делают женщины себе мужчин только из тех самцов, которые заставляют их часами корчиться в нескончаемом огне страсти? Где же ты, Маша? Пусть подурневшая, с морщинами и затухающим вкусом к и без того дряной жизни, но еще более опытная и, кто знает, не остывшая ли к нему? Он знал, он чувствовал, и переубедить его не могли бы даже еще с десяток новых постельных неудач – сделать Анжелу его союзницей ему могла помочь одна лишь Маша.
С Анжелой все было ясно: ну какая из нее шлюха? Ей не хватило бы смелости даже на какую-нибудь отчаянную глупость, даже на шантаж руководства «Молдова-газа». Сообразила бы она хотя бы такое: собрать данные с нескольких кварталов, чтобы, донимая начальство телефонными звонками, потребовать повышения нищенской зарплаты? Решилась бы Анжела на такое, ставя собеседника на другом конце провода перед выбором – согласиться для вида и изувечить гадину в условленном месте встречи, или не ввязываться, а отправить в те же кварталы еще парочку низкооплачиваемых дур, не беспокоя сигналом о шантаже полицию, от которой, кто знает, не больше ли проблем, чем их решения.
Нику с его двухсоткой не стал для нее спасением, но она и не привыкла к тому, что деньги ей дают просто так – а пятна колы на одежде не воспринимаются как ущерб, если не уверен, что завтра останутся деньги на обед. Вариант подаяния Нику не подходил, это само собой. Не годился и вариант сексуальных услуг, несмотря на намеки Анжелы. Секс – не лучший союзник в деле создания банды, особенно если секс – слабое место Нику. И все же секс – его единственный шанс, секс взрослого мужчины с молодой, но уже познавшей главный вкус жизни женщиной. Он должен был стать для нее богатым меню, из которого она будет баловать себя разносолами, выбирая, в зависимости от часа и настрояния, яростные проникновения или нежные прикосновения, от которых ее било бы током не меньше, чем от самых диких толчков.
