Евгений Зубарев - 990 000 евро
Тут же наступила тишина, потому что я перестал орать, а Николь и Ганс посмотрели друг на друга молча, но с каким-то пристальным, взаимно проснувшимся интересом.
– Ладно, охолони, лахудра, – примирительно буркнул ей Ганс и, стоя на одном колене, начал рыться в кармане галифе.
– Вот его права.
Николь сделала пару шагов из спальни, забрала права, внимательно их изучила, бросив взгляд на фото, а потом на меня, удовлетворенно выдохнула и наконец ответила Гансу:
– Еще одна такая выходка, и я скормлю тебя ребятам Марка.
Ганс опять недовольно буркнул что-то, на этот раз неразборчивое, но по его тону я понял, что он успокоился. Я подошел и протянул руку. Ганс мрачно сверкнул очами, но руку принял.
Я с трудом дотащил его кабанью тушу до дивана – он мог только прыгать на левой ноге, а на правую даже ступить боялся, так у него болело колено.
Николь пришлось еще дважды отлучаться из апартаментов: один раз запланировано – сделать мне кредитку у каких-то своих знакомых банковских клерков, а второй раз – менять костюм для Ганса. Тот, что она арендовала поначалу, оказался мал – недооценила наша девушка гансовской мускулатуры.
Во второй заход Николь привела длинного очкастого мужика в белом халате – мужик, не говоря ни слова, подошел к дивану, где недвижимо лежал Ганс, ощупал обе его коленки, определил по нервному дерганью, какая из коленок пострадала, и все так же молча всадил в нее укол, прямо через армейские штаны. Ганс пошел красными пятнами, но орать передумал – видно, решил показать Николь свою пацанскую крутость.
Потом врач достал из кармана небольшой флакончик с распылителем, показал его Николь и поставил на стол.
– Заморозка? – догадался я, и доктор кивнул, по-прежнему не раскрывая рта.
Николь ушла в спальню, тут же вернулась с котлетой денег и отсчитала доктору несколько купюр. Тот поклонился, бросил на прощание насмешливый взгляд на Ганса и вышел из номера.
– Он чего, немой? – хором спросили мы с Гансом, не сговариваясь.
Николь растянула тонкие губы в снисходительной гримасе:
– Это клубный докторишка. У него стандартный гонорар – три штуки рублей. А я ему сдуру сказала, что если он не будет задавать вопросов, гонорар удвоится. Вот он и прикалывался тут, Айболит хренов.
– Шесть тысяч за один укол? – возмутился Ганс. – Да я бы лучше пол-литру водки выпил, за стошку!
– Не переживай так за меня, я вычту эти деньги из твоей доли, – успокоила его Николь и снова ушла в спальню.
Ганс повернул ко мне непонимающее лицо:
– А что у меня будет за доля?
Я застегнул наконец все пуговицы на новой рубашке, поправил ремень на брюках и подошел к дивану, демонстрируя ему свой новый наряд.
– У тебя будет доля тяжелая, пацанская, – объяснил я. – А вот у нас, у финансовых магнатов, все будет хорошо.
Ганс даже не улыбнулся. Он наморщил веснушчатый лоб, несколько раз моргнул белесыми ресницами и очень серьезно сказал:
– Михась, мне теперь никак нельзя в казарму. Ты меня знаешь: я без уважения жить не могу.
– Да ладно, подумаешь, презик к жопе прилип. Может, это твой презик был, – начал неискренне возмущаться я, подстегиваемый чувством вины, но Ганс прервал меня мучительным выкриком:
– Суслик сказал, что Акула, падла, на весь округ растрезвонил, куда мы с тобой от него сдриснули! В батальоне только эту новость и обсуждают. При мне, конечно, пока шугаются, но чуть я выйду – сразу начинают про нас с тобой тереть. А как вхожу в казарму – сразу все затыкаются. И смотрят так, будто я у каждого по ведру самогона стырил!
– Это называется гомофобия, – раздался голос из спальни. – Увы, нет еще должной толерантности в нашем нецивилизованном обществе. Не любят вашего брата простые гетеросексуальные россияне.
Ганс зарычал в бессильной злобе и отвернулся к стене.
Николь вышла из спальни изрядно похорошевшая – видно, красилась там, не покладая рук. Потертый гусарский мундир сменило облегающее платье с крупным вырезом, на загорелой шее красовалось нечто вычурно-блестящее, а на руке неземным светом сияло кольцо с большим прозрачным камнем.
Мелкие кудряшки Николь теперь были расчесаны в пышные локоны, красиво обрамлявшие гладкую розовую кожу лица, губы перестали быть тонкими и жесткими, превратившись в призывные и нежные, а зеленые дерзкие глаза чуть затуманились – ровно настолько, чтобы пообещать покорность тому, кто окажется достаточно смелым.
И опять от нее пахло чем-то тревожно-сладким – я дурел от этого запаха, совершенно теряя себя, и мог только шагать на источник, расставив руки пошире, чтобы ухватить его наверняка.
Бац-бум-бах! – я получил по рукам и по лбу одновременно и отпрянул назад, приходя в сознание.
– Даже не думай сейчас об этом, кретин! – рявкнула на меня Николь. – Помоги лучше одеться нашему гопнику, – уже спокойнее продолжила она и показала на второй пакет с костюмом.
Так мы оказались с Гансом в лимузине, уже одетые, как подобает странствующим педрилам. То есть это Ганс так поэтично выразился – видимо, хорошая одежда плюс парфюм положительно воздействуют на то, что у Ганса заменяет мозг.
Николь по-прежнему немного сердилась на него, так что беспечно лежать пузом кверху на задних сиденьях она ему не позволила – из пустой вредности, как я понял, потому что арендованные для нас костюмы были из тех, что не мнутся, даже если ты неделю в них будешь трахать целый публичный дом.
– Мы сейчас немного по Москве покатаемся, я вам покажу, кто где тусуется, чтоб вы совсем детьми в кабаках не смотрелись, – крайне сухим, учительским тоном сообщила она, усаживаясь в одиночное кресло напротив столика.
На столике Николь разложила целую стопку буклетов, и, едва она устроилась, лимузин мягко тронулся с места, набирая ход.
– Что ты знаешь о гламуре? – строго спросила меня Николь, и Ганс, явно почуяв то же, что и я, немедленно откликнулся:
– Садись, Михась, двойка тебе!
Я принял вызов.
– Гламур – это популярный московский культ, основанный на радикальной потребительской идеологии и обожествлении денег, – поразмыслив пару секунд, твердо отчеканил я, и они оба в крайнем изумлении вытаращили на меня свои озадаченные глаза.
Николь растерянно поправила свои бриллианты на груди, потом пригладила волосы и только тогда сказала:
– Не умничай, солдат. Не в казарме.
Я развел руками и ухмыльнулся ей:
– Вообще-то, я младший сержант. Это намного круче. Вроде как муниципальный депутат супротив директора овощного рынка.
Николь отвернулась от меня, вперив ошалелые глаза в Ганса:
– Эй, ты, фриц! Ты такой же умник? Тоже просто косил под дубину?
Ганс нервно почесал затылок и, неуверенно хмуря на меня белобрысые брови, ответил:
– Я в Саратове две улицы на одном авторитете держал! А клавы за мною табунами бегали. Так что мы без вашего гламура жили нормально… и еще проживем.
Облегчение явственной волной пробежало по напряженному лицу Николь, расслабляя ее черты до обычного снисходительного спокойствия. Она повернулась ко мне:
– Ну и ладно. Он, в конце концов, всего лишь охранник. Будет молчать и принимать красивые позы. Эй, браток, ты умеешь принимать красивые позы?
Ганс, обидевшись, отвернулся к окну, но, затылком чувствуя заинтересованный женский взгляд, невольно расправил плечи и напряженным поворотом головы обозрел дорожно-транспортную ситуацию за бортом лимузина.
Николь засмеялась:
– Годится!
Лимузин притормозил возле залитых рекламным огнем витрин и теперь двигался медленно и значительно, как океанский лайнер во время швартовки.
– Посмотрите направо, – с откровенно лекторскими интонациями сказала Николь. – Перед вами самый блядский притон столицы, называется «Стильные штучки». Мы туда не пойдем – олигархи в таких местах не светятся, разве только с биоаксессуарами.
– С кем? – не понял я. Ганс тоже не понял, но молчал, потому что не хотел снова слышать про свою тупость.
– Bioaccessory – человек, которого берут в общество в качестве выгодного фона, – все тем же лекторским тоном сообщила нам Николь. – При этом в разных тусовках нужны разные виды bioaccessory.
Наша машина продолжала неспешно плыть в неоновом безумии, и я понял, что экскурсия по этой улице будет обстоятельной.
– Посмотрите налево – это клуб…
Что там за клуб, я не услышал, потому что в наше раскрытое рядом окно засунулась волосатая нечесаная харя и заорала страшным голосом:
– Граждане, подайте на развитие русского алкоголизма!
Ганс совершенно рефлекторно, скорее от испуга, чем по необходимости, треснул харю кулаком в лоб, и попрошайка шумно упал на тротуар, по пути еще что-то роняя.
– Молодчина, отличная реакция! Ты прирожденный охранник! – оживилась Николь и даже похлопала в ладошки. Ганс бросил на нее торжествующий взгляд, но потом снова с напускным равнодушием отвернулся к окну.
У Николь зазвонил телефон.
– Да, любимый. Да вот, выходим в свет. Думаю, начнем с «Метелицы», но ты нам там не нужен. Приезжай в «Дятел» к десяти – подсветишь нас на полчасика. Ну, хорошо, давай к двенадцати.
